Герман Романов - Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови»
— И что тут кушать, вашбродь?! Это ж не гусь откормленный, а гусенок маленький. Токмо на один зубок положить. Но скусный! Мяско нежное, жиру совсем нет. Как же на пустое брюхо дальше ехать, ведь полдня до Омска еще добираться.
— На один зубок, говоришь? Кхм…
Этот гусенок скорее походил на откормленного бройлерного петуха из генеральского пайка в застойные годы. Килограмма на четыре тянул, никак не меньше. Да и торговец ушлый — сразу задний ход дал, переоценив свою продукцию, но лишь бы ее впарить, хоть за бесценок.
— За пятиалтынный уступлю. Да не думай, в твоей станице гуси вряд ли лучше. А это гусенок, он махонький совсем еще. — Мужик по-своему понял задумчивость Арчегова и еще скинул цену до пятнадцати копеек. — Возьми, перекусишь на славу.
— Уговорил, языкатый!
Константин Иванович рассмеялся и оглянулся — у дверей его вагона застыл часовой, а на подножке стоял комендант еще с байкальского похода, старший унтер-офицер, а ныне старший сержант, что было на чин больше от прежнего, Огородников.
Генерал махнул рукой, подзывая его к себе. Старый заслуженный вояка спрыгнул на перрон и немедленно подошел. Блюдя конспирацию, отдавать положенное воинское приветствие не стал, как и обращаться с «вашим высокопревосходительством».
— Купи гусака, Трофим Платонович, позавтракаем! Дай двугривенный, а то у меня мелочи нет!
Монет у него в кармане действительно не было, не генеральское это дело самолично расплачиваться. За путевое довольствие отвечал комендант, получивший от него в Иркутске четвертную купюру. Вполне достаточно, учитывая, что столовались все в вагоне-ресторане.
Огородников взял копченую птицу в руки, тщательно обнюхал, кивнул с одобрением. Затем выудил из кармана серебряную монетку и сунул ее лотошнику — тот был обрадован еще больше, чуть ли не заурчал, как довольный котяра, стыривший на кухне вязанку сарделек.
Генерал же еще раз огляделся — полгода мирной жизни преобразили станцию. В марте стояли застывшие под слоем снега эшелоны, неубранными лежали десятки замороженных тел. Да и куска хлеба нельзя было достать, а только мечтать о прошлом изобилии.
Ведь фронт перекатывался через Татарскую дважды — в ноябре прошлого года, когда армия начала свой Ледяной поход из Омска, и в феврале, когда в обратном направлении последовали уже красные, теснимые наступающими сибирскими частями. Следы войны и разрушений были тогда везде. Но то было полгода назад…
А что сейчас?!
Всего шесть месяцев мира, и вся Сибирь стала преображаться прямо на глазах. И хоть не были еще убраны все следы междоусобной брани, но минувшего дыхания войны не ощущалось. И главным фактором мира было именно это продовольственное изобилие, которому Константин, вспоминая застойные годы, просто поражался.
Везде можно было купить еду на любой вкус, и поразительно дешево, буквально даром — но только за серебро. За исключением спиртного и табака, являвшихся государственной монополией.
С самогонщиками боролись самыми суровыми мерами — вся Сибирь от начала мировой войны напрочь пропахла сивухой, которую гнали везде и в поражающих любое воображение размерах. Кое-как если не покончили, то значительно уменьшили это развращающее страну явление. И усилий от правительства и армии с МВД потребовалось чуть ли не столько же, как на войну с партизанами.
А вот в красной России совсем другая жизнь. И дело не в том, что продовольствия мало, а в том, что коммунисты сознательно сделали голод одним из инструментов своей политики.
Нелоялен к советской власти? Тогда паек не получишь и сдохнешь от истощения!
Именно организованным голодом большевики смогли сломить саботаж интеллигенции и чиновничества, безжалостно расстреливая мешочников, что пытались в обход свирепых государственных декретов обеспечить себя и других людей продовольствием. А наложенная на крестьян продразверстка привела к стремительному сокращению посевов — крестьяне рассуждали здраво, ведь зачем сеять хлеб, если его все равно отберут.
Итогом такого крайне безалаберного и разорительного хозяйствования стало катастрофическое положение с острейшей нехваткой всего — от мяса и хлеба, сахара и овощей до масла и рыбы. О товарах народного потребления, даже таких дешевых раньше, как спички и ситец, за эти три года «военного коммунизма» население напрочь забыло, будто и не было их на прилавках при старом режиме.
— Ничего, посмотрю на большевиков, когда они сибирский хлеб съедят, а взять его будет неоткуда — в Германии с питанием напряженка полная, — задумчиво пробормотал Константин и усмехнулся: — Если так и будет, тогда есть шанс их уломать, есть…
Благовещенск
Громкий выстрел подбросил задремавшего Ефима Георгиевича из кресла. Водочка благотворно подействовала на его расшатанные нервы, так что исцеляющий душу сон навалился внезапно, спасительным бальзамом буквально склеив глаза — атаман не спал уже двое суток И тут такое пробуждение, будто собственную голову в колокол засунул, а по бронзе снаружи тяжеленной кувалдой ударили — аж звон в ушах стоял.
Генерал вскрикнул спросонок и машинально присел, словно попал под обстрел. Стекла в кабинете громко задребезжали, норовя вылететь из оконных рам, — со стороны реки снова жахнула мощная пушка.
— Твою мать!
Сон ледяной волной смыло. Сычев прекрасно знал, как бьет тяжелая артиллерия — наслушался в войну с германцами. А потому сразу кинулся к двери, расстегнув клапан кобуры. В голове билась одна мысль — у него в городе только трехдюймовки, те так не стреляют, это жужжание комара рядом с медвежьим ревом. У партизан пушек вообще нет, у китайцев на той стороне реки лишь допотопные стволы, чуть ли не времен первой опиумной войны. А бьет явно шестидюймовка, вон какой надсадный рев.
В дверях Сычев лоб в лоб столкнулся с ординарцем и чуть не был внесен обратно в кабинет его могучим напором — молодой подпоручик запыхался, глаза очумели от радости.
— Наши пришли! Наши…
— Отставить крик, вы же офицер, а не коробейник, что залежалый товар сбывает! Доложите, как положено!
Суровый голос генерала словно мокрой тряпкой стер с лица ординарца улыбку — юноша вытянулся, щелкнув каблуками:
— Ваше превосходительство! Только сейчас доложили с пристани — наша эскадра зашла на рейд. Прямо перед городом на якоря встали! Монитор под адмиральским флагом!
— Заждались!
Сычев стартовал с места, будто заправский рысак на Петербургском ипподроме, за считаные секунды спустившись с лестницы и оказавшись перед подъездом. Придерживая шашку, атаман чуть сбавил темп, памятуя одну аксиому, хорошо знакомую всем служивым: бегущий генерал в мирное время вызывает смех, а в военное — панику.
Свернув за угол здания и слыша за спиной топот сапог — адъютант и ординарцы уже пристроились следом, — Сычев быстро пошел к реке. Обогнув таможню, генерал увидел синюю гладь Амура, подсвеченную золотистым блеском восходящего солнца.
— Иптыть! Ну и силища! Не было полушки, а тут не алтын занюханный, целый червонец кинули!
Ефим Георгиевич испытывал жгучее желание протереть собственные глаза — настолько был поражен долгожданным прибытием подкрепления. Да какого — на речном рейде, напротив города, встала на якоря целая эскадра, расцвеченная колыхающимися на ветру флагами.
Особенно выделялся своими мощными длинноствольными пушками, торчащими из массивных башен, флагманский монитор, пять минут назад салютовавший из них городу. На палубе сновали матросы, спуская на воду катер. На мостики и у носовой башни чинно стояли флотские офицеры в белых кителях.
— «Шквал»!
Сычев усмехнулся, прочитав название, молча оценив мощь флагмана — восемь пушек 120-миллиметровых в двух орудийных башнях. Мониторы с однопушечными установками количество стволов подменяли качеством — на них были 152-миллиметровые, то есть шестидюймовые, пушки. Атаман не ошибся, определив пять минут назад калибр по звуку, просто морские орудия бьют намного мощнее, чем полевые. Грохота от них больше!
Сычев хорошо знал, что этот бронированный тысячетонный мастодонт не имеет равных на всем протяжении реки. У китайцев только вооруженные пароходы имеются на Сунгари, которые могут быть разбиты в хлам всего одним залпом. Полевая артиллерия совершенно не страшна гигантскому по речным меркам кораблю, ее клыки не прокусят толстую стальную шкуру.
— Теперь партизанам не сладко придется, будут штанишки от страха поддергивать, — с нескрываемым злорадством прошептал генерал, видя, как от монитора отвалил к берегу катер под флагом.
Никак кто-то из большого начальства пожаловал, но кто?
Их было два — командующий флотилией контр-адмирал Федосеев и командир единственной бригады мониторов (корабли «плохой погоды», как шутили, обыгрывая их имена, флотские острословы) контр-адмирал Старк. Местные флотоводцы: всю гражданскую войну первый на Амуре провел, а второй морскими стрелками в армии Колчака командовал. В любом случае, кто бы из них ни прибыл, подчиниться флотский ему обязан. Тут он, генерал-майор Сычев, главный!
