Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
- Ясно... - Андропов кивнул и подобрался, - а что будет, если вывод реактора на орбиту захоронения не реализуется?
- Тут два принципиальных варианта, - начал Титов, - авария на этапе вывода на орбиту - первый. В семьдесят третьем так и случилось, двигатель доразгона не сработал, и аппарат упал в Тихий океан. Но, поскольку реактор был еще холодный, ничего страшного не произошло - бульк, и все. А на случай второго варианта, когда с орбиты будет сходить горячий реактор, предусмотрена пассивная защита спутника. Реактор состоит из нескольких сегментов, стянутых стальной лентой. Предполагается, что при попадании спутника в плотные слои атмосферы эта лента должна быстро перегореть, отражатель - развалиться на части, а активная зона - сгореть в верхних слоях атмосферы, превратившись в мелкодисперсную пыль, которая будет выпадать на Землю годами, разносясь движениями воздушных масс по очень большой площади.
- Испытания не проводились?
- Нет. Дорого и вероятность аварии такого типа крайне низка.
Андропов молча смотрел сквозь экран монитора с плывущими контурами Европы и обдумывал услышанное. У него не было ни грана сомнения в том, что эта крайне низкая вероятность весьма скоро реализуется. Осталось понять, чем это может грозить и можно ли это как-то предотвратить.
- Юрий Владимирович? - Устинов похлопал его по локтю.
- А? А, да... - он встряхнул головой и полез в карман за листком. - Мы получили предупреждение из достоверного источника... Очень достоверного, товарищи... Система пассивной безопасности "Бука" в случае аварии такого рода не обеспечит распыление активной зоны в верхних слоях атмосферы. Нам рекомендуют, - он достал из внутреннего кармана листок и прочел, - "принудительное выбрасывание ТВЭЛов газовым исполнительным механизмом". Вот.
- Слушай, - Устинов многозначительно посмотрел на Андропова, - но чтоб такое советовать, надо, во-первых, знать даже не схему нашего реактора, а все в деталях. Во-вторых, иметь значительный опыт конструкторских работ по реакторам. И, в-третьих, иметь некий опыт спуска аппаратов в атмосферу. И кто это такой шустрый? Нет, кто - понятно, как говорится, тут только я, да мы с тобой. Но с чего вдруг они стали нам подсказывать?
Юрий Владимирович улыбнулся, словно извиняясь, и развел руками:
- Как говорится, без комментариев. Но, Дмитрий Федорович, я очень, очень прошу отнестись к этой рекомендации крайне ответственно. Источник серьезней некуда. Просто поверьте мне.
Устинов слегка пожал плечами и повернулся к Титову:
- Герман, сколько до следующего запуска?
- Полгода. Только что крайний был, "Космос-954", восемнадцатого сентября.
- Ну, хорошо, - Устинов коротко кивнул, - обещаю, задачу конструкторам поставлю. Но надо оценить сначала объем. Может быть для этого всю компоновку менять надо. А там изделие очень непростое. В восемьсот килограмм реактор смогли уложить. Тебя только этот вопрос интересовал?
- Да, - Андропов твердо посмотрел на коллегу по Политбюро, - интересовал и очень беспокоил.
- Ну, считай, что ты скинул свое беспокойство мне. Разберемся. Пообедаем?
Они шли в столовую, перебрасывались малозначащими фразами, а в голове у Андропова который день настойчиво вертелись одни и те же вопросы: "ну почему "Сенатор" шлет такие материалы именно мне? Ладно, первые письма были по профилю Комитета. Ну, почти все... Но сейчас? С какого бока надо писать об этой инфляции председателю КГБ? О месторождениях ниобия и алмазов? Об атомном реакторе спутника? Да даже по таблеткам Леонида Ильича можно было бы найти иного адресата. Нет, понятно, что стране гатят путь в будущее, дают точку опоры. Но почему именно через меня? Ведь я не первый и, даже, не третий в иерархии. От силы пятый-шестой. Что же такое "Сенатор" видит в будущем именно обо мне"?
Юрию Владимировичу страстно хотелось узнать ответ на этот вопрос. И побыстрее.
Среда, 05 октября 1977, утро
Ленинград, Измайловский пер.
- Ну, ты как? - сразу от двери обеспокоенно уточнил я и завертел головой в поисках стула.
Тома сдвинула под одеялом ноги правее и кивнула, мол, садись на тахту. Я обрадовался - так даже лучше.
- Уже легче... - она поддернула одеяло повыше и опустила руки поверх. Тонкие пальцы сразу начали суетливо теребить ткань. Тома взглянула на них с укоризной и сцепила кисти в замок. - Глотать уже почти не больно, но температура по вечерам еще есть. И голова иногда болит.
Она полусидела, откинувшись на две подложенные под спину подушки, а тепло рыжевато-каштановых волос не давало забыть о разгулявшемся за окном листопаде. Мой взгляд невольно заскользил ниже, от прядей к ровному носику с горсткой неярких веснушек. Потом дальше, к живущей своей жизнь ямочке на щеке и по стройной шее, к чуть выглядывающей из-под одеяла тонкой ночнушке. В вырезе ее под горлом началом легкого изгиба проступали две тонкие косточки, а в беззащитной впадинке между ними билась, гипнотизируя меня, торопливая жилка.
Я с трудом отмер и, стесняясь охватившей меня нежности, перевел взгляд левей, на дальний угол пододеяльника. Там лежала, отброшенная, книга с узнаваемой обложкой - "Антимиры". Рядом, вытянувшись во всю длину, разметался знакомый котярий. Он даже не потрудился приоткрыть глаза, упорно продолжая делать вид, что спит, но самый кончик пушистого хвоста нервно подергивался.
- Забавное соседство, - улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.
Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.
- Ну... "Мой кот, как радиоприемник...", - продекламировал я.
- А! - посмеялась она, - точно. А я и не заметила совпадения.
Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно посмотрел на нас.
- Точно, и глаза зеленые, - хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю стопу, - что Васька, ловишь мир? О тебе писали?
Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел свою конечность и начал демонстративно ее вылизывать.
Я придвинулся к Томе и наклонился, вглядываясь. Склеры были чуть покрасневшими, кожа бледней, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром... Вот они мягко изогнулись в легкой искренней улыбке, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ироничный оттенок...
- Хм... - одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил, - да... Плохо. Пустовато без тебя в школе.
Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась, чтобы успокоить:
- Скоро уже. Доктор сказала, что недели полторы еще.
- И пойдем в мороженицу? - легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть ей прямо в глаза.
Там мелькнуло что-то непонятное, и она коротко задумалось, явно не о мороженом. Взгляд на миг стал из тех, которым скульптор смотрит на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и, вдруг, залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула сейчас вся, от кончиков ушей и лба до выреза ночнушки.
- Что? - от неожиданности я подался вперед.
- Ох... - прошептала почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд ее горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. - Дюш... Как мне стыдно... Как никогда...
Она подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.
Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я бы в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал плюсы и минусы в открывающихся возможностях.
Год назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой мирок.
Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало "хочу любить!", и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.
Мы помолчали, потом я отодвинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.
- Понимаешь, - начал осторожно подбирать слова, - что сделано, того уже не исправить. И пусть...
- И что теперь делать? - бесцветно спросила она, все так же упорно глядя вниз.
Я замер, вспоминая.
"Ты самая красивая", - неискренне шепчу в ухо, а пальцы уже торопливо теребят пуговицу на блузке.
