Сергей Шкенёв - Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»
— А вот не нужно спать на Военном совете.
— Ты тоже спал, — парировал Иван.
— Дремал, — нехотя согласился Толстой. — Только я потом у Миши Нечихаева тетрадь с записями взял.
— И что в ней?
— План нашей победы.
— Вот как?
— Сомневаешься?
— В победе? Нет, в ней не сомневаюсь. А вот в твоей способности разобрать Мишкин почерк — очень даже.
— Не дерзи командиру, герр Иоганн. И пошевеливайся, скоро бревна привезут.
Красногвардейцы готовились к обороне основательно. Давно уже никого не удивляло требование императора избегать встречных сражений в чистом поле и при возможности зарываться в землю, так что лопата в вооружении солдата занимала почетное место наравне с винтовкой. Закапываться — тактика известная, еще римляне окружали себя рвами и валами, так что она не вызывала отторжения даже у старых, начинавших службу при Екатерине, вояк.
Лейтенанту Нечихаеву проще — прежние порядки он застал самым краешком и рытье окопов полагал чем-то само собой разумеющимся. Правда, гусарские полки готовили для другой войны, делая упор на диверсиях во вражеских тылах, уничтожении штабов, захвате и удержании переправ, но и обороне уделялось немало времени. Немногим меньше, чем минному делу.
— Что вы думаете об это позиции, Денис Васильевич? — Мишка с некоторой долей сомнения осматривал небольшой пригорок, при общей гладкости местности позволяющий хорошо видеть первую линию окопов. — Подойдет сия точка?
— Непременно, Михаил Касьянович, — отозвался Давыдов, в отличие от большинства офицеров оставшийся в звании капитан-лейтенанта. — Как раз на пределе дальности наших винтовок, а для артиллерии вполне подходящая дистанция.
— Тогда работаем. — Нечихаев соскочил с коня и махнул рукой ожидающим в отдалении казакам: — Соломоныч, давай сюда!
Заскрипели несмазанные оси крестьянской телеги, груженной грубо сколоченными ящиками, и лейтенант поморщился. Пожалели дегтя, черти бородатые! Оно, конечно, понятно — развалюха одноразовая и к вечеру сгодится разве что на костер. Но до чего же противный звук!
— Где ставить, ваше благородие?
— Займетесь разметкой, Денис Васильевич?
Капитан-лейтенант кивнул, указал ближайшему казаку на охапку заостренных колышков, сам взял большой деревянный молоток и отправился указывать места закладки фугасов. Самое командирское занятие, тем более кому, как не флотскому офицеру, на корабле ночующему чуть ли не в обнимку с пушкой, разбираться в артиллерии? Ну, не то чтобы всеобъемлющие знания, но нет в дивизии иных специалистов. Рассчитать зону поражения при ракетном залпе? Вот тут любой сержант справится, но предположить, где французы могут расставить свои орудия… Следовательно, Денису Васильевичу и карты в руки.
А Нечихаев занялся минами. Несколько человек копали ямки, а сам лейтенант осторожно укладывал в них ящики, вставлял запал и засыпал взрывное устройство, оставляя снаружи торчащие металлические усики, возвышающиеся над землей на пару вершков. Жалко только, порох дрянной, трофейный, но, даст бог, его силы хватит для отправления в короткий полет разнообразного каменного и железного хлама, в избытке присутствующего в фугасе. А там, где колышки повязаны белой ленточкой, можно не жадничать — малую толику «чертова зелья» производства заводов княгини Лопухиной удалось выпросить у запасливого Александра Никитича Сеславина, и в сих местах Наполеоновых пушкарей будут ожидать особо неприятные сюрпризы. Впрочем, им никто и не обещал выстланных красными коврами и розовыми лепестками дорог. Как однажды выразился государь Павел Петрович: «В России жестко стелят, а спать еще жестче».
— Михаил Касьянович, вы не могли бы отвлечься на некоторое время? — Отец Станислав стоял у крайнего колышка, не решаясь ступить на размеченный под минное поле участок, и всем видом своим выражал крайнее отчаяние. — Извините, что помешал, но обстоятельства таковы, что без вашего вмешательства никак не разрешить. Понимаете, в чем дело…
— Подождите, святой отец! — Мишка обернулся к казачьему уряднику: — Справишься без меня, Абрам Соломонович?
— Да не впервой же. — Тот перекрестился двумя перстами и еще раз заверил: — Не извольте сомневаться, в лучшем виде сделаем.
— Буду надеяться. — Нечихаев отряхнул с колен приставшую пожухлую траву и поспешил к ксендзу.
Надо заметить, что католический священник в данный момент более напоминал сторожа хлебных складов где-нибудь в Тамбове или Воронеже, чем лицо духовного звания. Ранние заморозки заставили его надеть овчинный полушубок и меховую шапку, а висевший на плече старинный мушкет придавал картине дополнительную достоверность. Разве что небольшой медный образок, пришитый вместо кокарды, нарушал гармонию, а без него — вылитый русский мужик.
— Слушаю вас, пан Станислав. И здравствуйте.
— И вам здравствовать, господин лейтенант. — Ксендз замолчал, немного помялся и решительно перешел к делу: — Видите ли, Михаил Касьянович, я столкнулся с некоторыми трудностями, разрешить которые самостоятельно никак не могу.
— Да? И каковы же они?
— Ко мне обратились с просьбой о проведении молебна, и так как батальонный священник отец Михаил находится на излечении после ранения…
— Такие вопросы находятся в ведении вышестоящего командования, пан Станислав, — перебил Нечихаев. — Обратитесь по команде.
— К кому? Наш отряд является самостоятельной войсковой единицей, а Денис Васильевич, как его командир, еще вчера ответил, что не намерен влезать в межконфессиональные… хм… дальше он сказал совсем грубо.
— При чем здесь эти… межконфессиональные?
— Так я же католик!
— Давно? Ах да, извините.
— Вот! — Ксендз поднял указательный палец как доказательство неизвестно чего. — Но люди перед решительной битвой желают исповедаться и причаститься, так что отказывать им в этом — большой грех.
— Определением степени греховности занимается Священный синод, пан Станислав, а у нас регулярная армия. Вы хоть и состоите в ополчении, но в соответствии с приказом светлейшего князя фельдмаршала Кутузова…
— Так точно, господин лейтенант, здесь армия! Потому соблаговолите принять рапорт.
— Что это? — Нечихаев с подозрением взглянул на сложенный вчетверо лист бумаги.
— Прошение о зачислении на вакантную должность отрядного священника и обязательство проводить богослужения по православному обряду установленного образца.
— Даже так? — Мишка забрал бумагу, развернул и пробежал взглядом по выписанным каллиграфическим почерком строчкам. — Простите, а что обозначают слова «а также муллой из расчета одной пятой оклада денежного содержания»?
— Так ведь у нас четверо гусар татарского происхождения, господин лейтенант. Как можно оставить их без Божьего слова?
— Вы владеете арабским?
— Зачем? Ведь они, слава Господу, русские татары, а не турецкие, значит, могут молиться по-русски.
— Интересный подход к делу, пан Станислав. Иезуиты просто обзавидуются.
— Мнение этих завистников меня не интересует. Так подпишете рапорт, Михаил Касьянович?
— Под вашу личную ответственность. И сразу после принятия православия непосредственно вами.
— Разумеется, господин лейтенант, разумеется… Разрешите приступить к выполнению обязанностей?
— Идите! — Мишка улыбнулся, когда ксендз четко повернулся через левое плечо и звякнул шпорами на великоватых, видимо, снятых с француза, сапогах.
Удивительные люди, эти поляки! Каждый в отдельности — милейший и толковый человек, храбрый вояка, а как народ вообще — сволочь на сволочи. Парадокс…
Утро следующего дня.
До похода в эту дикую Россию полковник Жак Ашиль Леруа считал себя удачливым человеком. Не каждому удается за столь короткое время пробиться из самых низов, превратившись из ученика парижского цирюльника в офицера гвардии, отмеченного благосклонностью Великого императора всех французов. Впрочем, и после фортуна не обделила вниманием своего баловня, чему подтверждением служит полк, отданный под его начало. Неплохая карьера в двадцать семь лет! Правда, прежний командир, сожженный местными пейзанами вместе с домом, где остановился на ночлег, был еще моложе.
Да, удача никуда не ушла. Но боится приближаться, ходит где-то стороной, опасаясь русских партизан, и более не приносит подарков. Сколько в строю солдат, совсем недавно бросивших к ногам прекрасной Франции почти всю Европу? Не больше восьми сотен, и это в лучшем случае. Каждую ночь пять-шесть человек умирают от болезней, и не иначе как Божественное вмешательство удерживает ропщущих гвардейцев от бунта. Или осознание того, что поодиночке точно не выжить — летучие отряды преследуют отступающую Великую Армию, и горе отставшим!
