Владимир Поселягин - Ганфайтер
– Эй ты! Ты назвал меня конокрадом?! – услышал я за спиной знакомый голос.
«Ай да шериф. Молодец. Он оказался умнее, чем я думал. Он продал меня Хоткинсам», – подумал я, поворачиваясь к Джиму Хоткинсу, который стоял за моей спиной посередине улицы, широко расставив ноги на ширину плеч и держа наготове руку у рукоятки револьвера.
Это был классический вызов, на который я просто не смог не ответить. Здесь считалось это потерей лица, так что я повернулся к нему и, встав в расслабленную позу, спокойно посмотрел на Хоткинса.
– Скажи спасибо, что я назвал тебя конокрадом, конокрад, а не мужеложцем. Судя по твоей позе, ты только что от своего мальчика, – чуть насмешливо улыбнувшись, сказал я.
Сперва до Хоткинса не дошло, что я сказал, но по мере осознания его лицо становилось всё бледнее и бледнее. Бешено сверкнув глазами, он мощным рывком, я бы даже сказал демонстративным, выдернул револьвер.
Я совершенно спокойно смотрел, как его пальцы медленно коснулись рукоятки револьвера и стали вытягивать его из кобуры, для меня время как будто замедлилось. Дождавшись, когда покажется ствол, я молниеносно выхватил «кольт» и выстрелил дуплетом.
Привстав на цыпочки, Джим Хоткинс, держась за грудь, стоял и смотрел на меня с таким ужасом, что я невольно покачал головой. Сначала на пыльную дорогу упал револьвер, выпав из безвольной руки, а потом на спину свалился и сам хозяин.
Глядя на лёгкое облачко пыли, поднявшееся от падения, я громко сказал шерифу:
– Я всегда проверяю своё оружие.
Шериф стоял за дверцей салуна и смотрел на меня немигающим, застывшим взглядом. После чего сделал медленный шажок назад и скрылся внутри салуна. Облепившие окна и крыши зрители молча смотрели на то, как я иду к парню с двумя револьверами, который не слишком добро смотрел на меня.
«По-видимому это «нянька» Хоткинса-младшего», – подумал я, остановившись.
– Не стоит, Крис, – сказал я, глядя ему прямо в глаза.
После чего, повернувшись, направился к гостинице. Всё это было под любопытными взглядами местных зрителей, которые продолжали провожать меня глазами.
– Прям, молчаливые зрители, – пробормотал я, но, вспомнив о стрелках, которые первоклассно стреляют на звук, только подивился опыту зрителей. Похоже, они тоже знали эту особенность некоторых стрелков.
Парень не последовал моему совету. Стрелять в спину подло, но он попытался сделать это. Заметив, что отражение в витрине бакалейной лавки дёрнулось, я прыжком ушёл в сторону и, на лету выхватив из левой кобуры «кольт», навскидку выстрелил в Криса.
В отличие от Хоткинса-младшего, Крис успел выстрелить и даже попал. Глянув на бившуюся в истерике женщину, которой пуля попортила причёску, я снова бросил взгляд на лежащего в пыли ковбоя, повернулся и, продолжая отслеживать обстановку, дошёл до гостиницы. Проверять стрелка не было смысла, у меня все пули были «дум-дум», ему оторвало полплеча и разворотило грудину. С такими ранами не живут.
Собрав вещи и сдав ключ, я направился в конюшню, где, нетерпеливо переставляя копыта и радостно заржав, встретил меня Черныш, который всем своим лошадиным нюхом чуял, что скоро мы снова отправимся путешествовать по бескрайним прериям.
Достав деньги из соломы, я убрал мешочки в чересседельные сумки, так что в моём облике ничего не привлекало внимание, разве что только дальнобойный «Спрингфилд», который я держал в руках, выезжая из конюшни, выбивался из образа добропорядочного переселенца.
В самом городе и на выезде из него меня никто не ждал, разве что две крупные вороны, которые вспорхнули с дороги под дробный перестук копыт Черныша.
То, что меня ждут на выезде, я сомневался, слишком мало времени я дал для этого. Да и никто не ожидал такого исхода поединка, так что я ехал спокойно, но всё равно посматривал по сторонам. Так, на всякий случай.
Я оказался прав, меня не ждали. Поэтому, проскакав километров десять, я пустил Черныша трусцой, изредка поглядывая по сторонам и следуя по глубоким колеям прошедшего здесь недавно каравана переселенцев.
В двадцати километрах от города я остановился пообедать. Сварив кофе, достал пироги миссис Кляйн, что она дала мне в дорогу, и, попивая подслащённый напиток, съел весь запас пирогов, опасаясь, что они могут испортиться на такой жаре.
Подняв голову, я посмотрел на палящее сверху солнце, прикинув на глазок, что градусов тридцать, не меньше.
Угостив остатками яблочного пирога Черныша, я подтянул ослабленную подпругу и, вскочив в седло, поскакал дальше. К жёнам.
«Деньги – это зло. А большие деньги – это большое зло», – именно так я думал, рассматривая в подзорную трубу два десятка всадников, которые шли по моим следам.
Штат Калифорния был довольно гористым штатом, так что мест для засады можно было найти предостаточно. Убрав позорную трубу обратно в чехол, ещё в течение двух часов до наступления полной темноты я вёл преследователей за собой.
Я не собирался отпускать никого из них. Мне не нужны были свидетели. А то, что при перестрелке несколько человек смогут уйти, я не сомневался, так что моё решение напасть на них ночью во время сна, было продиктовано именно необходимостью не оставлять свидетелей. Изредка я давал им возможность рассмотреть меня издалека – как я еду, ничего не подозревая. Не хотелось бы спугнуть их.
Всё это было сделано только для того, чтобы показать – меня надо бояться. Ушли люди в прерию по моим следам и не вернулись. Так что и шериф, и Хоткинс-старший, теперь единственный Хоткинс, получат урок, который запомнят на всю жизнь. Оставшуюся недолгую жизнь.
Как я и предполагал, они не стали преследовать меня ночью, а остановились на бивуак. Судя по уверенным движениям, они считали, что у них немалые шансы «взять» меня.
Я лежал на самом краю высокой скалы, залезть на которую мне стоило немало сил, и сейчас, разглядывая лагерь, прикидывал, как буду действовать ночью.
«Эх, сюда бы карманную артиллерию. Ведь так удобно стоят, всех бы накрыл. Или на крайняк ВАЛ, тоже неплохо», – подумал я.
Ковбои переговаривались, общаясь друг с другом, но пока не укладывались спать. Двое часовых бдели чуть в стороне, вслушиваясь в тишину. На глаз сейчас надежды не было, видать опытные. Это плохо.
«Да когда же вы спать ляжете?!» – в который раз подумал я, смотря на лагерь преследователей.
Наконец все, кроме часовых, улеглись, и я наконец узнал, почему бобовую похлебку называют музыкальным супом, по-видимому, это был прототип, нашего, горохового. Подхихикивая каждому вновь издаваемому звуку, я тихо спускался вниз. Судя по всему, каждый старался издать звук как можно громче. На самые громкие ковбои отвечали взрывом хохота.
«Соревнуются они, что ли?» – думал я, мысленно уже прикидывая, где лежит каждый «музыкант». Это было не трудно, на слух я никогда не жаловался.
Тихо спрыгнув на высохшую каменистую землю, я замер и после некоторого размышления направился к лошадям, которых охранял часовой. В нем я, к своему изумлению, узнал цирюльника, стригшего меня сегодня утром.
Индейские мокасины великая вещь. Я ни разу не пожалел о своей покупке. Нож тихо вошёл под ребра часовому. Придерживая негромко булькнувшего горлом парикмахера и зажимая ему рот, я опустил тело на землю. Дождавшись, когда он замрёт окончательно, выдернул нож и убрал руку от его рта.
Встав, я посмотрел на настороженных лошадей, некоторые стали громко всхрапывать. Им явно не нравился запах крови. Выбрав четырех лошадей статью получше, я вывел их из природного загона и, использовав уздечки, привязал метров за сто от лагеря. Сам загон находился в шестидесяти метрах, чего я, честно говоря, не понимал. Зачастую от твоей лошади зависит жизнь, а тут такая беспечность. Не понимаю, горожане они, что ли, если судить по часовому у лошадей? Тогда на фига я им сдался?
Второй часовой откровенно пренебрегал своими обязанностями, подумал я, глядя, как он клюет носом, а когда он вообще всхрапнул, то только улыбнулся. Возможность для моих действий была не просто подходящей, а вполне реальной. Шериф, кстати, спал отдельно от горожан. Рядом с ним были оба его помощника.
Тихо хмыкнув, я начал именно с часового. Чтобы до него побыстрее добраться, мне пришлось убрать семь человек, пока он тоже не уснул вечным сном. Сделав круг, я замер у тела шерифа, который что-то бормотал во сне.
Что ни говори, а сон у шерифа был просто богатырский, он не проснулся даже тогда, когда я вынес пол-лагеря. То есть всё оружие и продовольствие. Не скрою, это было довольно долгим делом, мне пришлось запрячь все двадцать три лошади, пока я не перетащил весь хабар на них, хорошенько увязав, чтобы ничего из трофеев не свалилось. Нужно же чем-то расплачиваться с Белым Пером.
Убедившись, что, кроме двадцати двух трупов и посапывающего шерифа, в лагере никого не осталось, я, прихватив повод первой лошади, к которой были по одной привязаны все остальные, образовавшие целую колонну, повел их к своему лагерю, где и стреножил, не сбрасывая груз.
