Чужак из ниоткуда 4 (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич

— Что ж тут не понять, — кивнул я, улыбаясь. — Кстати, насчёт подарков Фиделю. Леонид Ильич, раз пошла такая пьянка, может подарим товарищу Фиделю Кастро первый личный гравилёт? Восьмиместный! Я перед каникулами как раз узнавал, там испытания вовсю шли, может быть и закончились уже.

— А что, — после недолгого раздумья согласился Брежнев, который после вчерашней победы был явно в приподнятом настроении. — Давай. Сколько он весит, не много же?

— Ерунду он весит для «Антея», Леонид Ильич. Больше скажу, — я воодушевился. — Мы можем на нём из Гаваны в Сан-Хуан полететь! Между Кубой и Пуэрто-Рико, насколько я знаю, авиасообщения нет. Регулярного, во всяком случае. А тут — мы на гравилёте. Как вы говорите? Показательный полёт! Сначала «Антей», который способен беспосадочно земной шарик обогнуть и ещё топливо останется; и тут же, на закуску, — гравилёт! Взлётный вес — восемь с половиной тонн. Собственный- тысяча пятьсот килограмм. Практически бесшумный, новейший электродвигатель со сверхпроводящей обмоткой; стандартный антиграв — надёжный и безотказный, как автомат Калашникова; заряда литий-ионной аккумуляторной батареи хватает на двадцать часов полёта, что при крейсерской скорости четыреста пятьдесят километров в час даёт нам дальность в девять тысяч километров!

— Тихо, тихо, — приподнял ладонь Леонид Ильич. — Разбежался. Ты прямо как Антонов — готов мне все ТТХ выложить новой техники. Сыпешь, как горох из мешка… А голова у меня не резиновая, между прочим. Это всё ты Фиделю расскажешь, если ему интересно будет, а мне лучше скажи, сколько тебе времени надо, чтобы с этим гравилётом разобраться? Потому что «Антей» готов будет лететь на Кубу уже завтра.

— Значит, до завтра и разберусь, — сказал я. — Хотя это будет и не просто.

— А кому легко? — философски осведомился Леонид Ильич. — Я давно заметил. Чем больше ты стараешься успеть, тем больше на тебя наваливается.

Мы успели. Когда я говорю «мы», то имею в виду всех.

Работников МИДа, вовремя сделавших необходимые визы мне, охранникам Борису и Антону, директору Пулковской обсерватории Крату Владимиру Алексеевичу и ещё двоим участникам нашего «научно-культурного десанта».

Генеральных конструкторов, инженеров и рабочих, чьими трудами был подготовлен не только упомянутый «Антей», но и первый в истории человечества серийный грузо-пассажирский гравилёт «РС-1», где аббревиатура РС расшифровывалась как «Русский сокол» (за название пришлось выдержать битву в определённых бюрократических партийных кругах, но я настоял).

Лётчик-испытатель капитан Нодия Муса Ираклиевич и механик, а также по совместительству штурман Сергеев Тимофей Михайлович — эти двое испытывали гравилёт, знали его лучше, чем свои пять пальцев, и должны были потом задержаться на Кубе, чтобы научить кубинских товарищей им пользоваться и обслуживать (обоим, разумеется, так же были сделаны соответствующие визы).

Наконец, я сам, который за сутки успел смотаться в Дубну, лично подняться в воздух на гравилёте, дабы убедиться в его готовности (отличная получилась машина, просто отличная), сделать два десятка важных звонков, заехать ещё в несколько мест для решения самых наболевших вопросов и даже немного поспать.

Одним из таких мест был Главный военный клинический госпиталь имени Бурденко, расположенный в Лефортово — в местах, знакомых Серёже Ермолову с раннего детства.

В госпитале я навестил товарища майора Петрова, угодившего туда с огнестрельным ранением после вчерашних событий.

— К нему нельзя, — заявила мне строгая, уже слегка оплывшая женщина лет пятидесяти пяти в очках и белом халате, когда я обратился в регистратуру.

— Что значит — нельзя? Он в реанимации?

— Нет, но приказано никого не пускать. Раненому сделали операцию, и теперь ему нужен покой.

— Операция прошла успешно?

— Да, но пускать никого не велено. Молодой человек, отойдите и не мешайте работать.

Я огляделся. Кроме меня, возле окошка регистратуры никого не было. Пришла злость. Создатель, когда у меня уже дойдут руки до этих идиотских порядков в советских больницах, когда для того, чтобы навестить больного, нужно претерпеть массу унижений, связанных со строго определёнными часами посещений и самодурством медперсонала, которому просто не хочется видеть в больнице посторонних? Мешают они ему, видите ли.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Это неважно.

— Это важно. По правилам Министерства здравоохранения СССР, вы обязаны представиться, если посетитель — в данном случае я — этого требует. Так вот, я, Ермолов Сергей Петрович, требую.

— Вы — Ермолов? — в холодно-казённом взгляде регистраторши мелькнула искорка интереса.

— Он самый. Удостоверение показать?

— Не надо, я вас узнала. Майор Петров Александр Николаевич находится в палате двести четыре. Только прошу вас недолго. Меня зовут Галина Викторовна, — и она рефлекторно поправила причёску.

Я набросил положенный халат и уже через две минуты стоял у нужной двери. Постучал.

— Да, — раздался за дверью слабый голос.

Вошёл. Товарищ майор лежал на койке в отдельной палате под капельницей и безучастно пялился в чисто беленый потолок. Скосил глаза, увидел меня, слабо улыбнулся и сказал:

— Ну наконец-то. Я уж волноваться начал, куда ты делся.

— Привет. Извини, раньше никак не получалось. Но я знал, что твоя жизнь в безопасности.

— Жизнь — может быть, — сварливо заметил Петров. — А здоровье?

— Не ссать, товарищ майор, — сказал я, подходя и усаживаясь на стул рядом с койкой. — Здоровье тебе мы сейчас поправим. Будешь, как новенький.

— То-то гляжу, апельсинов ты мне не принёс. Решил быстро отделаться.

— Ты даже не представляешь, насколько быстро. Быстро, но эффективно. Закрой глаза и расслабься.

Рана и впрямь оказалась не тяжёлой. Или, скажем так, не слишком тяжёлой. Пуля пробила лёгкое и застряла в правой лопатке, сломав её. Операцию хирурги госпиталя провели вчера вечером, пулю извлекли, осложнений не предвиделось. Но чего зря валяться и ждать выздоровления, если у человека есть такой друг, как я? Правильно, нечего. Поэтому я запустил на всю катушку регенерационные процессы, ещё раз осмотрел ауру товарища майора и, удовлетворённый, вышел из орно.

— Ну, как теперь самочувствие? — осведомился.

— Как будто шампанского в кровь влили, — подумав, ответил друг. — Аж встать захотелось.

— Э, нет, — сказал я. — Рановато, даже не думай пока.

— А когда?

— Ближе к вечеру, пожалуй, можно. Часиков, эдак, через пять.

— Скучно лежать, — вздохнул он. — Хоть бы книжку мне принёс, что ли.

— А я и принёс, — сказал я. — Но могу, если хочешь, тебя усыпить. Сон — это здоровье.

— Нет, не хочу спать. Давай книжку.

Я достал из сумки «Особняк» Уильяма Фолкнера и «Час быка» Ивана Ефремова, показал, положил на тумбочку.

— «Час быка» в «Технике молодёжи» читал, года четыре назад, сокращённый вариант, — сказал Петров. — А «Особняк» и вовсе не читал. Вообще, я Фолкнера не особо люблю.

— Больше Хемингуэя, да?

— Ага.

— Как и все мы. Я тебе потому и принёс Фолкнера, что сам недавно прочёл «Особняк» и мне понравилось. Перевод здесь отличный, Райт-Ковалёвой [3]. Шестьдесят пятого года издание. Попробуй, не пожалеешь.

— Спасибо, Серёжа.

— Не за что. Выздоравливай. Думаю, послезавтра уже можно выписываться, сейчас дело быстро пойдёт.

— А ты куда теперь?

— В Пуэрто-Рико. Но сначала на Кубу.

— Привет Фиделю, — сказал Петров. — Мы виделись. Классный мужик.

[1] Советский авиаконструктор.

[2] АН-22, тяжёлый советский транспортный самолёт.

[3] Рита Яковлевна Райт-Ковалёва — советская писательница и переводчица.

Глава вторая

Аэродром Чкаловский. Куба. Отель Амбос Мундос. Команданте Фидель Кастро и Эрнест Хемингуэй

Расстояние от Москвы до Гаваны, как сообщил мне штурман экипажа АН-22 «Антей» по имени Павел, девять тысяч пятьсот восемьдесят пять километров.