СССР: вернуться в детство 6 (СИ) - Войлошников Владимир

Впрочем, рассуждения о равенстве здесь тоже присутствовали. Не фигурально выражаясь, а прямо здесь — в данный конкретный момент.

— … и вы, товарищ учащийся, должны понимать, что правила одинаковыдля всех! — я с удивлением узнал знакомые модуляции голоса майора Гробовченко! Представляю, как он рад, что его к детям сослали! — Злостные нарушители дисциплины в части опозданий на утренний осмотр, ненадлежащего внешнего вида и прочих, порочащих честь курсанта… э-э-э, учащегося!.. пунктов, будут лишены еженедельного увольнения. ВСЕМ ЯСНО⁈

Хор подростковых голосов почти дружно откликнулся:

— Так точно, тащ капитан!

А-а, значит, Гробовченко пока капитан.

Мы вырулили на взлётку и оказались перед двумя шеренгами парней в песчанке. Гробовченко, невысокий, очень плотный, чуть не квадратный мужик (чуть более худой и чуть менее лысоватый, чем я его помнил) выжидающе уставился на прапора. Тот козырнул:

— Тащ капитан, новый учащийся, Петров.

Гробовченко коротко кивнул и обернулся к роте:

— Та-ащи учащиеся! Представляю вам вашего нового товарища: Владимир Петров. Петров — встать в строй!

Для меня немного диковато было находиться среди всей этой военизированной толпы в спортивной форме и кедах. Чудовищно неуместно. Я занял последнее место — чувствую, тут я пожизненно и буду стоять. Парни, провожающие меня кто любопытными, кто равнодушными, а кто и придирчивыми взглядами, сплошь были рослые. Им-то реально было по четырнадцать! Стоящие первыми номерами были выше меня не меньше, чем на голову. Я в этой толпе буду самым мелким. Мда, такого со мной ещё не было.

Гробовченко ещё прошёлся по дисциплине и ответственности и рявкнул:

— Первая шеренга, два шага вперед, ШАГОМ МАРШ! Первая шеренга, КРУ-ГОМ! Вольно. К утреннему осмотру приступить!

Да, поначалу командный голос аж в ушах звенит. Не потому что офицеры орут. Это специальная мето́да такая — низкий, очень громкий звук, резонирующий и наполняющий всё помещение — иначе только глотку надсаживать будешь без толку.

Несколько человек, которых я для себя определил как замков* и комодов*, пошли вдоль строя, проверяя всякое — и состояние обмундирования, и подшиву**, и чистоту сапог, а особо въедливые — уши-шею. Важно раздавали указания: кому и какие недостатки устранить. Я удостоился пренебрежительного взгляда и требования показать руки. Предъявил.

*Комод — на курсантском сленге —

командир отделения.

Замок — заместитель

командира взвода.

**Подшива — подшитые

белые подворотнички.

По ходу расспрашивали, не нуждается ли кто в мед помощи. Болящих не нашлось.

Прохаживающийся вдоль строя Гробовченко снова рявкнул:

— Утренний осмотр — ЗАКОНЧИТЬ! СТАНОВИСЬ!.. Рота, СМИР-НО! ПЕРВАЯ ШЕРЕНГА, ДВА ШАГА ВПЕРЕД, ШАГОМ МАРШ! КРУГОМ! РАВНЯЙСЬ! СМИРНО! О РЕЗУЛЬТАТАХ УТРЕННЕГО ОСМОТРА ДОЛОЖИТЬ! ВОЛЬНО!

Бляха муха, как же я отвык от этого специфического общения…

Комоды пошли докладывать о результатах осмотра. Дежурный почём зря простоял с книгой записи больных — страждущих медицины, как я упоминал, не обнаружилось.

Гробовченко со свирепым лицом расписался в книге записи больных и скомандовал:

— Стать в строй! Вольно. РОТА, НАПРА-ВО, НА ВЫХОД ШАГОМ МАРШ!

Сумку прапор велел оставить в располаге* и идти на завтрак во всеми, хозяйственные вопросы потом.

*то есть, в расположении роты,

в казарме

Дальше начался полный паноптикум, подобного которому в бытность курсантом мне не доводилось наблюдать никогда. Тихо офигевая, я предположил про себя, что оферы задумали этакий заговор, чтобы меньше возиться с толпой восторженных детишек. Ах, вы хотите армии? Получи́те концентрат по полной программе! Требовать — по максимуму! Прессовать — от души! Неженки отвалятся. С остальными можно будет работать.

В столовую мы пошли не просто строем, а исполняя ротную песню. Точнее, за неимением особенной ротной песни исполняли авиационную «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»*

* Авиамарш — советская песня,

автор музыки Ю. А. Хайт,

автор текста П. Д. Герман.

Песня впервые опубликована

весной 1923 года.

Но песня — это ещё куда ни шло, бывало такое, если прапорщик не в духе. Но с барабаном? Прапор следовал за нами с каменным лицом. По-моему, ржал про себя.

Столовая, чтоб вы понимали — это не будущее почти ресторанное питание. Пока всё было сурово. Длинные столы на шесть едоков, на каждом столе — котелки с кашей, из которых не очень умелые дневальные заканчивали раскладывать порции в толстые фаянсовые тарелки. Ложки прилагались алюминиевые. А ещё — щедрые пласты хлеба с палец толщиной и здоровенные, с два спичечных коробка, кубики масла. И сладкий чай.

— А этот чего в спортивке? — ревниво спросил один из дневальных дежурного.

— Новенький! — важно парировал тот.

Дальше всё тоже было по команде. По команде сели. По команде приступили к приёму пищи. По команде встали. И по команде пошли на учебные занятия.

— Петров, со мной! — велел прапор и развернулся в расположение роты.

БАРАХОЛЬНОЕ

Васин ткнул пальцем в мою кровать с тумбочкой во втором кубрике и повёл меня в каптёрку.

Барахлом я был отоварен от всей души. Форма хэбэшная, форма полушерстяная зимняя, форма парадная (с плечиками), архаичного вида нижнее бельё (да, то, с кальсонами) и вдобавок — максимально примитивный сидор на завязках, чтобы лишнее туда складывать. Ремень. Кепка ещё, типа афганки. Я летом практически такую же на Чукотке в магазине купил.

Из обуви на все случаи жизни полагались сапоги. Сразу скажу — ношенные. Когда курсантом служил, тоже так было. Во-первых, может быть, ты тут человек случайный и через пару недель разочаруешься — фигли тебе новые сапоги выдавать? А во-вторых, если уж тут всё организовано калькой с курсантского обучения, недели через две всех нас ждёт выезд на КМБ: месяц по полям — по лесам грязь месить. Новые сапоги, опять же, портить — резона нет. Старые развалятся — да и хрен с ними. Вот после КМБ — всем, кто выдержал и не бросил — и выдадут новые сапоги.

— На подворотнички от этого рулона отрываешь, — прапор ткнул пальцем в толстый валик белой ткани. — На портянки — вон от того. Как наматывать показать?

— Научен, товарищ прапорщик.

К этому заявлению Васин отнёсся скептически, но сказал только:

— Подворотнички подшить, лишнюю форму уложить, парадную — на плечики, приготовить к сдаче в каптёрку. Сапоги почистить. За помывочной сразу дверь.

— Так точно, тащ прапорщик.

Васин посмотрел на меня, сощурясь:

— Приведёшь себя в порядок, личное дело на тумбочке возьмёшь, отнесёшь в Особый отдел, в штабном корпусе. Знаешь, где?

— Так точно, тащ прапорщик. Разрешите приступить?

— Приступай.

Я оторвал себе подшивы на подворотнички и два куска для портянок и пошёл в гладилку. Метки на форме надо сразу поставить. Как там у Олега Медведева: «Злою хлоркою распишись на изнанке гюйса*, чтобы имени своего тайного не забыть».*

*Олег Медведев — известный российский бард,

упоминаемая цитата — из его песни «Магеллан»,

а гюйс — это сленговое, «матросское»

название синего форменного воротника моряка.

Не знаю, как в других частях, но в наше время форму тоже было принято подписывать хлоркой — с изнанки, в районе кармана, поскольку наружу неизбежно проступят белёсые пятна. И песня мне подходит, потому как с фамилией «Петров» я себя не вполне соотносил, в лужу бы с этим «тайным именем» не сесть.

Хлорка нашлась в шкафу для уборки, развёл капельку в мыльнице, подписал все комплекты, воспользовавшись припасённой для этой цели спичкой. Подшил подворотнички — понтово, чтоб уголочки торчали. Переоделся в форму, автоматически заложив по бокам куртки складки — руки-то помнят! Начистил сапоги, памятуя присказку о том, что в чёрных сапогах курсанта должно отражаться голубое небо. Вещи уложил в сумку, проигнорировав сидор — круглый он, бесформенный, форма в нём мнётся ужас как. На молнию нашил метку из обрывка ткани с подписанной (уже обычной шариковой ручкой) фамилией — нашил так, чтобы при попытке открыть метка обязательно порвалась, всегда так делали.