Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий

— А я к вам по делу, Александр Сергеевич. — заметил я доедая последний блин. И это до масленицы! Не соблюдает пост Пушкин. Но что с того? Ясное дело, до масленицы ещё дожить надо, а блины он любит. Как и я.

— Что такое?

— Вольная мне нужна, Александр Сергеевич.

— Как? В уме ли ты, братец? Только ведь получил?

— То не мне, господин надворный советник, а подручному моему. Прошке. С кем мне дела вести прикажете? Да и прочее обмозговать надобно.

— Не пугай так, Стёпа. Думал, головой заболел. Но если не тебе… — Пушкин очень внимательно и вопросительно посмотрел мне в глаза. Я его понимал.

Хорошо быть добрым, когда это тебе стоит немного. Когда с прибылью — ещё лучше. Уверен, что Пушкин расценивал моё упорство в отказе от вольной грамоты как жадность. Хитрый, мол, мужик. Всё предлагал, да барин отказался. Но вдруг мужик на то и рассчитывал? Мне доносили — Безбородов ему так и внушал. Очень может быть. Народ лукавый. А согласился бы барин? И тогда не конец, достаточно ловкий человек мог сбежать, фиктивно «сгореть», да мало ли что способны выдумать люди не желающие выполнять обещанного? Сказать — не сделать.

Теперь Александр Сергеевич задумался о возможных потерях. Просьба моя недвусмысленно говорила ему, что дела отныне я планирую вести сам. Барская логика была мне ясна как слеза младенца. Дать способному человеку волю, осчастливить, а он уж из чувства глубочайшей признательности будет всю жизнь на барина работать, дела вести и подарки дарить… Эх. Взрослый человек, но иногда дитя сущее. За что и ценен. Следовало, однако, направить беседу в нужное русло, а то мало ли до чего ещё его высокоблагородие додумается!

Предложил я следующее. Выкуп за себя, о чем Пушкин забыл совершенно, в размере пятидесяти тысяч серебром. Выкуп ещё за двадцать человек с семьями, без которых я уже не представлял себе ведение дел, ещё пятьдесят тысяч. Всего сто, или четыреста тысяч на ассигнации. Дела вести готов, более чем готов. От положения управляющего богатого и знатного барина, приближенного (надеюсь) к императору — не отказываюсь. Не дурак. Ещё сто тысяч ассигнациями сразу вношу оброка за этот год. Таким образом, у Пушкина на руках оказывается полмиллиона. И ещё подарок для Натальи Николаевны.

— Какой ещё подарок?

— Деньги, Александр Сергеевич. Подношение барыне. Если позволите.

— Изволь. Но зачем?

— Чтобы не огорчать добрую барыню, зачем же ещё?

— Хитришь, Степан.

— Ничуть, Александр Сергеевич. Планы у меня на Полотняный завод Гончаровых, большие планы. Вот если бы Наталья Николаевна подсобила, словечко замолвила…

— Бесполезно, — разочаровано скривился Пушкин, — дед её ненасытная прорва. Всё в себя берет, да на любовниц своих.

— Он не вечен.

— Может ты и прав. Пусть. Но как ты собираешься покупать этих своих крестьян? Ты ведь не дворянин. Надеешься, что государь пожалует?

— На государя надейся, а сам не плохой, — равнодушно пожал я плечами, — не пожалует, так сам справлюсь. Сдам экзамен.

— Ты⁈ В чиновники?

— Отчего нет, Александр Сергеевич? Неужто не сдюжу? Ведь простенький колежский регистратор уже личное дворянство даёт. Работать в присутствии не собираюсь, конечно. Пусть другие работают. Жалование низкое, помощи всегда рады.

— Хитро. Надо тебе поаккуратнее все-таки быть, не позорить фамилию Баринов. Тогда нам остаётся ждать, Степан сын Афанасиевич. Вот государь чего скажет, после и сделаем. Видно станет, выкупать тебе своих проныр сразу, или экзамен сдавать.

На том и порешили. Наталья Николаевна, как я и ожидал, была весьма недовольна изменением моего положения. Такую даму стихами не пронять. Даже бросила на мужа несколько многозначительных взглядов. Подношение, впрочем, взяла. Тысяча золотых империалов! Сорок, а то и сорок пять тысяч на ассигнации. Три четверти пуда в мешочке. Ничего — уволокла, даже слуг не просила помочь. Я мог поднести и бумажками, но эта дочь Евы не признавала никаких денег кроме золота, о чем любила повторять. Вот пусть и носит.

Знала бы она откуда эти деньги… конфликт с Англией был всё ещё далёк от завершения, хоть обе стороны и удержались от войны. Обе, потому что наше посольство в Лондоне подверглось разгрому разъяренной толпы в тот самый день, когда в Петербурге покушались на императора. Погибли посол и его жена. Последняя как-то особенно нехорошо, судя по слухам. Взаимных претензий у сторон нашлось немало, быть может это и помогло начать разрешать ситуацию. Количество погибших англичан всё уменьшалось, в первые дни говорили о почти тысяче погибших, газеты писали о сотнях, но вдруг замолчали. Итоговым подсчётом набралось всего двадцать девять жертв, изрядно меня подивив, ибо я наблюдал малую часть похорон и там было свыше сотни покойников.

Местных полегло тоже немало, главным образом от действий солдат, безжалостно подавивших все беспорядки в течении ночи. Кололи и стреляли всех кто не свой, без церемоний. Но это тоже не прошло цензуру, в газетах писали иное, как государь-император лично во главе солдат передвигался по улицам охваченными беспорядками, без оружия и с какой-то иконой в руках, отчего все беспорядки немедленно прекращались. Добрые люди, находящиеся в горе и расстройстве от ложной вести гибели царя, становились на колени, молились, стали хвалу небесам и тут же возвращались к своим делам.

Менее добрые люди, и к их числу относились мои ребята, активно покупали и продавали краденое. Здесь кто успел, тот и съел.

Интереснее всего было то, что самыми лучшими, то есть самыми платежеспособными покупателями оказались англичане. Император приказал вернуть им все до последней пуговицы, издал указ и подкрепил полицейских воинскими командами, но… Англичане не пожелали получать свое в испорченном виде. Не всё, но многие вещи были им дороги, и их выкупали за настоящую цену. Откуда только нашлось столько денег у выживших из разореного и разгромленного района? Судачили, будто царь негодовал и хотел ужесточить наказание за подобные «обратные продажи», но нашлись те, кто сумел отговорить. Насилия и без того было много. Один из знакомых богатых крепостных шепнул, будто сам император и выделил крупные суммы золотом для англичан. Не знаю, может и правда. Ему, государю, сейчас и так не просто.

Купцы, особенно староверы, и богатые крестьяне скупали имущество оптом, то есть оценивая на глаз возы с каким попало барахлом. Прибыль достигала двухсот процентов за первые два-три дня, затем поменьше. Ограбили не только англичан, разумеется, и торг шёл довольно бодро. Такой вот комендантский час. Власти смотрели сквозь пальцы, готовые наблюдать что угодно из нормальной человеческой деятельности вместо тех ужасов озверения.

Часть моих лавок тоже пострадала, но на подобную мелочь можно было не обращать внимания. Прибыль с лавок Апраксиного Двора, где мы и проворачивали торговлю краденым, казалась даже неприличной. И не потому, что получена с чужого несчастья.

— Славно вышло, хозяин. — довольный Прошка потирал руки, когда я подводил промежуточные итоги. Парень он был уникальный, испытывающий подлинное наслаждение от самого процесса торговли.

— Да, Проша, — заметил я ему, — как бы наши толстопузые длиннополые не вздумали ввести это в традицию. А что? Выгодно. Раз в год громим иностранцев…

— Это мы запросто!

— Вот-вот.

На мою долю пришлось порядка ста пятидесяти тысяч серебром. Не видел бы своими глазами — не поверил бы. Это сколько же было «наварено» в городе всего?

Угрызений совести я не испытывал. С момента своего попадания, осознания себя в чужом теле, во мне многое изменилось. Каким же дураком я был в первые дни — словами не описать. До сих пор стыдно. Первоначальный шок сам себе я объяснил потом желанием не думать о слишком общих вопросах, ответов на которые все равно нет, а задавать их было страшно. Жизнь и смерть — что это? Если я умру здесь, в этой локации, то что потом? Будет ли следующий вариант? Где, кем? Может ли случится так, что и отсюда я перенесусь куда-то? Как хорошо было жить неверующим материалистом! Ворчать на окружающий мир, но думать, что представляешь себе его устройство, пускай не детально. А теперь? Перешёл я во сне, что же далее? Вернусь ли назад? Но есть ли еще это «назад» или изменилось? А здесь тоже любой сон может вполне оказаться последним? Просыпаюсь — и новая картинка? Ощущение беспомощности перед подобным угнетает. Эти и другие вопросы мешали жить. Да и сейчас мешают, если не обманывать себя. Казалось, подобное приключение должно окрылять и пробуждать к жизни все скрытые резервы, ан нет. Давление непонимания «зачем» и «почему» было подобно гирям на ногах.