Михаил Харитонов - Август 1998
— Кто там у нас простой украинец? Простых украинцев не бывает! — донёсся из коридора молодой весёлый голос. Через пару секунд и сам обладатель голоса появился на пороге залы.
— Здравствуйте, товарищи дорогие, — Дмитро Корчинский, по прозвищу «Провидник», бессменный руководитель Всесоюзной Комсомольской Организации, ослепительно улыбнулся, и пригладил непослушный вихор. — Что, опять строим козни против московской незалежности?
— Строим, строим, — добродушно прогудел Медведчук. — Вот решаем, как быть с трубой. Есть идеи?
— Есть, — чётко отрапортовал Корчинский. — Трубу послать на хер. Жить следует по-христиански. Нищенством и грабежом.
В зале как будто посветлело от улыбок.
— И кого же собирается грабить украинская молодёжь? — поинтересовался Президент.
— Надо отделить Крым, потом напасть на него, и уйти с добычей, — тут же отпарировал Корчинский. — Потом ещё что-нибудь отделить, и снова напасть. Донбасс, например.
— В Донбассе брать нечего, — буркнул Медведчук.
— Это неважно. Если есть намерение пограбить, будет и то, чего грабить, — Корчинский лихо закрутил смоляной ус. — Вообще, всё зло в мире от объективной реальности.
— Это у вас, товарищ Корчинский, получается субъективный идеализм, — начал было Пинчук, но Корчинский невежливо перебил его:
— А вы хотите посмотреть на человека, которому эта самая объективная реальность по енто самое место?
Президент резко повернулся.
— Что? Неужели? Получилось?
Сияющий Корчинский кивнул.
— Ага. Получилось. На пересылке. Они его в бронированном вагоне везли. Ну да что нам та броня…
— Вот как надо работать, товарищ Рабинович! — Президент грозно взглянул на старика. — Помните наш разговор? Вы мне что говорили? Невозможно, объективно невозможно… а наши комсомольцы, от горшка неделя… сделали!
— От горшка два вершка, — поправил Президента Рабинович. — И никакого бронированного вагона там не было.
— Не было, — легко согласился Корчинский. — А хорошо, если бы был. Наши ребята так надеялись… А так — обычная засада на шоссе. Они его тайком перевозили. Боялись, значит, народных мятежей. Эх, жаль!..
— Никаких мятежей не предвиделось… — начал было Рабинович, но тут в коридоре послышались шаркающие шаги.
— Мой любимый писатель, — тихо сказал Ющенко. — Всю жизнь мечтал… автограф… А у меня сейчас даже нет его книги.
Дверь открылась.
— Салют, камарады, — вошедший чуть подволакивал левую ногу. Его тонкое, породистое лицо обрамляли совершенно седые волосы. На скуле были видны следы ожога. Глаза были внимательными и холодными.
— Это я, Эдичка. Спасибо вам, что вытащили.
— Как доехали? — встрял неугомонный Пинчук.
— Ничего. В тюрьме было хуже, — скупо проронил знаменитый писатель. — Вы не боитесь международного скандала?
— Боимся, — честно признался Президент. — Но ведь они собирались вас убить.
— Могли? Они это делали, — Лимонов криво усмехнулся. — Вы знаете, что такое российская тюрьма, и как там обращаются с политическими?
— Послушайте… Нам предстоят ещё кое-какие формальности, — заторопился Ющенко. — Мы готовы предоставить вам политическое убежище, но не готовы взять на себя ответственность за ваш побег…
— Я уже предлагал один вариант. Я могу сначала появиться на территории третьей страны. Скажем, в Тирасполе. Там меня знают.
— Тираспольское правительство не признаёт никто, кроме Украины, — вздохнул премьер.
— Вот и мы поддерживаем сепаратистов, — подал голос Медведчук.
— Они за Союз, — возразил Пинчук. — И никогда не выступали против территориальной целостности Молдавии. Они борются с кишинёвским режимом, а не…
— Все эти тонкости объясняйте Совету Европы, — парировал Медведчук.
— Кстати, — Лимонов по-прежнему стоял в дверях, не делая попыток войти, — вы можете как-нибудь… э-э… помочь Дугину и Проханову?
Сидящие в зале переглянулись. Президент опустил глаза.
— Нет, не можем, — тихо сказал Ющенко. — Поймите, — его голос дрогнул, — мы всё знаем… мы знаем, где их держат… и как их ломают… но они выдержат. Ельцин не будет их ликвидировать. Их головы нужны ему для большой игры, как средство давления на нас. А вот вас он ненавидел лично. За ваши книги. За то, что вы говорили людям правду. Понимаете?
— Что ж. Спасибо. Признаться, я предпочёл бы, чтобы вы вытащили оттуда не меня, а товарища Дугина. Он гений, а я просто бойкий литератор, — так же холодно сказал Лимонов. — Извините, я пойду.
Дверь закрылась.
В зале повисло молчание.
— Н-да… Вот тебе и автограф, — начал было Пинчук, и осёкся под взглядом Ющенко.
— Когда-нибудь, — наконец, сказал Президент. — Когда-нибудь.
* * *
— Теперь можно говорить, — наконец, сказал гость, убирая в сумку сканер-блокиратор. — Все «жучки» блокированы. Скрытые камеры тоже.
Хозяин кабинета посмотрел на гостя с невольным уважением.
— Откуда у вас такая техника? Американская? У нас ничего подобного нет…
— Почему же американская? — гость с удовольствием устроился у окна, и дёрнул за шнур. Жалюзи поднялись, и он увидел то, что снилось ему по ночам все эти десять лет: набухшую красными огоньками артерию Калининского проспекта.
Хозяин кабинета ждал.
— Техника наша, — гость усмехнулся. — Теперь Южмаш делает отличную электронику.
Хозяин кабинета поднял бровь.
— Вы говорите — наша? В смысле — украинская?
— Наша. Просто наша, — веско ответил гость.
— Я хочу вам сказать одну вещь, — хозяин кабинета нервно почесал переносицу. — Разумеется, я остаюсь патриотом… и, конечно, верю… верю в то, что мы будем вместе. Рано или поздно. Но… я уже давно живу здесь. В России. И… я стал лучше понимать русских.
— Великороссов, — веско поправил гость.
— Ну да, великороссов… это, конечно, правильнее, но у нас так не говорят… — хозяин едва заметно выделил слова «у нас».
— Вот оно что… А может быть, у вас — гость жирно подчеркнул голосом последние слова — уже принято называть себя как-нибудь ещё? Скажем, арийцами?
Хозяин кабинета искоса посмотрел на гостя.
— Вот так мы будем разговаривать, Вадим? После десяти лет?
— Вот так мы будем разговаривать, Сергей. После десяти лет. Если ты так… изменился.
— Я уже сказал, что я патриот, — хозяин кабинета раздражённо отвернулся. — И я хорошо знаю, в чём состоит мой долг. Я о другом. Но, кажется, тебе это неинтересно. Говори тогда, с чем пришёл, и закончим с этим.
Гость немного помолчал, что-то соображая.
— Прости, Сергей, — наконец, сказал он. — Кажется, я действительно немного… того. Но и ты меня пойми. Ты не выходил на связь…
— Потому что я не мог рисковать! — хозяин кабинета снова сорвался. — Потому что мне сверкнул шанс, уникальный шанс, один из миллиона… я вцепился в него зубами, и я его вытянул. Вот теперь и я в банде Ельцина, — он улыбнулся, показав аккуратные мелкие зубки.
— Ты не просто в банде. Ты теперь премьер, — серьёзно ответил гость. — Ещё раз прости, я всё понимаю. Но когда я думаю об этих… у меня внутри всё сжимается.
— У меня давно уже перестало что-либо сжиматься, — так же серьёзно ответил хозяин кабинета. — В общем-то, люди как люди. Конечно, то, что они сделали — чудовищно, но… Не обязательно быть злодеем, чтобы творить злодейство. Они ведь тоже имели причины… и где-то даже были по-своему правы…
Хозяин кабинета замолчал. Молчал и гость. В воздухе прорезалось тихое поскуливание кондиционера.
— Очень у тебя, товарищ Кириенко, великорусская логика прорезалась, — наконец, выдавил Вадим. — Вечная рефлексия, вечный надрыв… И те правы, и эти правы… Да все правы! — он неожиданно стукнул кулаком по столу. — И все неправы. Вот так-то она, жизнь, устроена…
— При чём тут великорусская логика? — хозяин кабинета усилием воли взял себя в руки. — Речь идёт о фактах. Мы, украинцы — имперский народ. Мы так устроены, что нам обязательно надо чем-то жертвовать во имя высокой цели. Мы создали империю…
— …с центром в Москве, — ехидно добавил гость. — И совсем недавно эту империю называли «русской». Пока русские не отделились.
— Ну да. Сейчас русские с удовольствием подсчитывают процент украинской, немецкой, грузинской, и чёрт знает ещё каких кровей у своих правителей… Даже Феофана Прокоповича вспоминают… Отвратительное занятие, но ведь их тоже можно понять. Фактически, они впервые осознали себя нацией. На-ци-ей, а не «русским народом», о который всегда вытирали ноги. И эта нация… она ведёт себя иногда глупо, иногда грязно… Но больше всего она хочет, чтобы её просто оставили в покое. Русские фактически ещё не жили…
— А что, при Ельцине они живут? — спросил гость.
— Ельцин… — задумчиво сказал хозяин. — Я теперь вижу его чуть ли не каждый день. Раньше я его просто ненавидел, а теперь…
— Что же теперь?
— Пожалуй, ненавижу ещё больше… Но он умён, очень умён. Умён каким-то подлым умом. И гораздо грамотнее, чем о нём думают. Кстати, он марксист, — неожиданно закончил хозяин кабинета. — Да, марксист, самый настоящий. Базис-надстройка, это в него забито. Знаешь, как он объясняет украинский интегризм?
