Герман Романов - Самодержавный попаданец. Петр Освободитель
Из раскрытой коробки достал папиросу с длинным мундштуком, чиркнул спичкой. Закурил, пыхнув дымком, расплылся улыбкой.
— Что-то припомнили? — поинтересовался Миних — сам он был некурящим и табаком не баловался, но к дурной привычке императора относился снисходительно, как к забаве.
— Да так, есть немного, — пожал плечами Петр, и фельдмаршал переспрашивать не стал, уделив свое внимание хлебу с ветчиной.
Улыбку императора вызвала картонная коробка папирос его собственного измышления и производства. У жены оказалась предприимчивая жилка, а иначе переворот бы не устроила семь лет назад, и железная хватка, недаром чистокровная немка Екатерина Алексеевна, или Софья Ангальт-Цербстская, которую домашние звали принцессой Фике. Папиросы носили гордое именование «гвардейские», картонная нашлепка рисовалась такими же яркими цветами, как те, прежние.
Этот бизнес супруги процветал, другого слова и не найдешь. Табак закупали в Англии, изготовление папирос велось в столице. И хотя Петра последний год грызла совесть, что вслед за дедом Россию на это зелье подсадил и приохотил, но слишком поздно он это понял — его папиросами в Петербурге дымили все, начиная от знати и гвардейцев и кончая мастеровыми с их узаконенными «перекурами». Зато доходы стали такими, что хватало с избытком на строительство Петергофа и обустройство Зимнего дворца.
Но денег в казне не прибавлялось, несмотря на все старания. Военная реформа, перевооружение армии и флота не только съедали изрядную толику государственного бюджета, но и наносили ощутимые бреши в его личной кубышке. Экономить приходилось на многом, и зачастую такое шло отнюдь не во вред. Особенно в армии…
На нем и Минихе сейчас была надета новая военная форма, не свойственная этому времени. Где пенистая белизна кружев за сотни рублей, где галстуки с золотыми заколками, украшенные крупными бриллиантами? А золотое шитье с позументами? А шляпы с плюмажами из страусовых перьев, что по стоимости полевой пушке соответствуют?! А точеные ботинки с золотыми пряжками и чулками лучшего шелка?!
Их сменили строгие и непривычные мундиры темно-зеленого сукна с добрыми, но неказистыми на вид сапогами. Золотое шитье лишь на обшлагах и воротнике, и то у генералов. Офицерам полагалось серебряное шитье. Ну и галунные эполеты, конечно. Вместо дорогих шляп дешевые кожаные каски с железными вставками. Практично, в бою голову защитят от сабли или осколка, и красивые — мишура женой подобрана со вкусом.
И пусть амуниция резала глаз знатным и богатым, зато новое обмундирование оказалось чуть ли не на порядок дешевле и, главное, гораздо более приспособленным и к походам, и к реалиям боя, а не только к парадам и праздникам.
Дабы дворянство в излишество и траты не входило, Петр издал строжайший указ — всем, находящимся на военной службе, носить форменное платье постоянно, а кто ослушается и честью государственной пренебрежет — увольнять без промедления. Пусть дома халаты носят, но на глаза не показываются. Дураков в армии почти не нашлось — все знали мнение императора о лентяях и бездельниках, а также суровость к ним отношения.
Иностранные послы, сиречь официальные шпионы, практичности нововведений пока не осознали, и Петр со смешками читал перлюстрированные в «черном кабинете» их письма и депеши.
Иноземцы красочно описывали его скупое на праздники и веселье царствование. Иной раз проскальзывало осуждение императора в скаредности, особенно доставалось Като за скромность двора. Еще бы — жена чисто по-немецки была бережливой.
Он поначалу недоумевал — ведь в исторических трудах постоянно писалось чуть ли не о мотовстве Екатерины Великой, которая сверх меры одаряла своих любовников и вельмож. Но вскоре, хорошо изучив характер жены, понял — она просто от них откупалась, непрочно чувствуя себя на престоле. Сейчас, ощутив защиту крепкого плеча мужа, усвоив его отношение к казенным тратам, Като крепко взяла дворцовое хозяйство в свои руки.
Петр усмехнулся — пусть иностранцы блещут остроумием, делают умозаключения о скупости императорской четы и скудности российских финансов, зато возросшие доходы государства и обширная программа перевооружения остались ими практически не замеченными…
— Государь! В последние дни чело твое пасмурным изволит быть! С чего это, ваше величество? Что тревожит твое сердце? — Голос фельдмаршала с барабанным грохотом ворвался в размышления Петра.
— Не готовы мы к большой войне, фельдмаршал, пока не готовы! Нам бы еще пару лет оттянуть, новых ружей маловато. Флот только строить начали, пушки лить. Набор рекрутов по «положению» только как два года берем, резервистов пока нет и долго не предвидится. Нужно еще годика три мира! Эх-ма! Как бы опять на те же грабли не наступить!
Миних недоуменно посмотрел на императора, но тот не соизволил пуститься в объяснения. И было отчего — Петр прекрасно знал, как ввалилась Россия в русско-турецкую войну 1877–1878 годов. Военная реформа не закончена, запаса резервистов нет, новых «берданок» не хватает, а флот на Черном море напрочь отсутствует. Но у Александра Второго хоть десять с лишним лет было на подготовку, и его вина, что время так бездарно потратили.
Сейчас та же катавасия — нарезных фузей и барабанных штуцеров Кулибина едва на четверть солдат сделали, остальные вооружены «гладкостволами». Воинская повинность в позапрошлом году введена и лишь на государственных крестьян — шесть лет службы и столько же в резерве. Так что запас лет через десять накопится, никак не раньше. Флот только усиливаться начал — на Балтике семь новых линейных кораблей построили, еще два десятка на стапелях, да на Днепре и Дону старые верфи на полную мощь запущены, но линкоров на них не построить — устья рек мелководны…
— Ничего. Оттянем войну еще на пару лет, раз ты этого желаешь. А там с Божьей милостью одолеем османов…
— Пословица такая есть, — Петр перебил старика. — На Бога надейся, а сам не плошай. Войну мы и так на девять месяцев уже оттянули, поверь, я это знаю. Хотя нам это стоит уже чуть ли не двести тысяч золотом, а казна ведь не бездонная, фельдмаршал. За эти деньги мы могли дивизию снарядить полностью да пару лет ее содержать. И нашего добра в Константинополь всякого ушло — мехов, украшений и прочего!
— Туркам сколько бакшиша ни дашь, им все мало! — прогудел Миних. — Бить их надобно, крепко бить!
— Да разве я против?! Вот только в Польше заматня пошла, стоит нам там увязнуть, пиши пропало. Король Фридрих на Восточную Пруссию зубы давно точит, вернуть назад свою вотчину желает. Датчане на мой Гольштейн посягнуть хотят. Цезарцы, австрийский императорский двор, не к ночи будь помянут, сукины дети, спят и видят, как бы нам половчее сопатку начистить. Чуешь, чем дело пахнет?!
— Неладно получится, если война с османами пойдет долгая. Тогда нас в другой бок ударить могут. Что делать-то будем, государь?
— Думать, Антонович, крепко думать. Давай еще по стаканчику жахнем да собираться будем. К жене пора ехать, не хочу этой ночью здесь спать!
Петр быстро наполнил стопки, и они дружно выпили, крякнув от удовольствия. Нацелились серебряными вилками и вонзили их в приглянувшуюся закуску — император наколол соленый огурчик в мизинец размером, а фельдмаршал обрушился всей мощью великолепно сохранившихся для его почтенного возраста зубов на ломоть буженины.
— Хорошо пошла!
Петр захрустел огурчиком и извлек из пачки папиросу. Задымил и стал снова прокручивать в мозгу события. История уже изменилась — война с турками должна была начаться еще в прошлом году, но пока на юге стоит тишь да благодать, хотя армия Румянцева полностью сосредоточилась всей своей силой в семьдесят тысяч штыков и сабель.
Эскадра на Балтике тоже готова к войне, недаром носит название «обшивной». Новые корабли строили с медной обшивкой, чтобы в теплом Средиземном море черви днища не погрызли. Одно плохо — запаздывание, и это при том, что почти десять месяцев выиграли…
— Никак случилось что, государь?! — Голос Миниха вывел его из размышлений. Фельдмаршал стоял у открытого окна и смотрел во двор, а там кипела нездоровая суета, судя по звукам и ржанию коней.
Петр стал рядом и выглянул — четверо верховых уже спешились. Трое в новых мундирах конной гвардии, а четвертый, еле державшийся на ногах, пропылился так, что не разобрать, какого цвета на нем одежда — все серого или грязного, что не меняет сути.
— Гонец, твою мать! — В сердце неприятно защемило, и Петр облегчил душу бранным словом.
— Умаялся, сердечный, недели две в седле провел, никак не меньше. С юга, наверное, прискакал? — задумчиво прищурившись, произнес Миних. Не прошло десятка секунд, как дверь в комнату распахнулась во всю ширь, и адъютант громко доложил:
— От генерал-аншефа Румянцева поручик князь Одоевский с пакетом!
