Дмитрий Старицкий - Ловец человеков
Его быстренько раздели и привязали к импровизированной дыбе.
Мэтр Дюран внес широкую короткую доску и, положив ее поперек ванной, ушел. Впрочем, отсутствовал недолго и вернулся с глубокой медной сковородкой на длинной деревянной ручке. В сковородке переливались огоньками свежие угли. Установив импровизированную жаровню на доску, он рядом положил парочку железных спиц — все железо, на которое ему жаба расход подписала. И встал там же. Все же его любопытство пересилило страх. Развлечений в городе мало. Из последних — только пожар в порту.
— Мэтр, ты свободен, — сказал ему дон Саншо.
Уходил хозяин постоялого двора из своей ванной комнаты неохотно. Но нам лишние свидетели не нужны. И Саншо поставил часового у двери со стороны коридора. Чтоб не только не подглядывали, но даже не подслушивали.
— Имя? — приступил я к допросу сразу на хохдойче.
— Иоганн Грау, — вскинув голову, гордо назвался дойч.
Клоун, ей-богу, он бы еще «Орленка» запел. Но, несмотря на гордый вид, отвечает пока охотно.
— Сословие?
— Третье. Бюргер из Малина.
— Род занятий?
— Мастер цеха плотников.
— Как здесь оказался?
— Я шеффен. Выполнял приказ суда.
— Шеффенов много: я спрашиваю, почему именно ты здесь оказался? — Если честно, то они меня уже начинают раздражать.
— Мой жребий был.
Ага… голубчик, врать начал. Шеффены — палачи, как я помню из собственных исторических штудий, всегда были добровольцами. А вот что врет — это хорошо. Значит, жить хочет. В его случае никакая правда самой Феме повредить никак не сможет. Первая в мире сетевая структура. Головы растут, как у гидры, сколько их ни сноси.
Махнул рукой. И два стрелка синхронно стали бить его плетьми по ребрам.
Вой раздался просто волчий.
Впрочем, били его недолго. Так, по парочке плетей от каждого.
— Повторяю вопрос, — я встал, скинув с плеч мантию — жар от углей сильный пошел, а потеть мне не хотелось, — почему ты оказался здесь?
— Я выполнял приказ, — почти выплюнул Иоганн слова.
Истерит клиент, что очень даже хорошо. Хуже было бы, если бы он в апатию ушел. Процесс пошел, как любил говаривать Михаил Сергеевич Горбачев.
Ох, до чего же противно все это — людей пытать. Я бы его и так расколол, просто на логике, но времени истратил бы больше. Профессии историка и следователя, считай, одинаковые, только историк имеет дело с уже умершими фигурантами. Но на меня и так с недоуменным непониманием смотрят не только дон Саншо, но и его стрелки.
И гормоны в молодом теле бурлят. Так и хочется самолично этому дойчу морду разбить.
В кровь.
В смазь.
Подошел к пленнику и, пристально глядя ему в глаза, спросил:
— Правое или левое?
— Не понял? — забегал дойч глазками.
— А ты не понимай, ты отвечай: правое или левое?
— Ну, левое… — Мог бы мастер Грау пожать плечами — пожал бы.
Я вынул из ножен свой понтовый золотой кортик и отрезал ему левое ухо, которое на удивление очень легко отделилось от головы.
После того как он перестал подвывать-поскуливать, я ему это ухо показал, приговаривая:
— Ты сам выбрал.
Бросил его ухо на пол, чтобы он его видел, и наступил на него сапогом, с поворотом. Золотая шпора сверкнула сотней зайчиков от светильников.
— Понял?
Тот кивнул, насколько смог, насколько позволяла поза растянутого на импровизированной дыбе тела.
Подошел снова к нему почти вплотную, посмотрел прямо в белесые глаза и кольнул его кортиком через брэ в пах.
— Правое или левое? — спросил, не отпуская его взгляд.
— Что вы от меня хотите? — завизжал мастер Грау. — Я все скажу! Все что хотите скажу!!!
— Вот и все, — сказал я, поворачиваясь к удивленному дону Саншо, — и долго пытать не надо. Позови Микала с писчими принадлежностями, пусть составит протокол, как положено. Все должно быть по закону.
— А он сможет? — не поверил инфант.
— Сможет. Его готовили к принятию духовного сана, но он не захотел.
— А ты куда? — спросил дон Саншо.
— Поспать немного, брат. Меня сегодня эти переговоры на высшем уровне просто вымотали. Целый день ни словечка в простоте. Ходил как по лезвию бритвы.
Вошел в свою спальню и показалось мне, что я дверью ошибся.
Мой оруженосец Филипп, закинув ногу на ногу, весело трепался с какой-то девицей, сидящей за столом ко мне спиной. Его улыбчивая рожица, освещаемая трехрогим подсвечником, излучала полное удовольствие процессом.
— Вот ты где, — сказал я, убедившись, что нахожусь все же в своей спальне. — Прими мантию, Филипп.
Оруженосец моментально подорвался, подхватывая на руки тяжелый горностаевый плащ, а обернувшаяся девушка — моя белошвейка, как оказывается, — увидев меня в короне и мантии, с цепью ордена Горностая на груди, сползла с табурета на колени и сложила ладони у груди, склонив голову. Как на молитве.
Что за новости?
— Что тут происходит? — спрашиваю их вроде как безразлично, а у самого ревность взбрыкивает внутри.
Нет, ну надо же… Девку уводят. Даже не из стойла, а прямо из койки.
— Ничего особенного, сир, — отвечает дамуазо, принимая от меня меч, — просто развлекаю девушку.
Тут объект нашего разговора стал заваливаться на бок, и мы поспешили ее подхватить.
Девица в обмороке. В полной отключке. Не реагировала даже на легкие пощечины, как моментом среагировала бы любая баба, если она такое на публику разыгрывает. Никому не охота получать по морде, пусть даже в лечебных целях.
— Развлекаешь? — хмыкнул я Филиппу.
— Сир, я сам не понимаю, что с ней, — оправдывается пацанчик, — только что смеялась над моими шутками. Нормальная была.
— Давай, бери ее за ноги. Положим на кровать. Не на полу же ей валяться?
После того как уложили белошвейку, я снял с себя корону и орденскую цепь, отдал их оруженосцу.
Филипп быстро установил корону на мантии, которую уже успел свернуть и сложить на сундук. И обернул все цепью. Получилось красиво, хоть натюрморт рисуй.
— Подумай, во что все это надежно упаковать на время переезда, — кивнул я на регалии, — и тару подбери соответствующую, чтобы и в море, и в повозку, и на вьючное животное годилась.
И присел на табурет.
Филипп снял с меня сапоги с портянками. Ноги мне сказали: «Ох, как здорово!»
— Портянки в стирку отдай, — напомнил я оруженосцу.
Внутренне скривившись, мой благородный эскудеро все же не посмел что-то мне высказать. А то я не понимаю, что это ему не по чину, но пажа мы отослали в Руан (кстати, как он там? Храни его Господь), и на Микала не спихнуть — нет его в обозримом пространстве — протокол в ванной составляет.
— Свободен. До утра меня не беспокоить, только при пожаре не забудьте вынести в первую очередь. Но будить не надо. Задание понял?
Эскудеро подтверждающе закивал, пряча улыбку. И выскочил из комнаты.
Встав, я закрыл за ним засов. Доски пола приятно холодили ступни.
Подтащил к кровати трехногий табурет и положил на него клевец и заряженный пистолет, проверив состояние пороха на полке. Пусть будут рядом, под правой рукой. Для моего спокойствия.
Потом разделся до камизы. Нашел большой кувшин с водой и, ополоснув над ночной вазой лицо и места совместного пользования, почувствовал себя готовым к лечению девичьих обмороков.
Встал над белошвейкой и стал тонюсенькой струйкой поливать ее лицо из кувшина. Струйка билась по ее носику, разлетаясь в свете свечи яркими брызгами, напоминавшими драгоценности.
Очнувшейся девушке сказал только одно слово:
— Раздевайся.
— Как раздеваться? — удивилась она, округлив глаза.
— Как вчера, — напомнил я ей про нашу ночь безумного секса.
— Это невозможно, ваше величество, — в ее голосе прорезалась мольба, — это вчера я была подмастерьем цеха веселых женщин, а сегодня я добропорядочная горожанка, дочь цехового мастера. Я продала свое место.
— Я не величество, я — высочество, — поправил я, проигнорировав ее сентенции.
— А как же корона, цепь, мантия, меч Правосудия? — залепетала она.
— Это корона инфанта, — просветил бывшую путану, ныне честную белошвейку. — Раздевайся и ложись под одеяло, ибо я спать очень хочу. Свечи не гаси.
Куда деваться — разделась, правда, только до рубашки, и стеснительной мышкой порскнула под одеяло, больше напоминающее перину. Я худею, дорогая редакция… такие метаморфозы, Овидий отдыхает…
Я и по правде очень хотел спать, все же встал сегодня с рассветом и весь день как белка в колесе кувыркался — проблемы решал. Думал, как только голову до подушки донесу, так тут же и вырублюсь. Фигвам — индейское национальное жилье. Усталость усталостью, а юношескую гиперсексуальность надо брать в расчет всегда. Тем более рядом такой раздражитель, как запах женщины. На расстоянии вытянутой руки. Осталось только протянуть эту руку. Не рукоблудием же мне напряжение сбрасывать при наличии такой классной крошки рядом, что бы она там о себе ни воображала.
