Владислав Русанов - Окаянный груз
А когда все-таки завершили войну, собрался в Выгове епископат, и так отцы святые порешили: магии в королевстве быть только под коронным надзором. Никакого любительского, то бишь аматорского, колдовства. Потому и назвал высокоученый Гедерик, уроженец Руттердаха, бывший в ту пору советником у Доброгнева, новый закон Контрамацией, сиречь запретом на аматорство. Отныне все колдуны обязывались либо бросить раз и навсегда чародейство, либо поставить волшбу на службу королевству.
Многим этот закон не по нутру пришелся. Слишком многим. Но ослабленные долгой кровопролитной войной волшебники не посмели взбунтоваться. Подчинились. Встали на реестр. А совсем уж рьяные разбежались кто куда. В Грозин и Мезин – они по условиям вассальной присяги могли иметь свои законы, отличные от прилужанских. В Искорост и Жулны – там близость лесистых Отпорных гор, населенных всяко-разными чудами, делала фигуру чародея-характерника просто незаменимой. За реку Стрыпу, на юг, в степи, на службу к местным князькам. Хотя, если подумать, чем служба Выгову и короне позорнее службы немытым кочевникам басурманам?
Многие сбежали, но не все из сбежавших смирились. У простых людей третье-четвертое поколение после окончания войны сменилось. Мажий век дольше. Дети съехавших за Лугу и Стрыпу иногда назад возвращались. Не с добром, с черным сердцем приходили на родину поглядеть. И оставляли за собой вот такие сожженные хутора и обезображенные трупы…
Радовит выпрямился, вытер ладонью редкую рыжеватую бородку, а после – ладонь о штаны.
– Как же их земля носит?
Войцек не ответил. Что скажешь? Сам бы горляки зубами рвал, когда достал бы. Хлопнул понурого Птаха по плечу:
– Ты б поглядел по округе, что да как. Сколько было, откуда пришли… Да что я тебя учу – без меня знаешь.
Порубежник поднялся, отряхнул снег с колен, ушел во тьму.
– Пускай себя делом займет, – ответил Меченый на немой вопрос чародея. – Легче будет.
Сотник вздохнул. Через силу выговорил:
– Ты как, проблевался? Пойдем по-поглядеть?
Радовит кивнул:
– Пошли.
Липкая грязь не пускала, цеплялась за подошвы. Да может, оно и к лучшему было бы – не смотреть, отвернуться, забыть?
Багровый жар углей освещал картину разрушения и убийства. Смердело горелой плотью.
Войцек на миг наклонился над бесформенной грудой, коротко бросил:
– Гмыря. – Ткнул пальцем в соседнюю кучу: – А то его хозяйка, видать.
Радовит, подслеповато щурясь – испортил-таки зрение смолоду усердной учебой, – нагнулся, отпрянул, сдавленно вскрикнув, и снова согнулся в рвотном спазме, извергая желчь из пустого желудка.
– Забери его. Пускай отдышится. – Меченый поманил рукой урядника Саву.
Низкорослый крепыш подхватил под мышки высокого, но рыхлого, с наметившимся, несмотря на молодость, брюшком волшебника:
– Пойдем, пан чародей, пойдем. От греха, от смрада…
Сотник закусил длинный черный как смоль ус, пошел дальше. Его брови все ближе и ближе сходились у переносицы.
На уцелевшей стене хаты обвис прибитый обгоревшими стрелами обугленный труп. Одежда – черные дымящиеся лохмотья. Ни лица, ни волос не разглядеть. Только белые зубы сверкают в безгубом рте.
– Верно, сын Гмырин, – пробормотал подошедший неслышно Хватан – записной разведчик порубежников, парень удалой, ловкий, даром что ноги тележным колесом.
Войцек кивнул. Скорее всего.
Сын Гмыри – его имени Меченый, несмотря на старания, припомнить не смог – умирал долго. И не от железа – стрелы воткнулись в плечи и правое бедро, – а от огня. В груди сотника начал закипать гнев. Из тех, что застилает воину глаза и заставляет в одиночку идти против тысяч, бросаться грудью на копья. Нехороший гнев, вредный на войне.
Из-за освещенного круга донеслись голоса. Должно быть, подъехал десяток Закоры.
– У Гмыри еще внуки были, кажись, – неуверенно проговорил Хватан. – Вроде, я слыхал, два хлопца…
– Точно, двое, – подтвердил вернувшийся Птах. – Было двое. Разреши доложить, пан сотник?
– Ну?
– Так что, пан сотник, не больше десятка их было. Кони справные, но тяжелые. Таких в Руттердахских землях по мызам ростят. Точно, из-за Луги кровососы.
– Мржек-сука! Больше некому! – воскликнул Войцек, невольно схватившись за эфес сабли. – Ужо я до-до-до-доберусь!..
– Точно Мрыжек, – по-деревенски переврал имя чародея-разбойника Хватан. – Больше некому, дрын мне в коленку.
Имя Мржека давно уже наводило ужас на мирных поселян по правому берегу Луги и заставляло в бессильном гневе сжиматься кулаки порубежников. Некогда его отец, знатный магнат Бжедиш Сякера, владел обширными землями южнее Уховецка: не меньше пяти тысяч одних крепостных кметей, не считая зависимого ремесленного и мещанского люда, да застянков и местечек полдюжины, самый большой – Крапивня, знаменитый ежегодными ярмарками. Чародей Мржек батюшку своего пережил намного, но родовых поместий лишился, уйдя в изгнание. Не захотел служить выговским королям. Лет сорок не видно и не слышно его было. Говорили, путешествовал далеко – за Синие горы, за реку Студеницу. А потом начались частые набеги на правобережье. Дерзкие, наглые и беспримерные по жестокости. Добыча Мржека интересовала мало. Скажем прямо, совсем не интересовала. Зато оставлял он за собой кровавый след, метил путь изуродованными, обезображенными трупами, спаленными вчистую хуторами и поветями. Только раньше он у Зубова Моста норовил реку перейти, а это десяток поприщ южнее. Неужто изменил привычкам? Или попросту опасался засады и достойного отпора? Тамошнему сотнику людоедские набеги настолько надоели, что он поклялся ни днем ни ночью с седла не слезать, пока не изловит проклятого колдуна.
– Детишек он, видать, в огонь покидал, – глухо проговорил Птах. – Люди молвят, он так силу чародейскую получает.
– Во как! – открыл рот Хватан. – А как Радовит наш…
– Тихо, – оборвал его Войцек. – Закройся. Там никак живой кто-то! – И уже на бегу бросил: – «Силу чародейскую»… Один дурень ляпнет, а другой носит, как…
Схоронившись в густой смоляной тени, прижавшись боком к колесу перевернутой телеги, лежал человек. Женщина. Растрепанная коса, выбившаяся из-под перекошенного очипка, сомнений в том не оставляла. Разодранная в клочья юбка открывала белую ногу в вязаном, до колена, чулке.
Наклонившись над женщиной, Войцек прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке:
– Живая! А я думал, показалось.
– Это Надейка. Невестка Гмырина, – подоспел Птах.
– Неужто Мрыжек бабу пожалел? – удивился Хватан. – Дрын мне в коленку!
– Как же, пожалел… – отмахнулся от него Птах. – Сказал тоже. Недоглядел. – Он показал на багровую шишку с кулак величиной на виске Надейки. – Оглушили. Видать, думали, насмерть, а оно вона как вышло…
– Вот оно как… – повторил Хватан. – Тады ясно.
– Ума бы н-не лишилась, – озабоченно проговорил Войцек.
– Тебе-то на что, пан сотник? – округлил глаза разведчик.
– Тебя спросить забыли, – рыкнул на него Птах.
А Меченый пояснил:
– Полковнику отпишу. Пусть жалобу в Выгов готовит. А она свидетельствовать будет против Мржека. И против князей грозинецких, что приют ему дали! – Сотник взмахнул кулаком. – Пусть отвечают перед короной и Господом!
Закончив речь, Войцек огляделся, обнаружив, что окружен почти всеми воинами, за исключением коневодов и Радовита. Порубежники мялись с ноги на ногу, кусали усы, хмурились.
– А мы теперь того, обратно, в казарму? – высказал общий вопрос Закора. По негласному установлению он, отслуживший в богорадовской сотне без малого сорок годков, имел право давать советы и указывать на ошибки командира.
– А что, нет охоты? – Сотник дернул щекой – сейчас разразится гневным криком, а может и плетью поперек спины перетянуть.
– Так спать плохо будем, коли не обмакнем сабельки в кровь поганскую, – продолжал Закора, корявым пальцем заталкивая под шапку седой чуб.
– Или мы не порубежники?! – выкрикнул звонко кто-то из молодых. В темноте не разглядеть кто, а не то отправился бы голосистый до конца стужня конюшни чистить.
Лужичане одобрительно загудели.
– Ах, вы – порубежники, – язвительно проговорил Войцек. – У вас руки чешутся и сабельки зудят…
– Не серчай, пан сотник. – Закора покачал круглой лобастой головой. – Разумом мы все понимаем, что да как… А сердце просит…
– А у м-меня не просит? Я, выходит, по-вашему, не хочу погань чародейскую извести? У меня душа не горит разбой и насилие видеть?
– Пан сотник…
– Молчать!!! Ишь какие… Птах!
– Здесь, пан сотник!
– Бери бабу на седло, вези в Богорадовку. Тебя она знает. В себя придет – не напугается.
– А Мрыжек… – недовольно протянул Птах. Видать, хотел лично поквитаться с убийцей родичей.
– Молчать!!! Много воли взяли! Батогов захотелось?
– Слушаюсь, пан сотник! – Птах вытянулся стрункой.
