Андрей Валентинов - Овернский клирик
Пришел поздним вечером, босой, в оборванной ризе. Отец Сугерий велел накормить путника и уложить спать, но паренек настоял на встрече, после которой наш аббат заперся с отцом Эрве и беседовал с ним чуть ли не до утра. А на следующий день в Сен-Дени появился новый монах, которого было велено ни о чем не расспрашивать. Почти сразу же Ансельм стал ходить ко мне в школу, но заниматься с ним пришлось по особой программе. Все премудрости, которые я втолковывал братьям-бенедиктинцам, были Ансельму уже ведомы, и я, следуя ясному намеку аббата, готовил парня в университет. Я догадывался, что направят его в Болонью, причем на богословский факультет. А вот откуда брат Ансельм появился, мог лишь предполагать. Впрочем, его короткие темные волосы, черные глаза и смуглая кожа кое-что подсказывали…
Уха вызвала одобрение всех, включая недоверчивого Пьера. Ансельм оставался невозмутим, но было заметно, что похвалы ему по душе. Я не удержался и спросил о запахе.
– Точно, – поддержал меня Пьер. – Ты, брат Ансельм, не скрывать. Я ведь, когда готовлю, ничего не скрывать!
– Не обижайся, брат Петр, – Ансельм улыбнулся и достал из мешка нечто сухое и сморщенное. – Этот корень у меня на родине называется «Пастушка». Здесь он не растет. У меня оставалось немного…
– А где это – у тебя на родине? – ляпнул нормандец, позабыв настоятельный совет аббата.
Ансельм на мгновенье сжал губы, затем вновь улыбнулся:
– В Италии, брат Петр. Эта трава растет на юге, в Калабрии.
– Так ты оттуда?
– Нет. Я родился в Риме, а жил в Тоскане, затем в Неаполе.
Нечто подобное я и предполагал. Для кастильца или грека Ансельм слишком правильно говорит по-латыни. А для окситанца[2] слишком смуглый.
– Ну вот! А то молчать все! – Пьера окончательно понесло, но я почему-то не вмешался. – А то как получается? Мы ж ничего не скрывать, живем вместе, из одной миски едим. А тебя и спросить ничего нельзя!
Интересно, что ответит Ансельм?
– А может, я великий грешник, брат Петр, – на губах у паренька по-прежнему была улыбка, но глаза смотрели серьезно.
– Ты? – Пьер взмахнул рукавом ризы, чуть не опрокинув котелок. – Ну, Ансельм, ты и сказать…
– Брат Ансельм, – негромко поправил я, и Пьер, наконец-то сообразив, что заговорился, умолк.
Может, Ансельм и был великим грешником, но знать это никому не дано. Исповедовался он лично аббату. Даже когда отец Сугерий уезжал – а случалось это часто, – никто не имел права принимать у парня исповедь.
– Ты и сам не обо всем рассказываешь, брат Петр. – Ансельм ловко вернул удар.
Нормандец чуть не уронил ложку.
– Я?!
– Ты, конечно, – Ансельм невозмутимо хлебал уху, но в глазах его плясали чертики. – Из-за чего ты из деревни бежал?
– Я? Бежал? – Пьер перевел дух и уныло закончил: – Ну, бежал. Это… Надо быть… было…
Я-то знал, в чем дело, – парень вот уже год, как мне исповедовался. Впрочем, особых грехов у Пьера, как в его прежней, крестьянской, так и в нынешней, монашеской, жизни не водилось. Правда, чревоугодие считается смертным грехом, но обильная кухня Сен-Дени давно уже заставляет исповедников мягко подходить к этому щекотливому вопросу.
После ужина я заставил Пьера прочитать вслух благодарственную молитву, причем проделать это три раза, пока тот не удосужился произнести ее без ошибок, и в довершение всего отправил его за дровами. Недоуменный кивок в сторону Ансельма я проигнорировал, рассудив, что духовное начальство просто обязано порой проявлять самодурство – иначе уважать перестанут. Ансельм потянулся к котелку, но я отстранил его, сам наполнил котелок водой и поставил на огонь.
– Присядь, брат Ансельм.
Он кивнул и послушно присел на одно из бревен. С озера подул вечерний ветерок, а где-то вдали, за лесом, глухо ударил колокол. Я машинально перекрестился, сообразив, что за все эти дни мы ни разу не отслужили вечерню.
– Брат Ансельм… – Я хотел спросить совсем о другом, но в последний миг не решился. – Ты прочел третий раздел Ареопагита?
– Да, отец Гильом.
– Готов побеседовать об этом?
– Да, отец Гильом…
Ансельм отвечал спокойно, словно мы сидели в нашем старом классе, но мне показалось, что он, как и я, думает совсем о другом. И вдруг я понял, что совсем не хочу говорить об Ареопагите.
– Сделаем так, брат Ансельм. Ты прочитаешь книгу до конца, а затем мы устроим диспут. Ты будешь защищать Ареопагита, а я попытаюсь тебя опровергнуть.
– Как отец Бернар?
Я вздрогнул. Мальчик преподносил сюрприз за сюрпризом.
– Отец Бернар не против святого Дионисия Ареопагита, – осторожно начал я. – Он сомневается в некоторых… практических выводах из его трудов.
– Да.
Я не без опаски взглянул на Ансельма. Это «да» могло означать что угодно, но, похоже, в данном случае парень просто надо мной смеется.
Мне вдруг вспомнилось красивое, но холодное, словно изваянное из голубоватого гипса, лицо отца Бернара. «Дело не в этом, брат Гильом…»
– Дело не в этом, – повторил я вслух. – Отец Бернар, конечно, не одобряет, когда церковный алтарь украшают золотом и драгоценными камнями и при этом ссылаются на святого Дионисия, но дело все же не в этом…
Ансельм ждал, что я продолжу, но договаривать я не стал. Умному достаточно – все вокруг понимали, что спор идет не об украшениях нового алтаря Сен-Дени и не о каноничности взглядов Ареопагита, а о том, какое из аббатств – Клерво или Сен-Дени – будет направлять жизнь Королевства Французского. Тогда, несколько лет назад, моя миссия в Клерво была удачной. Отцы аббаты договорились…
– А я не понимаю…
Я невольно вздрогнул. Брат Петр умудрился подобраться незаметно, и даже куча хвороста в его могучих ручищах ни разу не хрустнула.
– Не понимаю, – повторил он. – Что есть плохое…
– Что плохого, – поправил я.
– Что плохого, если нашу церковь перестроили и украсили? Ведь церковь она… это… Дом Божий на земле есть!
Я поглядел на Ансельма, переадресовывая вопрос. Парень принял вызов.
– Плохого тут ничего нет, брат Петр, но отец Бернар считает, что покрывать золотом гробницу Святых Мучеников – все же не лучший способ их почтить.
– Ну, нет!
Пьер швырнул на землю хворост и нахмурился, собирая воедино весь свой запас латыни.
– Слыхать я это уже, брат Ансельм. В церкви не делать скульптур, картин, не украшать золото…
Брата Петра давно пора было остановить и заставить повторить все то же, но правильно, однако я не стал этого делать. Не так часто наш нормандец вступает в богословские споры.
– И тогда не Дом Божий, а сарай быть. Ты, брат Ансельм, не из крестьян быть. Ты не понимаешь. Когда крестьянин приходит в храм, он что видит? Он видит Дом Божий…
По лицу Ансельма промелькнула легкая гримаса. Конечно, он уже слыхал подобное, только в куда более изысканных выражениях. Наш аббат любит высказываться на эту тему.
– Мир вам, братья, – остановил я бесплодный спор. – Брат Петр, раз вы столь заинтересовались данной темой, мы с вами прочитаем «Апологию Виллельма, аббата Святого Феодора», которую написал отец Бернар, и вместе обсудим ее.
– Я… это… лучше за хворостом ходить, – упоминание об очередной книге подействовало на Пьера отрезвляюще, и через мгновенье мы остались с Ансельмом наедине.
– Итак, мы с тобой договорились, брат Ансельм? Устроим диспут?
Он кивнул, думая явно не об этом.
– Отец Гильом, говорят, отец Сугерий поссорился с Абеляром именно из-за Святого Дионисия?
Есть! А я все ждал, когда он заговорит со мной об Абеляре? Вот уже полгода его добросовестные соседи докладывали отцу Сугерию, что в келье молодого монаха хранится рукопись великого еретика. Аббат решил не вмешиваться, я – тоже. В конце концов, слава Абеляра столь велика, что Сен-Дени уже начинает потихоньку гордиться, что этот великий грешник когда-то пребывал в наших стенах.
– Это отчасти так. – Я невольно улыбнулся, вспомнив то, на что намекал Ансельм. Господи, как давно это было! Тогда я только осваивался здесь и отец Сугерий казался грозным и недоступным…
– Рискну напомнить тебе, брат Ансельм, что Сен-Дени основано в память Святого Дионисия. Считается, что наш патрон – тот самый первый епископ афинский, которого Апостол Павел встретил на ареопаге после своей проповеди.
Я взглянул на Ансельма и заметил легкую, еле заметную усмешку. Парню было весело. Он знал! Он знал это и многое другое, и сейчас, похоже, просто экзаменовал меня. То ли на искренность. То ли на что-то еще…
– Но Абеляр… Не рискую называть его «брат Абеляр», ибо наш орден отверг его…
Усмешка Ансельма стала заметнее.
– Абеляр нашел в трудах Беды Достопочтенного пассаж о том, что покровитель Сен-Дени – не епископ афинский, а всего лишь какой-то Дионисий Коринфский, который, признаться, ничем особым не знаменит…
