Андрей Посняков - Последняя битва
– Ну уж и не рядок у вас, – довольно ухмыльнулся гость. – Город! Ну, Савватий, веди, показывай ваше хозяйство.
Жестом отпустив парней погулять, Иван зашагал следом за приказчиками. Шагал – улыбался. Было с чего – рядок-то и в самом деле разросся: от пристани почти до самого Чернохватова – раньше деревеньки в три двора, а ныне – уже дворов с полтора десятка будет, большое село! Скоро вот-вот с рядком в город срастется. Потянулся народ – бобыли – уже и слободки наметились – кузнецкая, горшечная, бондарская, прочие… А кто всем этим владеет? Ясно – кто. Иване Петрович Раничев, боярин-батюшка! А кто городом владеет, тот деньгу к деньге имеет – как тут не улыбаться? Рядок этот, еще лет пять назад Захаром и Хевронием-тиуном устроенный, Иване завсегда поддерживал – и материально, и, так сказать, морально, и – если надо – войском-дружиною. А войско у Ивана имелось. Хоть небольшое, но умелое – бывший дружинник рязанского князя Лукьян давно уже служил Раничеву верой и правдой.
– Монастырские не тревожат ли? – с нескрываемым удовольствием обозревая лавки и богатые товарами рядки, осведомился Иван.
– Да с ледохода не были, – отозвался приказчик. – Там ведь по льду тропка была – так старцы рекли – то их тропинка и чтоб наши, чернохватовские, по ней не хаживали.
– Слыхал, слыхал про эти распри. Докладывали.
– На постоялый двор глянешь, боярин-батюшка? – Савватий вмиг изобразил на лице подобострастное выражение – мол, только прикажи проводить!
– На двор? – Иван почесал бороду. – Нешто пивка сварили для-ради праздника?
– Сварили, как не сварить! Так и думали, что ты, господине, в гости пожалуешь.
Боярин усмехнулся, расправил плечи и с размаха хлопнул парня по плечу, отчего тот, бедняга, ажно присел.
– Ну веди, парнище!
– Ну и удар у тебя, батюшка… – скривился Савватий. – Тяжела рука-то!
– Ничего! То для врагов – тяжела, а для своих – легкая. Эвон, изба недостроенная – туда, что ли?
– Туда, туда, господине.
Зашли: мимо недавно сколоченного, еще пахнущего свежей смолой, заборчика, мимо коновязи, вдоль длинного амбара – вот и, собственно, постоялый двор. Просторная, рубленная в обло изба на просторном подклети, к подклети же примыкала пристроица с еще не покрытою крышей, так, сруб закончили класть осенью, и вот теперь пришла пора доделывать – крышу покрыть, прорубить оконца.
– Здрав будь, боярин-батюшка! – гурьбой скатилась с крыльца прислуга. – А мы-то издали углядели в оконце, мыслим – не к нам ли?
– К вам, к вам. – Иван ухмыльнулся. Эко – «углядели»! Еще бы не углядеть этакого видного боярина: красив, высок, строен, да и одет на загляденье: бархатные темно-голубые штаны, сапожки малиновые, кафтан немецкого сукна, зеленый, с узорочьем вышитым, поверх – для тепла и нарядности – просторная синяя однорядка, щедро украшенная битью – плющеной серебряной проволочкой. На голове у Ивана Петровича – шапка парчи алой, золотом вышита, мехом собольим оторочена, не шапка – загляденье; на поясе с желтыми шелковыми кистями – кошель-калита да – с левого боку – сабля. А пуговицы, пуговицы-то какие у боярина! На однорядке, да по всему кафтану, сверху донизу – золотом сусальным покрыты, блестят – спасу нет! Попробуй-ка, не заметь такого красавца.
Поднявшись по крыльцу, Иван прошел в просторную гостевую горницу, сняв шапку, перекрестился на иконы и, сбросив однорядку на руки служкам, уселся за стол на широкую лавку, пожурив для порядку:
– Чтой-то народу у вас маловато.
– Так, праздник же, господине! – в голос обиделись служки. – Благовещенье Пресвятой Богородицы.
Иван усмехнулся:
– И без вас знаю, что Благовещенье. Народ, поди, в городе весь?
– В городе, господине, на ярмарке.
– И к вам, конечно же, не заглядывали?
– Да какие-то скоморохи были. Ушли вот, недалече до вас.
– Скоморохи? Неплохо было б их послушать… Ну ладно. Чего встали? Несите пиво-то. А ты, – он оглянулся на Савватия, – со мной рядом садись, пиво пить.
– Ой, господине…
– Да не боись, сам платить не будешь – угощаю!
Служки живо притащили с полклети свежесваренного пивка в больших деревянных кружках, пенистого, холодного, а уж на вкус – нектар, не пиво. Иван глотнул и довольно крякнул:
– Эй, а сушек соленых нету?
– Несем, несем, батюшка.
Метнувшись вихрем, служки живо разложили на столе закуски: соленую капусту в большой деревянной плошке, сушки, соленую и жареную на вертеле рыбку – форель, налим, хариус, миски с ухою – налимьей, форелевой, стерляжьей – и краюху заварного хлебушка.
– Эх, хороша капустка! – Запустив руку в плошку, Иван Петрович лихо отправил в рот щепоть капусты, захрустел одобрительно. – И на стол поставить не стыдно, и съедят – не жалко. Верно, Савва?
– Так-так, господине… Ох и пивко удалось нынче. Вкусное!
– Хм… вкусное, – передразнил приказчика Иван. – Как говорится, за чужой-то счет и уксус сладок… Ну-ну, не журися, шучу! Пей давай, раз вкусно. И… вот что, паря… – Раничев жестом отослал служек прочь. – Кой годок-то ты здесь, на рядке, живешь?
– Второе лето будет.
– А самому-то тебе сколь?
– Пятнадцать, боярин-батюшка.
– Угу. – Раничев довольно хмыкнул. – Это хорошо, что пятнадцать. Значит, ты всю молодежь на рядке и в Чернохватове знаешь.
– Знаю, – живо кивнул приказчик. – Чай, господине, про кого-то спросить хочешь?
– О! – Боярин натянуто усмехнулся. – Смотри-ка, умен.
Иван вдруг резко сграбастал парня за ворот и, строго взглянув в глаза, негромко спросил:
– Про Агафью, Захара Раскудряка, хозяина твоего, дочку, что на рядке болтают?
– Умм… – Парнишка испуганно захлопал глазами. – Ничего… ничего плохого не говорят, батюшка.
– А хорошего?
– Хорошего… Ммм… Весела, говорят, дева, добра, да и рукодельница.
– Рукодельница? То неплохо. А ты сам-то ее знаешь?
– Да знаю, я ж у Раскудряка живу. Да и хороводы водим… Поет звонко, заслушаешься, и на вид – краса-дева.
– Вот и славно, – отпустив приказчика, Иван подозвал служек. – Эй, вы что там, заснули, что ли? А ну, тащите еще пива!
Служки вмиг исполнили просьбу. Напившись, Иван швырнул служкам мелкую серебряную монетку – деньгу – и, выйдя из-за стола, направился к выходу. Следом за ним подался и приказчик. Правда, на полпути замешкался, обернулся, почувствовав, как сзади дернули за рукав.
– Боярину передай, Саввушка, – с поклоном попросил служка. – То сдача. Больно много целой деньги за пиво-то. Да и деньга-то не простая – ордынская.
Приказчик покривил губы:
– Да уж, ордынская-то в три раза дороже обычной. Ну так это он, может, вам и оставил.
– Мы свое уже взяли, – твердо пояснил служка. – А лишнего не надо. Уж ты возверни, а? Нам-то за боярином по улице бежать неудобно, мало ль чего удумают? Не про нас, про боярина-батюшку.
– Ладно. – Савватий пожал плечами и подставил ладонь. – Давай, передам, чего уж…
Не обманул, передал, на, мол, Иване Петрович, сдачу со двора постоялого.
– Сдачу? – подивился Иван. – Ну молодцы, честно работают!
Взяв монетку, сунул, не глядя, в кошель.
У ворот рядка – или, теперь уж, раз частокол – города – давно уже дожидались слуги во главе с Пронькой.
– Едем дальше, господине?
– Едем!
Вскочив в седло, Иван Петрович махнул на прощание рукою. Все – и редкие сейчас, в праздник, торговцы, и покупатели – поклонились боярину в пояс. Иван кивнул, улыбнулся: что и говорить, немалый доход приносил, по сути, только еще зарождающийся городок.
* * *Когда подъезжали к Угрюмову, солнышко уже светило вовсю, жарило, отражаясь в золоченых маковках церквей. Колокольный звон плыл над городом, поднимаясь высоко в синее-синее небо; казалось, угрюмовские колокола слыхать было в соседних Ельце и Пронске. Пахло теплом, тающим снегом и первой, едва пробивающейся, травою. Впереди, едва не заливая мостик, поблескивала разлившаяся широко речка. За мостом, у пристани, у раскрытых ворот, прохаживалась принаряженная вороная стража: в пластинчатых плоских доспехах, в шеломах с разноцветными яловцами – флажками, с копьями, при червленых миндалевидных щитах.
Заметив боярский кортеж, стражники насторожились, выставив вперед копья, кое-кто из них уже бросился, побежал к воротам, однако застыл, обернулся на свист. Свистел, узнав Ивана, один из пожилых воинов. Махнул рукой, улыбнулся, успокоив своих. Иван Петрович в Угрюмове-городе человек был для многих известный – как же, именитый вотчинник! Да и у самого друзей здесь было немало, и также немало врагов-завистников.
Пронька оглянулся в седле:
– Куда поначалу, боярин-батюшка? В церкву, в корчму, на торжище?
– В церкву, в церкву, куда же еще-то? – размашисто перекрестясь на видневшиеся из-за городской стены золоченые купола храма, благостно отозвался Иван. – Чай, к обедне звонят.
– К обедне.
Тут же, за воротами, у старой башни, привязали коней, оставив для присмотра одного из молодших слуг, да, сняв шапки, пошли в церковь.
