Дмитрий Беразинский - Путь, исполненный отваги
«Младшой» спрыгнул со своего насеста и вразвалочку подошел к Переплуту.
— Так что, профессор, сучий потрох, будем мы нормально разговаривать или нет? Я тебе не лейтенант Гусев, цацкаться долго не собираюсь!
Переплут поднял на него свои воспаленные глаза.
— Быдлом вы родились, господин хороший, быдлом и умрете.
Засим последовала могучая оплеуха, и заключенный вместе со стулом оказались на полу. Афанасий вытер кровь с разбитой губы и ухмыльнулся:
— Зря стараетесь. Этим вы лишь подтверждаете мои слова.
— Вот и поговори с ним! — вздохнул Гусев.
«И поговорим! — вдруг чему-то улыбнулся Волкогонов. — Мы с ним сейчас в русскую рулетку сыграем, правда, профессор?»
Это была известная лубянская хохма. Следователь брал револьвер с пустым барабаном и начинал игру. Сначала он взводил курок и подносил револьвер к собственному виску. Затем к виску заключенного.
Зэки реагировали по-разному. Кто-то падал в обморок, кто-то просил повторить по пытку, а кто-то с полнейшим безразличием следил за манипуляциями чекистов. Переплут как раз относился к последней категории. Он презрительно фыркнул, когда Волкогонов вхолостую спустил курок и скорчил мину, когда дуло револьвера оказалось у его собственного виска. В следующий момент сверкнула яркая вспышка, его череп подвергся деформации, а еще через мгновение, разрушенный грубым физическим вмешательством, мозг прекратил свою деятельность.
Младший лейтенант с перепугу вскочил из-за стола, сильно толкнув его. Чернильница подпрыгнула, перевернулась и залила дело арестованного Переплута Афанасия Поликарповича.
— Черт! — выругался безбожник Гусев. — Что же ты, Коля, наделал! Теперь столько объяснительных бумаг писать придется!
— Не знаю! — пробормотал белый как полотно Николай. — Я же вроде проверял. Ты же видел — я же сам чуть не...
— Лучше бы ты! — покачал головой лейтенант. — Мне сам майор поручил колоть этого профессора, а ты так все бездарно завалил! Обосрался, как первоклассник, «младшой»! Что теперь прикажешь докладывать майору? Преступник разоружил двух матерых следователей и пустил себе пулю в висок?!
Волкогонов плаксиво протянул:
— Но я же не нарочно...
— Идиот! Еще не хватало, чтобы ты нарочно!
Дверь распахнулась, и незадачливые следователи узрели на пороге своего непосредственного начальника — майора НКВД Крячко. Судя по отсутствию на голове фуражки, майор был в легком подпитии и хорошем расположении духа.
— Ну, голуби, как наш профессор? — осведомился он, с хрустом жуя капустный лист.
— Умер, товарищ майор! — доложил Гусев, вытягиваясь в струнку.
— Как умер? — перестал жевать Крячко. — Не понял!
— Это я виноват, товарищ майор! — всем своим видом Волкогонов выражал покаяние. — Недоглядел.
— Вы что, охренели? — взвился начальник. — Мне этого Переплута поручил сам Ежов!
— Виноваты, товарищ майор! — хором воскликнули следователи.
— Идиоты! Никто обратного и не утверждает. Отчего он умер?
Запинаясь и спотыкаясь на каждом слове, Волкогонов пояснил, что подследственный внезапно, во время допроса, прыгнул на него, выхватил револьвер из кобуры, а затем пустил себе пулю в лоб.
Майор покачал головой, затем вынул из нагрудного кармана носовой платок и, протерев рукоятку револьвера, вложил его затем в руку покойника.
— Доигрались, козлы, в русскую рулетку. По совести, нужно было бы сейчас вас обоих заставить в нее сыграть. Короче, засранцы! Ты, Гусь, сегодня вечером уезжаешь в командировку, а ты, Коля, завтра утром. Первый на полгода, второй — на год.
— Куда? — синхронно выдохнули чекисты.
— Гусев — в Мезень, а ты — в Якутск. Попробую прикрыть ваши никчемные жопы, пока Николай Иванович не решил, что имела место тщательно спланированная акция, и не отнес вас к сторонникам Льва Давидовича. Эх вы, раздолбаи!
Гусева через месяц найдут на Кокушинском берегу с размозженным затылком, а лейтенант Волкогонов пропадет без вести по дороге из Якутска в Вилюйск. Крячко выпьет за каждого по сто пятьдесят граммов «Двина» и опасливо перекрестится, чтобы не дай бог кто увидел...
Старая песня о главном
Майор Малинин собирался на пенсию. Голова после тщательного недельного празднования пятидесятилетнего юбилея гудела привычным рассеянно-коматозным гулом. Он сидел в своей каморке на главном вещевом складе, отгороженной от ангара арочного типа бутафорской стеной в полкирпича, и пытливо вглядывался в зеркало. Где-то внизу, посередине двухтумбового письменного стола «под дерево» испускал инфракрасные лучи искусственный калорифер — жуткого вида устройство, представляющее собой силикатный блок с намотанной на него нихромовой спиралью.
Перед Анатолием Алексеевичем на обшарпанной столешнице, помимо стопки накладных и реестров, лежал перекидной календарь. Он был раскрыт на листке с надписью 31 августа. Чуть ниже майорской рукой было начертано свинцовым карандашом «ДМБ».
Майор горестно вздохнул и подвинул к себе телефон. Сняв трубку, он оттопырил когтистый палец и набрал пять цифр.
— Клим? — Из телефона послышался утвердительный клекот. — Как здоровьечко? Че сразу нах... у себя. Есть. Залетай, по случаю такому не грех и поправиться! Жду!
Малинин буквально полгода тому назад обнаружил в одном из потайных уголков своего необъятного склада несколько ящиков табака и с тех пор жил буквально на иголках. Первым делом он, естественно, доложил о таком подарке судьбы Норвегову, но получил неожиданный приказ: зелье уничтожить, об исполнении доложить. Недавно возведенный в генеральский чин советом из правителей нескольких стран, Константин Константинович понимал, что он не Христос. Шести ящиков табака надолго не хватит, а Американский континент в этом мире отсутствовал однозначно. Группу островов, разделяющих два крупнейших океана планеты, обследовать никто не собирался.
Об уничтожении ящиков Малинин, конечно же, доложил, но содержимое их припрятал. Заядлый когда-то курильщик, он не решился употреблять никоциану традиционным для европейцев способом, а попросту стал жевать прессованный табак. После каждой «процедуры» рот приходилось умащивать мятным маслом и долго жевать дефицитный мускатный орех. Орех завозился с Индостана и был редкостью не меньшей, нежели табак, зато после него отшибало все запахи: табака, спиртного, нечищеных зубов и больной печени.
Сразу после разговора майор бросил себе в пасть горсть дробленого муската и спрятал в потайное место плевательницу. Он знал, что старший прапорщик Климов никогда не задерживается, если его зовут на сто граммов. Даже встречавшимся начальнику штаба и самому командиру он присягал, что спешит в дальний сортир, ибо не хочет портить атмосферу в штабном. Анатолий Алексеевич оказался прав. Дверь в ангар тихонько открылась, Клим моментально переместился к каморке Малинина и через мгновение уже сидел на стуле напротив.
Настольная лампа с разбитым абажуром осветила его блондинистую рожу с пышными русыми усами. Он пошевелил горбатым носом.
— Странное дело! — Голос у Клима был пронзительно-нагловатый, словно у городского гаера, приехавшего на лето к бабке.
— Чего? — не понял майор.
Клим еще раз принюхался.
— Да нет! — наконец сказал он, достал из нагрудного кармана платок и вытер испарину. — С такого запоя — сплошные глюки. На все. На слух. На зрение. Даже на запах! Представляешь, Толян, почудился запах табака!
— Объективная реальность — это бред, вызванный отсутствием в крови алкоголя! — напряг мозги Малинин. — Я лично, когда перепью, из всех запахов различаю отчетливо лишь аромат томатного рассола.
— Ты меня выпить звал или...
Натренированной рукой Малинин отворил дверцу в левой тумбе стола, достал оттуда обгрызенный граненый шкалик, корку давно засохшего сыра и небольшой графинчик граммов на триста. Плеснув в стакан на полтора пальца темно-коричневой жидкости, жестом пригласил Клима начинать процесс опохмелки.
Тот не заставил повторять дважды и выплеснул содержимое стакана себе в рот. Понюхал сырную корку, а затем откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
— Себе? Толя, что ты мне налил?
— «Веселка», — загадочно ответил майор и принял свою дозу.
— Чего? — лениво процедил Климов. — Какая там на хрен «Веселка»? Радуга[1]?
— Настойка из пороховых грибов, — Алексеич погрыз, в свою очередь, корку и продолжил: — Готовится осенью, закапывается на зиму. Потребляется весной...
— Какая весна? Осень на пороге!
— С прошлого года осталась.
— У тебя останется, у булдоса этакого, хотя... а грибы эти где растут? И почему «пороховые»?
— Дык когда ногой поддашь, из них черный дым идет, — равнодушно пояснил Малинин, вновь наливая по сто граммов.
Изо рта Клима поперло в специально приготовленную для такого дела урну. Тошнило старшего прапорщика минуты полторы, изо рта и носа лилось не переставая, а желудок через горло издавал отвратительные звуки.
![Роберт Говард - За Черной рекой [= По ту сторону Черной реки]](/uploads/posts/books/11728/11728.jpg)