Дмитрий Бондарь - Другой Путь. Часть 1
А Захар уже тянул меня за рукав.
Летняя дискотека под открытым небом в городском парке культуры и отдыха встретила нас запахом пота и сигарет, гоготом местной шпаны и «Барабанщиком» Гнатюка. И я сразу отметил, что еще тридцать лет кудрявый украинский парубок будет петь только «Барабанщика» и «Птицу счастья». И все – ничего больше он уже не сделает. Будут какие-то песенки, но нынешней популярности ему не достичь никогда.
Ему и другим нашим «звездам советской эстрады» на смену придут группы «Мираж» и «Майский лай», нет, «Ласковый май» – с наивными, плохо рифмованными простенькими однообразными песенками, какие-то бесчисленные Саши Айвазовы, Кати Лель… «Вспоминать» дальше мне расхотелось.
Захар моментально ввинтился в притоптывающую толпу, а я остался стоять под деревом. Примерно час я наблюдал за людьми – знакомыми и не очень – и «вспоминал-вспоминал-вспоминал» их будущее. Кто-то был виден весь, кто-то полностью закрыт для меня.
А со сцены наши доморощенные музыканты уже спели «Траву у дома», «Под крышей дома твоего» и взяли короткую паузу.
– Привет, – ко мне неожиданно подошла Нюрка Стрельцова с параллельного потока в институте.
Была она хорошенькая блондинка, с ладной фигуркой и одним существенным недостатком – сильно сосредоточена на комсомольской работе – будто и нечем более заняться девице в девятнадцать лет! И я никак не ожидал ее здесь увидеть – больно ответственно она относилась к своей общественной нагрузке, и на всякие танцы-шманцы времени у нее не было никогда прежде. Несмотря на свою показную деловитость и круглосуточную занятость комсомольскими поручениями, она часто улыбалась, смешно морща тонкий носик. От ее улыбки таяли все, кого я знал и я не был исключением.
– Привет, – привычно улыбнувшись во весь рот, ответил я и «посмотрел» ее будущее.
После событий 1991 года она вышла замуж за какого-то… бандита, что ли? И это тоже было интересно. Никогда бы не подумал такого про комсомольского активиста Нюрку. И после девяносто первого года она куда-то пропала с моего горизонта – я не знал, что с ней случится после ее замужества.
– Что, Ань, выездная сессия институтского комитета комсомола? Теперь и на дискотеке? – Не очень умно пошутил я, уже зная, что она мне ответит. Как знал и причину ее появления здесь.
– Дурак ты, Фролов! – Точно, до 1991 года еще далеко и ее слова я помню все наизусть. – Я к тебе как к человеку, а ты…
– А я как Буратино – деревянный, ага?
– Хуже! Как то полено, из которого еще не сделали Буратино! Вот! – Пока от известного мне текста мы не отступили ни на букву.
А что будет, если я скажу что-нибудь не то?
– Анька, а пойдем завтра в парк, на лодке покатаемся? – Черт, и все равно я знал, что она мне ответит!
– Завтра не могу, Фролов. У нас отчетно-выборное собрание. Давай послезавтра?
– Не, Ань, – продолжал я свой эксперимент. – Послезавтра я, может быть, уже повешусь от неразделенной любви.
– Вот точно дурак! – Но в ее глазах я заметил интерес. Не тот, что она проявляла к своим товарищам по комсомольской ячейке. – А что я Леньке скажу?
Ленькой звали нашего секретаря институтского комсомольского комитета.
– Дуракам счастье. А Леньке своему скажешь, что человека от смерти спасаешь.
Странным образом я вдруг увидел ее и после девяносто первого. Идущую за чьим-то гробом в июне девяносто четвертого. И потом, еще через пару лет, быстро состарившаяся и осунувшаяся, она вернулась в дом матери, надеясь наладить свою жизнь, но успевшая как раз к тому, чтобы погибнуть вместе с матерью и отчимом в банальном ДТП под колесами КамАЗа с пьяным водителем. Это было так неожиданно, что я поежился. Не знаю, что у нее было в первом варианте будущего, но вот этого – нового, что я только что увидел, я ей не желал.
– Хорошо, – согласно кивнула головкой Нюрка. – А где тогда встретимся и во сколько?
– Не, Ань, – пошел я на попятный, – я вспомнил, действительно, не могу завтра. Лаба завтра сложная. Давай в следующий раз, хорошо? Созвонимся потом.
Я не знал ее телефона, как и она не знала моего – да у нас с мамой его попросту не было, но похлопав ресницами, она согласилась:
– Ладно. А ты здесь один?
– Не, с Захаркой, – я вглядывался в мельтешащие передо мной рубашки, платья, лица, собираясь найти и позвать приятеля домой.
– С Майцевым? – Она улыбнулась. Мне иногда казалось, что Захарку любили и знали все особы женского пола в городе в диапазоне между пятнадцатью и тридцатью годами. – А где он?
Стрельцова тоже вертела головкой в разные стороны, но я заметил его первым.
Его бледная физиономия мелькнула за танцплощадкой, там, где обычно ошивалась местная шпана. Была она испуганной и какой-то… просящей, что ли? Не медля ни секунды, я сорвался за ним, даже не попрощавшись с Нюркой.
Посчитав, что непременно увязну в толпе танцующих, я обогнул ее бегом и выскочил на небольшой пустырь за сценой дискотеки, огороженный с трех сторон кустами, а с четвертой – задником сцены.
Захар сидел на единственной скамейке, стоящей посреди заплеванного шелухой подсолнечника пространства, а над ним нависали с трех сторон Васек Глибин и пара его дружков – Жбан и Гоша. В опущенной голове Захара читалась какая-то обреченность.
– Я тебе говорил, студент, к Ольке не подкатывать? – Васек перекладывал из руки в руку полупустую бутылку «Жигулевского». – А ты сильно умный, не хочешь слушать, что тебе уважаемые люди говорят, да?
– Да чего ты, Васян? – Жбан отвесил оплеуху моему товарищу. – Чего языком молоть? Сунь ему в морду пару раз для памяти! Или, давай, я суну?
– Заткнись, Жбан, – Глибин отхлебнул пива и передал бутылку Гоше. – Если б я хотел ему в морду зарядить, я бы так и сделал. Но мне нужно чтобы он к Ольке не лез.
– Смотри-ка чо! – Это Гоша заметил меня и не преминул подать голос.
– А, Серый! – Обрадовался Васек. – Подходи, поможешь объяснить твоему другу, что такое хорошо и что такое плохо.
Не то, чтобы мы были с Васькой приятелями – просто когда-то давно ходили в один детский сад и с тех пор здоровались при встречах. Если выпадала возможность – выручали друг друга по мелочи, но никогда никаких совместных дел не водили.
Я не торопясь пошел к нему, всматриваясь в будущее этой троицы. Жбану осталось жить шесть лет: уйдя в рэкетиры, он очень быстро окончательно оскотинился и потерял разум – «наехав» на сына начальника городского УВД, он подписал себе очень серьезную статью и так и сгинул где-то на лагерных пересылках. Гоша стал одним из первых городских легальных коммерсантов-кооператоров, но потом, в 1994-м, его магазин сожгли, а его самого закопали в лесу живьем его же прежние друзья. А вот Васек стал Героем Советского Союза за неизвестный подвиг, совершенный в 1988 в Афганистане. Посмертно. И прибыл в родной город в закрытом гробу. Я буду пить водку на его похоронах. В военкомате его фотографию повесят в короткий ряд районных героев.
– Отпусти его, Вась? – Я был само добродушие.
– Не, Серый. Никак не можно, – Васек выпустил сквозь щель в зубах струю слюны. – Он опять к Ольке лезть будет.
– Тебе-то что? Она ж не твоя подружка? – Я уже стоял в паре метров от него и видел, как разошлись в сторону его помощники, а с противоположной стороны пустыря показались еще двое – Женек Панама и Сема.
– Да, не моя, – отрицать известный всем факт Глибин не стал. – Братки моего девка. А пока он в армии, к ней всякие лезут. Ведь он когда вернется – разбираться не станет, просто порежет твоего Захарку и все. Я против этого. Лучше уж я ему по бестолковке настучу для вразумления. Жив останется, да и Саньку от тюрьмы уберегу. Что-то имеешь возразить?
Подошедшие Женек и Сема остановились возле Гошки и протянули руки за семечками, которыми и были щедро одарены.
– Она-то знает о том, что она Санькина подруга? – Васькиного брата я знал – он был старше нас на год и дурнее Жбана раза в три: втемяшил в свою голову, что эта Олька принадлежит ему и ушел в армию, пообещав прибить любого, кто будет с ней «крутить любовь».
Я уже знал, что именно после этих слов начнется драка и был к ней готов: подкравшийся сзади Жбан получил каблуком по голени и взвыл, падая на спину и хватая обеими руками ушибленную ногу. Я видел, как Захару прилетела смачная оплеуха в левый висок, и я знал, что он упадет со скамейки, а Васек с тощим Панамой бросятся его топтать, предоставив меня Семе и Гошке. Меня такое продолжение не устраивало – в нем мы с Захаром, избитые и грязные, в шелухе и соплях брели домой, распугивая прохожих.
Поэтому в руке моей оказался ключ от квартиры, и я ткнул им набегавшему Гошке в ребра, уже зная, что ничего опасного не произойдет.
Гошка схватился за бок и заорал:
– Он меня порезал, сука, порезал!!!
Сема удивленно остановился, оглянулся и сразу же получил двойку в корпус и тем же ключом в нос. Он что-то замычал, а из разодранной губы брызнула кровь.
