Александр Старшинов - Смерть императора
– По пустыне лучше идти ранней весной. Выступать надо сейчас. Ты можешь сказать это императору?
– Ты мне указываешь? – хмурился Приск.
– Я – хаммар, проводник, я знаю пустыню. И знаю, как легко она убивает.
На этот довод трудно было возразить. Но не оправдываться же перед слугой: уже доложено, уже передано, но император пока медлит.
После возвращения из плена Приск пообещал Сабазию свободу, и даже вознамерился ее дать. Но тот отказался – причем дважды. А в третий раз трибун не стал предлагать. Хочет быть рабом – пусть будет.
* * *Самым мерзким при разборе завалов было находить куски обезображенной плоти – несмотря на зимнее время года (да и какая, скажите уж честно, зима в Антиохии?) трупы все равно успели разложиться – плоть отслаивалась и отпадала кусками с костей, и зачастую легионерам приходилось сгребать ее деревянными лопатами. Как ни привычны солдаты к смерти, у многих подобные картины вызывали тошноту. Трупы увозили в мешках, из которых на камни дороги капала вонючая жидкость. Их сжигали за городом – каждый день.
Легионеры заматывали лица тряпками, пропитанными уксусом, чтобы хоть немного заглушить мерзкую вонь, идущую от развалин. Вторым занятием – по степени неприятности для военного трибуна Приска – было следить, чтобы солдаты не мародерствовали. Все найденные ценности надлежало складывать в корзину. Сбоку приделывали полоску пергамента с названием дома. Если владелец или наследник объявится – счастливцам возвратят их добро. Если нет – все ценное поступит в казну – серебро и золото продадут, а деньги пустят на восстановление города. Приск уже не раз ловил то одного, то другого легионера за попытками спрятать в кошелек или прямо под тунику найденные кольца или монеты. Отбирал, грозил поркой при вторичном проступке. Двое попались по второму разу. Выпорол лично. Безжалостно.
Один раз на краже попался Сабазий. Приск видел, как его раб что-то выхватил из шкатулки и спрятал за пояс. Но когда Приск потребовал вернуть украденное, раб уперся и стал отрицать, что своровал вещицу. Сабазия обыскали, но ничего не нашли. Трибун подозревал, что парень проглотил ворованное, и посему выпорол непокорного. Но и после порки тот стоял на своем: хозяину померещилась кража – в пыльном воздухе, когда глаза слезятся, легко ошибиться.
Приск был уверен, что не обманулся, но все же ограничился десятью ударами. В конце концов, этот раб был всегда ему предан и однажды спас жизнь своему господину…
Тот, кстати, как будто и не заметил плетей. По-прежнему таскался собачонкой по пятам за хозяином. Порой Сабазий не обращал внимания на найденных мертвецов, в другой раз ему становилось худо, тогда он забивался куда-нибудь в угол и там сидел, поднося к носу тряпку с уксусом и отхлебывая из фляги неразбавленное вино. В такие часы от него не было никакого проку. Наказывать его тоже не имело смысла – не всем дано выдержать подобное.
* * *– Трибун, глянь сюда… – позвал Приска один из легионеров.
Дело было уже после полудня, и легионеры предвкушали перерыв на еду и отдых.
Парень, что обратился к трибуну, выделялся среди прочих особой уверенностью в себе, даже, пожалуй, наглостью. Наверняка центурион обломал о его спину не одну розгу. Кто он по крови, Приск не мог понять – говорил парень с восточным акцентом, для него наверняка койне[8] привычнее, нежели латынь, но для уроженца восточных провинций был он слишком светлокож, к тому же голубоглаз. Звали его Канес, и родился он в лагере – то есть был скорее всего бастардом, сыном легионера, так что его жизнь изначально была предназначена армии и войне. Но эта предопределенность, казалось, нимало не отложила на парне своего отпечатка – он жил так, как будто сам выбрал свой путь, и все, о чем мечтал с детства, – служить и воевать. Возможно, так и было – просто потому, что иной жизни парень себе не мыслил.
Приск подошел, поначалу решив, что легионер натолкнулся на драгоценности, – в соседнем доме отыскали покореженный серебряный сервиз, разбитую нефритовую шкатулку с кольцами и браслетами и денежный сундук – доверху набитый векселями, золотом и украшениями. Квартал был богатый. Сверху лежал туго набитый кошелек – так и просился в руки.
Но что десяток золотых ауреев[9] человеку, который обнаружил на дне реки в горах Дакии несметные сокровища Децебала? При воспоминании о том золоте трибуна порой охватывала досада – Траян оплатил казной дакийского царя игры, что длились 123 дня, а Приску едва хватило, чтобы переехать в Рим и купить мозаичную мастерскую. Хотя, с другой стороны – войну выиграл Траян для Сената и народа Рима. И если народ Рима занят тем, что днями просиживает в амфитеатре Тита или в Большом цирке, то император поступил так, как хотелось его народу. Сидеть днями, составляя из цветных камешков замысловатый узор, – не каждый мечтает о подобной доле.
Легионер подвел командира к фундаменту разрушенного здания и указал на узкую горизонтальную щель. Похоже, здесь было окошко подвала.
– И что? – спросил трибун, недоумевая.
Легионер просунул в щель факел и бросил на пол. Теперь помещение смутно осветилось. Приск наклонился и разглядел, что внутри сложено оружие – мечи, щиты, копья, все это было расставлено вдоль стен или сгружено в открытые сундуки… и похоже, почти совсем не пострадало во время землетрясения. Разве что все присыпало толстым слоем известковой пыли.
– Клянусь Немезидой, этим можно вооружить центурию, не меньше, – пробормотал Канес.
Любому мало-мальски понимающему в государственных делах человеку понятно, что оружие в подвал городского дома могут сносить с одной-единственной целью – вооружить восставших или разбойников, – если, конечно, это не дом оружейника. Но разрушенный дворец на лавку оружейника никак не походил. Как и на логово ночного грабителя.
– Канес, зови солдат, расширить вход, – отдал команду Приск.
Потом, несколько мгновений подумав, достал из сумки таблички и написал записку Афранию Декстру. Обычно обо всех важных находках полагалось докладывать Ликорме – всемогущий вольноотпущенник императора следил, чтобы все ценности поступали к нему – дабы потом невостребованное переправить в казну. Но о подобной находке следовало предупредить прежде всего центуриона фрументариев Афрания. Запечатав таблички, трибун отправил одного из своих людей с донесением.
Легионеры тем временем работали споро – вскоре вход был расширен настолько, что человек мог протиснуться внутрь без труда. Приск выставил четверых в охрану и спустился вместе с Канесом вниз.
Несмотря на то что прочный подвал полностью уцелел, пыль разъедала глаза и забивала рот – не помогали тряпки, намоченные водой с уксусом. Склад оружия оказался даже больше, чем предполагалось, – в щель они разглядели лишь одно хранилище. А здесь их оказалось несколько. Правда, дверь в соседнюю комнату заклинило, но Приск не сомневался, что там тоже хранятся копья и мечи. Первым делом трибун распорядился подпереть потолок и балки подвала бревнами и только после этого приказал выломать дверь в соседнее помещение.
Дверь заклинило намертво, так что ломали ее легионеры яростно с четверть часа. Наконец выломали, и Приск с Канесом вошли. Здесь расставлены были не только сундуки (в них оказалось оружие), но хранились амфоры с темным густым веществом, а посредине высился обитый бронзовыми пластинами ларь. Тяжеленный наверняка, да еще и к полу прикован. Взломать его не представилось труда.
Содержимое сундука было прикрыто полотнищем тонко выделанной кожи. Канес невольно облизнулся, предвкушая, что под покровом сложены золотые и серебряные монеты, сокровища…
Но в сундуке лежали футляры для свитков.
Канес не удержался и запустил внутрь руку.
На лице его тут же отразилось разочарование: в сундуке, кроме папирусов в футлярах, похоже, ничего не было.
Приск открыл один из футляров, достал свиток, развернул…
И покачал головой – перед ним был текст, написанный на незнакомом языке. Не латынь и не греческий…
– Кто-то готовил восстание? – Афраний, как всегда, возник за спиной бесшумно.
Быстро же он! Скорее всего, посланец Приска повстречал центуриона фрументариев в городе, не достигнув гипподрома, где теперь находился преторий императора и где в палатках жили Траян и его свита. В центре города ни один дом не считался надежным, а переселяться на виллу в пригороде Антиохии император не пожелал. Сам Приск тоже провел несколько дней на гипподроме – пока не затихли подземные толчки.
Вместо ответа военный трибун повел рукой вдоль стен, демонстрируя склад с оружием. Во второй комнате были сложены не только клинки, щиты и копья, но и шлемы, и полотняные панцири.
– Большое восстание, – уточнил Приск.
Два фрументария, пришедшие вместе со своим центурионом, принялись перегружать футляры со свитками из сундука в кожаные сумки – с такими обычно путешествуют почтари.
