Андрей Дай - Столица для Поводыря
Цесаревич нахмурился и приоткрыл, было, рот, собираясь что-то сказать. Что-то злое и жесткое. Но я его решительно перебил. В отличие от бормотавшего молитвы Германа, не испытывал ни какого пиетета к царствующей фамилии.
— Мне ничего не нужно. Я не намерен добиваться для себя каких-либо должностей или чинов. Я и ордена-то не заслужил…
С Рождественского приема в Зимнем дворце я вернулся в дом старого генерала с орденом Святого Равноапостольного Князя Владимира Третьей степени на шее. С черным таким, эмалевым крестиком на красно-черной ленточке, и камер-юнкером двора, впридачу.
— И в Петербург бы не поехал, коли Петр Георгиевич бы не настоял. У меня в Томске дел намечено – на две жизни хватит. Вот праздники пройдут, встречусь с… С кое-кем, и уеду. Нужно успевать до распутицы…
— Недоимки спешите выбивать? — скривился князь. — Или полы в присутствии перестилать?
Никса фыркнул носом, и полез за платком. Зима вносит свои коррективы. Холодный ветер с моря не у одного цесаревича намочил нос.
— Какие недоимки? Какие полы? — удивился я. Откуда мне было знать, что это, по мнению молодых столичных либералов, основные занятия провинциальных губернаторов.
— Ну, так похвалитесь своими делами, раз уж изволили воспользоваться приглашением государя, — Мещерский сам рыл себе могилу.
— Извольте, Владимир Петрович. Я расскажу… Осенью я начал готовить три экспедиции…
В пути, в холодном полутемном вагоне, было время подумать. Разложить по полочкам все свои проекты и начинания. Оценить вложения. И в людей и в предприятия. Так что теперь, я мог описывать свои деяния достаточно систематически и связно. Причем совершенно не боялся, что мне не поверят. Не то время, не тот мир. Здесь все еще принято доверять данному слову.
Да и кто же рискнет откровенно лгать наследнику престола Российской империи?!
— Теперь же, коли уж Богу было угодно отметить меня благосклонностью государя, я тешу себя надеждой заинтересовать столичных банкиров и сибирским металлом, и железной дорогой…
— И подсунуть царю свои прожекты, — закончил за меня Вово.
— Разве у нас что-то может делаться без его ведома? — парировал я. — Рано или поздно, я все равно должен был бы.
— Очень интересно! — приподнял брови цесаревич. — У вас, должно быть, и основания к сим прожектам имеются? Зачем-то же вы почитаете необходимыми эти ваши заводы в недрах Сибири.
— Конечно, Николай Александрович. Но это весьма долгий разговор. Я опасаюсь вас застудить…
Никса снова продемонстрировал мне свой обаятельный изгиб губ. Только теперь, в глазах наместника поселилась какая-то хитринка.
— К Крещению прибывает принцесса Дагмар, — ему пришлось кашлянуть, чтоб выправить дрогнувший голос. — Мне станет… трудно выделить вам достаточно времени. Однако же завтра… Приезжайте завтра ко мне. Привозите бумаги. Станем обсуждать. Во время моего путешествия, я осматривал множество различных фабрик. И господин Победоносцев так живо…
Победоносцев? Ха! Вот о Консте, как Герочка, и другие студенты Императорского училища правоведения, звали будущего наставника цесаревича, я и забыл!
— Герман Густавович? — Никса насупился. — В чем дело? Что это вы так… Мне кажется, Константин Петрович ничем не заслужил этих ваших… кривляний.
Готов отстаивать симпатичных ему людей? Интересуется промышленностью? Господи, сделай так, чтоб у моего Отечества появился, наконец, путёвый повелитель!
— Простите, ваше высочество. Это нервное.
— Ну что там у вас, — процедил не поверивший отговорке Мещерский. — Рассказывайте уже.
— Я отправлял четыре письма. Великой княгине Елене Павловне – и она немедля отправилась в Дармштадт; князю Долгорукому – и он, мне не поверив, выбросил послание в мусорную корзину; графу Строганову – и он писал государю о моем предупреждении. А четвертое – профессору Победоносцеву. И что-то я не слышал, чтоб Константин Петрович предпринял какие-либо действия…
— Конверт мог затеряться в пути, — с беспечным видом отмахнулся Вово. Кого он хотел обмануть? Он явно был доволен появлению компрометирующих Победоносцева сведений. Видимо, влияние московского профессора на Никсу, молодого «рынду» как-то задевало. — Скажите лучше – откуда обо всем проведал этот фрондер Мезенцев?
— Я позволил прочесть мои послания томскому жандармскому штаб-офицеру, — честно ответил я. — А тот, скорее всего, доложил по инстанциям.
— Зачем? — хором удивились оба молодых человека.
— Я подумал, что начальник штаба Жандармского корпуса, даже если не поверит в мое предупреждение о заговоре, тем не менее, не преминет проверить. А самый простой способ это сделать – устроить вам, Николай Александрович, врачебный консилиум. На всякий случай, я даже указал имена наиболее знающих докторов, мнения которых якобы опасаются заговорщики. Я не предполагал, что Николай Владимирович устроит настоящий кавалерийский налет на Дармштадт…
— Да уж, — непонятно чему обрадовался цесаревич. — Генерал Мезенцев достаточно решительный и отважный офицер. Надеюсь, этих качеств окажется достаточно для ограждения нас от различного рода недоброжелателей. Вы, Герман Густавович, знаете, что Мезенцев испросил у папа чуть ли не полмиллиона? Собирается внедрять агентов в радикальные организации и оплачивать осведомителей.
— Дай-то Бог, чтобы этого оказалось достаточно.
— Что опять не так? — чуть ли не прорычал Владимир.
— Вово! — одернул князя цесаревич. — Мне холодно.
И тут же, гораздо более мягким тоном, обратился ко мне.
— Приходите ко мне завтра часам к четырем. Будут интересные люди. Я Сашу позову…
Можно подумать, я имею возможность отказаться! На следующий день у меня были намечены две важных встречи. С генерал-майором в отставке Чайковским, и с красноярским купцом Сидоровым, прикатившим в столицу следом за нами. В своем доме на Сергиевой, Михаил Константинович устраивал «северные» вечера. Угощая гостей морошкой, клюквой и редкой речной рыбой, пропагандировал, таким образом, развитие северной Сибири. Жители столицы угощения принимали, но деньги в тундру вкладывать не спешили. Вот, чтобы в приватной беседе попытаться обсудить причины такого пренебрежения, мы и сговорились встретиться.
Илью Петровича же Чайковского, как выяснилось – действительно отца всемирно известного в будущем композитора, я хотел пригласить к себе в Томск на должность управляющего металлургического комбината. Старшие его дети были уже достаточно взрослые, чтобы иметь возможность самим позаботиться о себе. А младшие, близнецы Анатолий и Модест, вполне могли окончить гимназию и в столице моей губернии.
И теперь мне нужно было отменить один из этих визитов. Даже если отправиться к Илье Петровичу на окраину города с самого раннего утра, что вообще-то в праздничные дни несколько неприлично, к Сидорову я уже никак не успевал.
— Vous par quelque chose кtes prйoccupйs, mon ami? — тончайшие струйки парфюма вперед голоса предупредили меня о приближении хозяйки Михайловского дворца, великой Княгини Елены Павловны. — Nikolay est parti dйjа?
Кстати сказать, путешествие по германским княжествам пошло вдове на пользу. Герочка, пользуясь тем, что его никто кроме меня не слышит, высказался несколько более цинично и конкретно. Но что позволено ишаку, не дозволяется падишаху. Кому интересно мнение партизана моего мозга? Тем более, что княгиня ничем не заслужила такое к себе отношение.
— Да, ваше высочество. Цесаревич со своим другом уехали. Мне кажется, у Николая снова боли в спине.
— Бедный-бедный юноша, — покачала головой пожилая покровительница наук и искусств. — Поверь мне, милый Герман, это совершенно мучительно – наблюдать боль наших детей. Бедная-бедная Маша… Мы ездили с ней в Хайлигенберг, ты знаешь, она провела там детство… Плакали на груди друг у друга…
— Очень жаль ее величество императрицу Марию Александровну. Но ведь теперь все непременно станет хорошо. Никса в руках отличнейших докторов, не так ли?
— Ах, Герман. Материнское сердце не обманешь! Маша молит Господа каждый день о здоровье своего старшего сына… Но…
— Но?
— Господин Пирогов признался, что болезнь наследника не поддается лечению. Они со Здекауэром в силах лишь сдерживать ее течение какое-то время. Бедную Машу это просто убивает! Мадемуазель Тютчева поделилась секретом платков императрицы…
— Что, мадам? Платки?
— Ах да! Прости. Ты не знаешь… Она кашляет, и прикрывает рот платочками. Нюрочка Тютчева однажды увидела на ткани кровь…
Княжна сделала знак замолчать. Мимо, особо не торопясь, проходили какие-то господа и дамы, не преминувшие остановиться подле хозяйки и похвалить святочный прием.
— Ты ведь так и не был представлен императрице Марии Александровне, — продолжила Елена Павловна, когда навязчивые гости отправились, наконец, в сад. — А она ведь спрашивала о тебе. императрица – много умнее чем может показаться. И она ничуть не поверила этому Ольденбургскому. Петр Георгиевич замечательно умеет заботиться о детях и юношах, но его вмешательство в это дело было совершенно излишним. И даже поставило его в несколько двусмысленное положение. На самый главный вопрос государя, кузен так и не нашелся чем ответить…
