Александр Михайловский - Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила (сборник)
– Да, в той версии истории все было именно так, – ответил Ильич царю, – а вот, что случится на этот раз… – и вождь мирового пролетариата развел руками, показывая, что все еще не предрешено…
– Одно могу сказать точно, – жестко сказал Михаил, и лицо его вдруг стало злым и суровым, – брата моего уже нет в живых, и свергнуть себя, как это произошло там в феврале 1917 года, я никому не позволю.
– Да, – ответил задумчиво Ленин, – когда знаешь о будущем многое, если не все, то можно избежать многих роковых ошибок. Как я уже понял, ваше величество, – я заметила, что Ильич впервые обратился к Михаилу с упоминанием его титула, – вы решили сами начать революцию сверху, не ожидая того момента, когда она закономерно произойдет снизу. Как там говорится, «Верхи не могут, а низы – не хотят».
– Именно так, господин Ульянов, – сказал Михаил, улыбнувшись. – Капитальный ремонт и перепланировка здания государства Российского обойдется куда дешевле, чем его полный снос и строительство на его фундаменте нового сооружения по старому проекту. И я, испытывая искреннюю симпатию ко многим вашим идеям, кроме «до основанья, а затем», рассчитываю в этом деле на вашу искреннюю помощь…
– Но я уже дал свое предварительное согласие господину Дурново, – прищурившись сказал Ленин, – и скорее всего, не стану брать его назад. Архиинтереснейшая и архисложнейшая задача…
– Ну, вот и отлично, господин Ульянов, – кивнул Михаил, – я думаю, что мы с вами вместе сумеем сделать много полезного для нашего народа и государства. Скажите, с чего бы вы хотели начать?
– Начинать нужно с самого главного – с того, без чего не может существовать ни одно государство! – без запинки ответил Ленин. Похоже, что он уже продумал все, и теперь был готов четко отрапортовать императору о своих мыслях и планах.
– И что же это самое главное? – с любопытством спросил Михаил. – Если не секрет, конечно…
– Нет, не секрет, – лукаво улыбнулся Ильич. – Но почему-то об этих очень важных вещах люди чаще всего не задумываются. А это очень важно. Я имею в виду идеологию, которая должна поставить перед людьми и государством определенную цель. То есть то, ради чего и для чего в дальнейшем все будет делаться. Вот вы, ваше величество, можете это мне объяснить самыми общими словами?
– Ну… – неуверенно сказал Михаил, – наверное, для того, чтобы всем было лучше…
Похоже, что он до сих пор как-то не задумывался о таких высоких материях, и вопрос Ленина застал его врасплох.
– Лучше, ваше величество, это понятие весьма относительное, – нравоучительно сказал Ильич. Он вскочил с дивана и стоял сейчас перед своим высоким собеседником, поглядывая на него снизу вверх, заложив руки за борта расстегнутого пиджака.
– До последнего времени в России существовал универсальный триединый лозунг: «Самодержавие, православие и народность», – сказал Ленин. – Действительно, граф Уваров довольно удачно сформулировал суть внутренней политики императора Николая Первого. Самодержавие – это основа власти в империи. Царь – народный вождь, отец нации. Православие – это духовные скрепы, соединяющие большинство населения России, независимо от чинов и богатства. Правда, при этом за бортом остаются люди других конфессий. Но их, в сравнении с православными, немного. Ну, и народность – чувство своей сопричастности к русскому народу. Причем под русскими подразумевались все люди и народы, принадлежащие к русскому государству и его традициям и истории.
Но сейчас настали совсем другие времена. И слова эти уже не вызывают былого трепета души. К самодержавию со времен императора Александра Второго стали относиться… Ну, в общем, вы знаете, как стали относиться. Николай Первый гулял по набережной Невы, не опасаясь покушений. А вашего деда несколько раз пытались убить, и в конце концов убили. Религия постепенно теряет свою силу в массах. Ну, а народность… Вот тут пока все еще обстоит относительно неплохо. Хотя Федор Михайлович Достоевский уже придумал господина Смердякова, и его последователи люто ненавидят страну, в которой они живут.
– Кажется, я вас понимаю, – кивнул император и процитировал: – «Знамя – это всего лишь красиво разрисованная тряпка, прибитая к палке. Но за него солдаты идут на смерть…»
– Вот-вот! – обрадовался Ильич и поинтересовался: – Какой лозунг будет у той революции сверху, которую вы хотите провести в России? Ведь любая революция хоть сверху, хоть снизу, как ни крути, это слом привычного уклада жизни в обществе. А для некоторых, наверное, крушение всех их идеалов и вообще – смысла жизни. И надо как-то объяснить людям – что, собственно, мы хотим и чего добиваемся, ради чего приносятся в жертву. Сопротивление вашим идеям будет идти и сверху и снизу…
– Да? – озадаченно произнес Михаил. – Я как-то об этом и не подумал. И что же вы предлагаете, господин Ульянов?
– Я предлагаю отнестись к моим словам с полным вниманием и серьезностью, – сказал Ленин. – Лишь в этом случае можно избежать смуты и брожения в умах. Надо найти лозунги, доступные как представителю правящего класса, так и самому неграмотному крестьянину, которые донесли бы до всех них суть происходящего в России. И главный упор надо сделать на следующем. Что благодаря всему тому, что начинает происходить в стране, жизнь всех, независимо от происхождения и чинов, реально улучшится. А главное, что теперь все будет по правде и по справедливости.
Помните, ваше величество – люди могут вытерпеть многое: голод и жажду, и даже боль и смерть, – но для них нестерпимо видеть и чувствовать унижение, неправду, глумление над их человеческим достоинством. Вспомните, как многие храбрые русские офицеры, спасая свою честь и достоинство, пускали себе пулю в лоб. А сколько жизней было сломано из-за того, что люди низкие и подлые становились вершителями судеб других.
А потому надо беспощадно бороться с теми, кто вершит несправедливость и беззаконие. Русский человек должен видеть, что все то, о чем говорят и пишут правители его государства, не пустой звук, а самая что ни на есть правда.
Вспомните одного из наиболее чтимых народом самодержца – царя Петра Великого. Крутехонек он был и жесток порой. Но народ видел, что требуя что-то от других, он и себя не жалеет. Не богатства земные он стяжал, не в праздности жил, а работал, как простой мужик. Помните, как пелось в солдатской песне? «Сам ружьем солдатским правил, сам и пушки заряжал…»
Чем у правящей элиты больше отрыв от народа, тем слабее государство. И наоборот. Речь идет не о панибратстве – народ наш умный, и он сам поймет, когда царь равен с ним в делах, а когда он – самодержец, то есть самый главный и ответственный за все происходящее.
Слушавший внимательно Ильича Михаил кивал. Потом он задумчиво сказал:
– Знаете, господин Ульянов, я теперь начинаю понимать, чего нам, Романовым, не хватало, чтобы чувствовать себя настоящими самодержцами. Не хватало понимания народа, его нужд, его чувств… Мы оторвались от него, от своих корней. И это нас погубило.
Вот у моего покойного батюшки это понимание вроде было. Матушка моя, несмотря на то что она родилась не в России, а в Дании, тоже умеет понимать народ. А вот Ники, Царствие ему Небесное… Он этого понимания был лишен. Хотя он и не был злым человеком, но все же…
Михаил тяжело вздохнул и перекрестился. Вслед за ним это сделала и я. Ильич, после некоторых колебаний, тоже сложил правую ладонь щепотью и поднес ее ко лбу, но потом, видимо, вспомнив о своих принципах, опустил руку, так и не перекрестившись.
– Да, господин Ульянов, чувствую, что нам с вами будет интересно, и в то же время нелегко работать, – сказал Михаил, подходя к Ильичу. – Но, как говорит уважаемая Нина Викторовна, дальше будет еще труднее. Нас ждут великие дела и великие потрясения. Но без них не будет великой России. Всего вам доброго. Жду встречи с вами в Петербурге. До свидания.
1 апреля (19 марта) 1904 года, вечер. Балтийское море, борт крейсера российского флота «Светлана»Покинув после полудня гавань Копенгагена, крейсер «Светлана» шел в Ревель. Вместе с императором Михаилом, его невестой и епископом Николаем Японским, с глубоким чувством исполненного долга в Россию возвращались министр Дурново, полковник Антонова, а также прибывшая из Швейцарии группа товарищей.
Владимир Ильич сразу же после окончания аудиенции у монарха заперся в отведенной ему каюте и принялся быстро и много писать, обложившись листами бумаги и карандашами. Пользоваться пером и чернилами ему не позволяла легкая качка.
К вечеру погода улучшилась, в разрывах облаков стало проглядывать бледно-голубое небо, а ровный умеренный юго-западный ветер сносил черный дым из труб на левый борт, что придавало «Светлане» несколько легкомысленный вид, как у брюнетки в белом, распустившей по ветру свою длинную косу. Корабль резал балтийскую волну, оставляя за собой взбаламученный кильватерный след. Скорость в пятнадцать-шестнадцать узлов не превращала путешествие в насилующую механизмы гонку, и в то же время позволяла достичь Ревеля где-то через сутки с половиной. Перед закатом в разрывах облаков на горизонте выглянуло солнце, и путешественники выползли на палубу «Светланы», чтобы насладиться морской прогулкой, пока еще не прозвучала команда к ужину.
