Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей
В воздухе повисло такое напряжение, что его можно было резать ножом. Члены Политбюро понимали, что могли случиться вещи куда хуже, чем тихое обсуждение дальнейших перспектив.
Шелепин слегка усмехнулся, наблюдая, как девять мужчин в костюмах и белых рубашках пытаются скрыть чувства, бушующие внутри них. Они забирали свои «дела» и покидали зал совещаний.
Наконец-то дела стали идти в нужном направлении. Все они имеют в шкафах не по одному скелету, а у некоторых такие скелеты измеряются сотнями. И если вытащить их наружу, то…
Семичастный и Шелепин покидали кабинет последними.
За дверью кабинета остались пустые бутылки из-под «Боржоми», раскрытые папки и десятки листов, покрытых мелким почерком. Разбирательства и мысли о том, кто должен стать следующим Генеральным секретарём ЦК КПСС, остались в кабинете совещаний.
— Завтра мир изменится навсегда, — сказал Шелепин, закуривая сигарету.
— Дожить бы до завтра, — вздохнул Семичастный в ответ.
За тяжелой дубовой дверью кабинета, в полумраке кремлевского коридора, воздух все еще звенел от невысказанных угроз. Шелепин сделал глубокую затяжку, и кончик его «Казбека» вспыхнул багровым глазком.
— Дожить бы до завтра, — повторил он слова Семичастного без тени насмешки, выдыхая струйку едкого дыма. — Это не пессимизм, Владимир Ефимович. Это единственно верная оценка обстановки. Для этих… для них эта ночь будет самой длинной в жизни. А длинные ночи заставляют людей совершать длинные, глупые телефонные звонки и принимать порой безрассудные решения.
Он ткнул сигаретой в сторону удаляющихся спин членов ЦК КПСС растворяющихся в лабиринте коридоров.
— Мы с тобой не пойдем по домам. Мой кабинет уже превратился в оперативный штаб. Туда стянуты все линии связи. Там ждут двое моих замов. Ты будешь в своём кабинете. Мы будем пить не «Боржоми», а холодный чай, и слушать, слушать, слушать. Каждый звонок, который они сделают, мы должны прослушать. Каждую машину, которую они пошлют к любовницам или на дачи за архивами, мы должны отследить. Каждую попытку связаться с командующими округов… мы должны знать об этом раньше, чем они закончат набор номера.
Они медленно шли по ковровой дорожке, поглощавшей их шаги. Из-за высоких окон на них смотрела спящая, ничего не подозревающая Москва.
— Они думают, что у них есть время до утра, — продолжил Шелепин, и в его голосе зазвучала сталь. — У них его нет. У них есть только иллюзия времени, которую мы им подарили. Эта пауза — не отсрочка. Это капкан. Паника — это хаос. А хаосом нужно управлять. В управляемом хаосе рождаются нужные мысли.
Семичастный молча кивнул, его обычно невозмутимое лицо было напряжено. Он понимал всю головокружительную опасность их положения. Они запустили маховик, который мог смять их самих. Если кто-то из этих серых волков осмелится огрызнуться и куснуть в ответ, то… может пролиться немало крови.
— Косыгин не смирится, — тихо заметил Семичастный. — Он не из тех, кто позволяет водить себя за нос. Он попытается контратаковать. Через ГРУ, через своих людей в КГБ.
— Пусть попробует, — парировал Шелепин, останавливаясь перед массивным лифтом. Нажал кнопку вызова. — Каждый его шаг будет просто очередным доказательством «заговора», который мы раскроем утром. Он роет могилу себе и всем, кто к нему потянется. Мы же, — он повернулся к Семичастному, и в его глазах вспыхнул холодный огонь, — мы будем архитекторами. Мы не просто уничтожаем старый дом. Мы расчищаем площадку для нового.
Двери лифта бесшумно разъехались, открывая пустую, освещенную лампочкой кабину. Она казалась порталом в другое измерение — из мира папок и интриг в мир прямого действия.
— Заходи, Владимир Ефимович, — сказал Шелепин, жестом приглашая войти. — Начинается та часть представления, которую не увидит ни один историк. Ночь длинных ножей по-московски. Без крови и кишок. Только с телефонами, протоколами и тихими арестами.
Двери закрылись, увозя их в самое сердце грядущей бури. Завтра действительно должно было наступить новое время. Но сначала предстояло пережить эту ночь. И для некоторых она действительно стала бы последней.
Александр Николаевич зашёл в свой кабинет, кивнул замам и погрузился в работу. Сегодня он и Семичастный были центрами операции по захвату власти. Предоставленная неизвестным доброхотом информация ударила по членам Политбюро так, что едва «кондрашка» не забрала некоторых.
Этот неизвестный доброхот вызывал всё больше вопросов. И Александр Николаевич не хотел думать, что будет, если этот союзник вдруг решит стать врагом…
Первым позвонил Суслов. Шел второй час ночи. Времени на созвоны с другими коллегами было достаточно. Да и времени на размышления тоже хватало.
— Саша, я поражён, — после небольшого молчания проговорил Михаил Андреевич. — То, что ты сегодня принёс… Это прямо как бомба. Как огромная, ядерная бомба!
— Михаил Андреевич, а по-другому не получилось бы докричаться. Вот и пришлось бахнуть, — ответил Шелепин. — Надеюсь, что вы всё также сохранили ко мне хорошее отношение?
— Бесспорно. Я как стоял за вас, так и буду стоять дальше. Можно было даже и не приносить… это самое, — аккуратно сказал Суслов.
— Тогда вы могли бы почувствовать себя обделённым, — жёстко ответил Шелепин. — И поверьте мне — я знаю каково это!
— Да, я понимаю. С Брежневым плохо получилось. Неправильно…
— Тогда мы вместе можем всё исправить ошибку и сделать всё правильно.
— Скажите, а Брежнева…
— Увы, Леонид Ильич очень сильно уставал на работе, вот сердце и не выдержало, — отрезал собеседник.
— Да-да, весьма прискорбно. Мог бы ещё жить, — вздохнул Суслов.
— Мы будем помнить о нём и о его… смерти, — веско ответил Александр Николаевич. — Такие люди не забываются. Как и его действия.
— Да-да, конечно. В любом случае, я всегда за вас, Александр Николаевич.
— Благодарю вас, Михаил Андреевич. Родина вас не забудет! Доброй ночи.
— До завтра, Александр Николаевич.
Конечно же Шелепин не мог не заметить начало и конец разговора. Сначала «Саша», а уже в конце «Александр Николаевич».
Это была всего лишь первая ласточка. Вся верхушка власти была согласна выдвинуть Александра Николаевича Шелепина Генеральным секретарём ЦК КПСС. Как сказал неизвестный доброхот: «Вы сделаете предложение, от которого нельзя отказаться!»
Когда через три года Шелепин увидит фильм «Крёстный отец», то вздрогнет, услышав ещё раз эту фразу.
Дальше следовало подготовиться. Власть не любит, когда ей угрожают. Но Шелепин был к этому готов. Он узнал всё, что ему надо, пока находился в положении отщепенца. И знал, что эти люди улыбаются ему в лицо, но стоит только повернуться…
Значит, не стоит поворачиваться! Не стоит!
Телефонный аппарат, только что умолкший, снова разрывался отчаянными трелями. Звонил Косыгин, потом Громыко, потом кто-то из председателей обкомов — голоса, сливавшиеся в единый хор одобрения и подобострастия.
Каждый звонок был отлитой из стали пулей, ложившейся в обойму. Шелепин принимал их, стоя у окна, за которым спящая Москва тонула в августовской мгле. Он не записывал имена, не делал пометок — железная память сама расставляла всё по полочкам: кто дрожал в голосе, кто слишком поспешно клялся в верности, кто пытался выведать подробности.
Последним, уже под утро, позвонил Семичастный. Голос у Владимира Ефимовича был жёсткий, без тени подобострастия, дружеский. Таким он и должен был быть у председателя КГБ, получившего друга и начальника в одном лице.
— Саша, всё чисто. Никаких неожиданностей. Все на своих местах. Ждём указаний.
— Спасибо, Володя. Действуй по утверждённому плану. Тишина и порядок — наш главный союзник сейчас.
— Так точно. Поздравляю.
Это было единственное искреннее поздравление за всю ночь. Остальное — шепоток испуганных царедворцев, почуявших новую силу.
Шелепин положил трубку. В квартире воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем напольных часов в гостиной. Он подошёл к бару, налил себе пятьдесят граммов армянского коньяка, не разбавляя. Выпил залпом. Тепло разлилось по уставшему телу, но мозг продолжал работать с холодной, безжалостной точностью.
