Своеволие (СИ) - Кленин Василий

Со слов первых кающихся и самого Дурнова составили расспросную речь, в которой все грехи мутного сына боярского были подробно перечислены. Кузнец решил забрать с собой Пущина, Петрух-насильников и еще двух подельников, которые замазались в преступлениях в Темноводном.

— Ну, с прочими — сам решай, — добавил приказной. — Они сознались, что татьбой на Лене промышляли… Но «нам» про то пока «неведомо»… Так что, покуда Лодыженский или Оладьин сюда своих людишек не пришлют — ровно и нет ничего. Можа, и заслужат они прощение…

Кузнец задумчиво почесал бороду.

— Государь милостив, — и, не сдержавшись, сам недоверчиво хмыкнул.

— До государя далеко, — вздохнул Санька. — А воеводы тут сами себе князья.

— Ужо поговори мне, — лениво оборвал его Онуфрий.

Они сидели на урезе воды в стороне от дощаников. И лишних ушей. Холодные волны темной реки практически лизали им ноги.

— Я те прямо скажу, Сашко, — неожиданно заговорил Кузнец, глядя на воду. — Ежели бы не эти плакальщики со шкурками, я бы сторону Пущина принял. И не потому, что ему верил. Из вас двоих кажный — это беда. Но Пущин — беда понятная. Таких по всей Руси-матушке стадами бродют. А ты непонятный. То мнится, что цены тебе нет, то — пуще богдойцев тебя опасаюсь. Чего ты умыслил, что за пазухой скрываешь? Сам от баешь: до царя далеко. Вдруг и впрямь княжество свое затеять вздумал?

— Да нет же… — начал было Санька, но собеседник только брезгливо отмахнулся.

— Молчи ужо! Опять тень на плетень наведешь, — повернулся к атаману. — Не верю я тебе. И всё…

Опять помолчал, глядя на просторы нелюбимой реки.

— И ты мне за это заплатишь.

Оказывается, Кузнец сказал это в самом прямом смысле. Со всем своим полком он стоял на берегу Черной Реки еще с полмесяца. За это время в острог переселился Турнос со своими людьми, из Северного также вернулись беглые ватажники. Собрали урожай — и Онуфрий Степанов наложил лапу на половину. Санька поупирался из принципа, но уступил, понимая, что это и есть та самая плата. Ему даже пришлось сплавать по союзным даурским родам и выклянчить у них еще пудов двадцать гороха, гречихи и проса — всё для большого полка.

«Лишь бы ушли, как обещали» — надеялся Дурной.

— Кузнец, я тебя только об одном умоляю: не съедайте всё! — просил он приказного, отдавая хлеб. — Оставьте на посевы.

Тот кивал, но слишком легкомысленно, так что большой веры тем кивкам не было.

Перед уходом приказной собрал всех обитателей Темноводного и окрестностей (даже Якуньке с его людьми велел прибыть) — и каждому велел целовать крест и клясться богоматерью на верность государю. А это более трех сотен человек!

«Раньше меня одного принуждали, теперь всем нам веры нет» — грустно усмехнулся Санька. Впрочем, недавние события показывали, что опасения Кузнеца не напрасны.

Главное — что после этого приказной все-таки последовал договоренности, которую они заключили ранее: собрал весь свой полк и ушел вверх по Амуру, в Албазинский острог.

И началась в Темноводье новая жизнь.

Глава 19

Бабье лето закончилось, стало зябко и холодно. Но только не в этом углу Темноводного. Здесь уже несколько дней гудела яростным пламенем огромная плавильная печь. Жара хватало не только на корчащийся от боли металл, но и на окружающий мир. Хочешь погреться да просушиться — иди к Гуньке! Помощники китайского коваля исходили потом, качая непрерывно аж шесть здоровых мехов. Они регулярно менялись, ибо долго находиться так близко к печи невозможно. Сам же Гунька (или мастер Ши Гун) стоял с длинной, лично им откованной кочергой из дрянного железа в толстых рукавицах и регулярно мешал ею багрово-золотистую массу в недрах печи.

Да, пока Темноводный бурлил в водовороте интриг, бунтов и последующей расправы, один человек, не обращая внимания на суету мира, просто делал свое дело. Несколько месяцев Гунька с помощниками (и китайцами, и русскими) планировал сделать первую в Темноводном сталь. Он долго готовился: обжигал кирпичи, потом крошил их в порошок и снова делал кирпичи, но уже из более надежного шамота. Ши Гун собирал невиданную на Амуре печь, тестировал ее работу, готовил необходимое оборудование и инструменты. В это время Ничипорка старательно делал для своего нового учителя кричное железо из уже собранной болотной руды. Как раз в разгар Пущинского мятежа Ши Гун получил в печи первый чугун. Несколько дней его команда изо всех сил поддерживала температуру в печи, игнорируя всё происходившее вокруг них. Запасов угля едва хватило. Почти треть тиглей всё равно полопалась, но жидкий чугун получился! Гунька разлил его тонкими блинами. Следующую фазу пришлось прервать и заняться заготовкой новой партии древесного угля.

И вот, международная команда ковалей приступила к финальной метаморфозе: превращение пластин чугуна в сталь. Черные блины давно превратились в некое подобие теста, которое сутки напитывали воздухом и жаром. Мужики не спали и почти не ели.

— Вынимайса! — крикнул, наконец, Гунька, разглядевший что-то одному ему понятное в оттенках металлической «каши».

Решительный Ничипорка глубоко вдохнул и кинулся в самый лютый жар перед печью: клещи были слишком коротки. Прикрывая рукавом лицо, он не с первого раза, но подцепил лепеху и выволок ее на подготовленный плоский камень.

— Сечь! Сечь! — Гунька яростно рубил ладонью воздух. — Пока голясо!

Новые добровольцы с рубилами накинулись на металл и стали рассекать его на отдельные куски, с которыми потом будет удобно работать в кузнице. Багровые слитки пока были податливы, чуть ли не как пластилин.

— Атамана! Думай мой — полушилася! — устало улыбнулся красный, как вареный рак, Ши Гун.

Китаец был спокоен, испытывая лишь «чувство глубокого удовлетворения» от хорошо сделанной работы. Он был такой… неправильный. Попав в плен, Ши Гун быстро принял новую реальность и стал работать на новых хозяев. Не торгуясь и не подлизываясь. Но с неизменным старанием. Гунька никогда не надрывался на работе, но и не халтурил. Просто хорошо делал свое дело. К своим пленителям относился спокойно. Как к окружающим его северным лесам или темным водам реки Черного Дракона.

Буддист хренов…

Разве что к Нечипорке китайский коваль проникся некоторой теплотой. Тот же в нем одном видел свет в оконце. Готов был разбиться в щепу, помогая пленнику, защищая его от всех внешних обстоятельств — лишь бы учил. А знал Ши Гун, кажется, много. Санька даже подумал было как-то приподнять его статус, замотивировать дополнительно… только быстро понял, что на этого азиата одинаково не работают ни кнуты, ни пряники.

Да-да, буддист хренов…

…Через несколько дней бригада кузнецов (а атаман передал под командование Гуньке всех, кто хоть что-то понимал в металлургии — около пятнадцати человек) отчиталась: сталь получилась и сталь эта весьма неплоха. Проблема лишь в том, что из более чем центнера накопанной руды вышел пуд с хвостиком качественного металла. С одной стороны, сама руда полная фигня, с другой — слишком много операций. «Усушка» да «утруска».

— Хреново… — расстроился Дурной. — Значит, всё равно придется закупать.

Но до закупок еще дожить надо. Санька очень надеялся, что его незаконный план с торговлей удастся, хотя, это была авантюра полная точек риска. И здесь также вся надежда была на китайца. Уже на другого — Су Фэйхуна. Этот ссыльный оказался жителем Пекина. Увы, не каким-нибудь опальным вельможей, ненавидящим завоевателей-маньчжуров. Это был простой китаец, попавший под новую метлу, в общем-то, случайно. Но Су была многочисленной семьей с традициями и крепким достатком. Санька предложил Фэйхуну свободу и рисково-выгодное предложение: монопольное право на контрабандную торговлю с Темноводным. И всеми местными жителями. Меха в Китае любили почти также, как и на Москве, так что нужный товар здесь имелся. Проблема лишь в том, что маньчжуры эту торговлю для китайцев напрочь перекрыли.

— Ничего, Фэйхун, думаю, это можно решить. Если твоя семья согласится — начните торговлю с Кореей. Теперь и Чосон, и Поднебесная подчиняется Цинам, так что это практически внутренняя торговля. А уже оттуда попробуй найти дорогу к нам. Если удастся договориться с варка, что там живут, идите прямо на Ханку и на Уссури. Правда, говорят, это племя — те еще разбойники. Так что можно попытаться добраться морем до устья Черной Реки. Я тебе потом карту набросаю…