ЭТНОС. Часть третья — "Стигма" (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

До этих пор в этой войне химическое оружие не использовалось, но оно было, как минимум, у нас и у Багратии. Мы когда-то стали пионерами его применения в партизанской войне, но с тех пор воздерживались. Никаких конвенций не существовало, просто не такое уж это оказалось супероружие. Генерал Корц в своё время говорил, что от химоружия отказывались не из соображений гуманизма, а из-за его довольно низкой эффективности и капризности в применении. Отравляющие вещества —скорее, для террористов, чем для военных. Оно опасно для гражданского населения, а не для солдат. Но в этот раз никакие логические аргументы не сработали — ожесточение было такое, что зубами готовы были грызть. К счастью, ту жуткую отраву, которой угробили свой мир наши иммигранты, у нас воспроизвести не смогли, но того, что сумели наварить, вполне хватило. Жертв оказалось, на самом деле, не так уж и много, но идеологический эффект был чудовищный: «Никакого мира с проклятыми отравителями».

— Пожалуй, мы побеждаем, — нехотя признал я на очередном совете. — Но это… — я хотел сказать «пиррова победа», но вспомнил, что в этом мире не было Пирра. — …Это слишком дорого нам далось.

Почти треть страны в руинах, уничтожено всё от границы до столицы, но главное — человеческие потери. Депопуляция такая, что, даже закончись война сейчас, работать будет некому ещё два поколения. То, что Калания обезлюдела, да и Багратия потеряла очень много, этого никак не изменит. Тем не менее, когда Порток предложил операцию «Возвращение блудного попугая» (да, к его чувству юмора надо привыкнуть), я согласился. С этой войной надо было заканчивать.

Постаревшие головорезы из «Кооператива «ВИРУС» показали, что старые кони борозды не портят. Через неделю в столице публично, при большом скоплении народа, был казнён принц Джерис.

На казни настояла Катрин, и я не возражал. Посади мы его, к примеру, в темницу — стал бы однажды знаменем очередного восстания в Калании или поводом для очередного вторжения Багратии. Несмотря на его королевский статус, Джерису не отрубили голову мечом, а повесили, как предателя и убийцу, после того, как он признался в организации покушения на Перидора, в котором погибли мать и брат Катрин.

Признался он легко и даже с удовольствием, заявив, что жалеет только об одном — в карете не оказалось Катрин и Нагмы.

— Причём тут моя дочь? — спросил я его на допросе.

— Эта бледная тварь виновата во всём, — сказал он, ухмыляясь разбитым ртом.

Нет, его не пытали, не было смысла — он не запирался. По харе ему прилетело от меня, за грязные слова в отношении жены и дочери. Но это не отменяло того, что я услышал: покушения были не на Перидора, а на Нагму.

Оказывается, к принцу Джерису пришли некие люди, «рассказавшие ему правду». Правда эта заключалась в том, что именно Нагма «погубит мир». Кто были эти люди и почему принц им поверил, я так и не понял. Похоже, что он сам этого не понимал. Но был при этом железно уверен в их правоте и непогрешимости. Как будто ему мозги промыли. Он твёрдо знал, что все, от меня до Мейсера, лишь марионетки чудовища, выдающего себя за девочку. Это так удачно легло на подавленное стремление Джериса «всех убить, одному остаться» тотальным оправданием любых сделанных им гадостей, что даже через много лет внушение не спало. Он же не брата пытался убить и власть захватить, а с мистическим чудовищем боролся. Тут любые средства хороши.

Мне было плевать на мотивы Джериса. Мне не было его жаль. Я равнодушно смотрел, как его вешали. Он хотел смерти дорогим мне людям, и так, чёрт побери, будет с каждым. Я заснул тем вечером спокойно, не мучимый угрызениями совести.

А ночью меня разбудила Катрин.

— Вставай, — сказала она совершенно мёртвым жутким голосом. — У нас ужасная беда.

Глава 7. Креатура Разрушителя

— Он был прав, — сказала Нагма.

— Кто прав?

— Джерис. Это из-за меня. Опять.

— Ты расстроена смертью мужа и… — начал я осторожно.

— И в его смерти тоже виновата я. И вот в этом, — она показала на Андрия. — Нет, отец, это не истерика, и я не сошла с ума. Ты и сам знаешь, просто запретил себе думать об этом. Я вмешалась в судьбу этого мира — и сломала его, как ломала всё остальное. Я хотела как лучше, но это меня не оправдывает.

— Нагма, доченька…

— Пап, не надо. Я знаю, ты меня любишь и простишь мне что угодно. С детства прощал. Я не оправдываюсь. Я не могла поступить иначе. Но это из-за меня.

— О чём она? — спросила меня бледная Катрин.

Жена не может оторвать взгляд от лица сонного, напуганного Андрия. Сын проснулся ночью от кошмара, позвал маму, она пришла, а тут…

— Теконис считал, что моя дочь изменила судьбу этого мира, не дав тебе умереть. Все его прогнозы показывали, что Перидору наследует твой брат, но… Мир не хотел и сопротивлялся, но Нагма оказалась сильнее. Ты выжила. Мир сломался. Как по мне, и чёрт с ним — ты мне дороже мира.

— Я дороже… А он? Что будет с ним? — Катрин показала на Андрия, который сидит на кровати в ночной рубашке и ничего не понимает, глядя на нас испуганными широко распахнутыми глазами.

Безумно синими глазами цвета кристаллического кобальта.

* * *

— Наш сын — креатура Разрушителя. Мы должны отдать его Церкви. Они уже требуют аудиенции.

— Андрий прежде всего наш сын, — ответил я. — И я не дам его убить.

— Он уничтожит мир, — говорит Катрин, и от её пустого мёртвого голоса у меня сжимается сердце. — Мы должны его отдать!

— Мир довольно крепкий. И мы с тобой не последние люди в нём. Мы не дадим ему рухнуть. Будем чинить, подпирать и, заодно, убирать тех, кто его шатает. Безжалостно и без колебания.

— Но Церковь…

— Идёт в жопу, — отвечаю я решительно. — Я сам поговорю с ними.

* * *

— Нет, я не отдам вам сына, — сообщил я Епископу Меровийскому. — Я видел, что вы с ними делаете.

— Это печальная, но неизбежная жестокость, — мягко увещевает священник. — Поверьте, ни один отец не рад, когда его сын становится креатурой Разрушителя. Но цена слишком высока, и выбора нет.

— У меня есть. И я его сделал.

— Второй раз он появляется в семье императора. И в прошлый раз его отец поступил так же, как собираетесь поступить вы.

— Мир, как я вижу, устоял, — я показал рукой в окно.

— Через год император сам привёл своего сына к нам. За этот год Меровия потеряла треть населения, была отброшена в развитии на десятки лет назад и стала врагом всего мира. Багратия и Киндур не простили ей того, что творилось всё это время.

— Тогда нам терять уже нечего.

— Вы даже не представляете себе, как много потеряете. Вы, граф Михаил Док Морикарский, не из тех, кто поддаётся давлению. У вас есть силы и воля, чтобы противостоять Церкви. Но поверьте, вы совершаете самую страшную ошибку в своей жизни.

— Я готов принять на себя ответственность.

— Вы ошибаетесь. К такому никто не готов. Но я не сумею переубедить вас и не смогу заставить.

— Выход там, — я показал епископу на дверь.

— Значит, всем нам придётся заплатить за вашу гордыню и упрямство, — вздохнул он, — но вы придёте к нам и приведёте сына.

— Чёрта… Разрушителя с два. Не дождётесь.

* * *

— Не работает? — спросила Нагма.

— Поймала, — смущённо признался я. — Не мог не попробовать.

Чёрная пластина на стене не реагирует на мою руку, и дверь открывается в кладовку. Не знаю, что бы я делал, если бы спасительный дом в странном нигде оказался доступен. Ничего, наверное. Но мне было бы спокойнее, зная, что этот выход у нас есть.