Валерий Залотуха - Великий поход за освобождение Индии
— Вот и колдунья ваша не понадобилась! — воскликнул Ленин и заливисто засмеялся.
— Не, к Кангалимм мы все равно заедем... Это даже не приказ, Ильич, это... задание...
Ленин уселся поудобнее и, вертя головой, стал с интересом рассматривать текущую в разные стороны людскую массу.
— Идут, идут — и куда идут... — задумчиво проговорил он и вновь обратился к Новику: — Послушайте, Иван Васильевич, как вы думаете, если они узнают... если им сейчас объявить, что здесь... Ленин... Как вы думаете — что будет?
Иван задумался, представляя, и, объехав лежащую посреди дороги корову, ответил:
— А ничего не будет... Индия... Мы вот бьемся-бьемся, а все как в песок... Ничего не будет!
Похоже, эта мысль поразила Ленина, он замер, задумавшись, и вдруг улыбнулся, махнул рукой и воскликнул:
— А ведь это прекрасно!
После чего вздохнул с облегчением, вытянулся, прикрыл лицо шляпой.
Один из ночных привалов устроили на пологом, заросшем кустарником берегу Ганга. Солнце опускалось, кровавя воду, на золотом с лазурью куполе неба вот-вот должны были проклюнуться звезды.
Новик сидел на корточках у костра, кашеварил. Ленин вышагивал неподалеку взад-вперед, по привычке сунув большие пальцы рук в вырезы жилета, и вдруг остановился. Внимание его привлекли тысячи, да нет, пожалуй, миллионы мелких серых пичужек, облепивших прибрежный кустарник. Оглядываясь на ходу, он заторопился к Новику.
— Иван Васильевич, что это за птицы? Мне кажется, я их где-то видел... — взволнованно сказал он.
— Соловьи, — буднично ответил Иван, помешивая в котелке похлебку.
— Как, — опешил Ленин, — наши соловьи?
— Наши, чьи же еще... Курские... — Новик попробовал похлебку и поморщился.
— Погодите, но ведь уже весна, почему же они не летят... на родину? — Ленин был очень взволнован.
Новик оторвался от своего занятия, поднялся, прогнулся в пояснице, с хрустом расправил плечи.
— Да кто ж их знает, — сказал он равнодушно.
— Но ведь уже пора... пора домой! — воскликнул Владимир Ильич. Он попятился от костра, повернулся и вдруг побежал к Гангу.
— Ильич... — окликнул Новик удивленно и встревоженно. Но Ленин не слышал. Он бежал вдоль берега, взмахивая руками, и кричал:
— Эй! Летите домой! Слышите? Летите на родину! Э-эй!
Соловьи испуганно снимались, взмывая вверх, сбивались в огромные стаи, кружили в сереющем небе, а Ленин все бежал, взмахивая руками, и кричал:
— Э-эй! Летите домой! Летите, летите, летите домой!
Город Бенарес (Варанаси).
1 мая 1923 года.
Множество храмов и кумирен стояло на берегу Ганга, спускаясь к самой воде. Несмотря на ранний час — солнце только поднялось над горизонтом, — в воде у берега стояли тысячи пришедших со всей Индии паломников. Молодые, старые, красивые, уродливые, здоровые, больные — все совершали омовение, и на лицах всех была благодарность этому утру и новой, счастливой жизни, в которой еще предстояло родиться. И среди них был Ленин. Как и все, он совершал омовение в одежде, был в брюках, сорочке и жилетке, оставив на берегу пиджак и соломенную шляпу. Как ребенок, Ленин радостно подпрыгивал, хлопая ладонями по воде, смеялся и даже повизгивал от удовольствия. Новик сидел на берегу, курил и наблюдал, щурясь на солнце, за Ильичом — снисходительно и любовно, как мамаша за родным расшалившимся дитем.
Все было хорошо, одно плохо — не было у Новика третьего глаза в затылке, иначе бы он увидел крадущуюся вдоль стены храма и не сводящую с него полубезумного взгляда, одетую почему-то в форму солдата английской колониальной армии мисс Фрэнсис Роуз.
Ленин вышел на берег, отряхнулся, как собачка, и засмеялся, идя к Новику. Иван встал, протянул полотенце.
— Словно заново родился! — удивленно и обрадованно воскликнул Ленин, и в глазах его вдруг мелькнула тревога, потому что он увидел выбегающую из-за угла с пистолетом в руке Фрэнсис.
— Иван Васильевич... — сказал Ленин удивленно и сделал шаг вперед — навстречу собственной смерти.
Грянул выстрел.
Новик резко обернулся и успел подставить руки, на которые упал вождь. На левой половине груди Ленина на мокрой от воды сорочке быстро расплывалось алое пятно. Ленин умер мгновенно.
Фрэнсис в ужасе смотрела на убитого ею человека. Иван поднял на нее полные растерянности глаза.
— I meant to kill you! You! You! You, damned centaur![23] — закричала англичанка.
И, бросив пистолет, она упала на землю и забилась в истерике. К ним подходили удивленные и испуганные индийцы.
ТО, ЧТО НЕ СМОГЛА СДЕЛАТЬ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРКА ФАННИ КАПЛАН, СДЕЛАЛА АНГЛИЙСКАЯ АРИСТОКРАТКА ФАННИ РОУЗ. СУДЬБА ЕЕ СЛОЖИЛАСЬ В ДАЛЬНЕЙШЕМ ПЕЧАЛЬНО. СРАЗУ ПОСЛЕ СВОЕГО РОКОВОГО ВЫСТРЕЛА ОНА СОШЛА С УМА, БЫЛА ОТПРАВЛЕНА В МЕТРОПОЛИЮ И ВСКОРЕ УМЕРЛА В ОДНОЙ ИЗ ПСИХИАТРИЧЕСКИХ ЛЕЧЕБНИЦ БЛИЗ ЛОНДОНА.
Иван сидел на берегу Ганга и, обхватив голову руками, пьяно раскачивался из стороны в сторону. Брахманы в белых одеждах суетились вокруг большого погребального костра.
Проходившая мимо группа англичан-туристов остановилась, заинтересованная происходящим.
— Это кто-то очень знатный, возможно даже махатма, — стал объяснять им толстяк-англичанин в пробковом шлеме. — Посмотрите, одно сандаловое дерево. А запах! Его поливают очень дорогими благовониями.
— А это кто? — спросила длинная дама с “лейкой” на плоской груди, глядя на Новика.
Толстяк пожал плечами.
— Думаю, что ученик.
Иван не слышал и, все так же сжимая бедную свою головушку руками, зажмурив до боли в мозгу глаза, раскачивался из стороны в сторону и мычал нутром.
Брахман что-то сказал, поднял факел, и погребальный костер ярко вспыхнул. Англичане испуганно отпрянули. Защелкали фотоаппараты.
— О-ох, и на кого ты-ы на-ас поки-ину-ул! — завыл Новик горько-горько.
— Это песня радости, — стал объяснять англичанин. — Он радуется тому, что душа его учителя поднимается к небу для последующего перевоплощения.
Ленин лежал наверху, прикрытый слоем сандаловых дров, и идущий снизу жар начал корежить его и поднимать.
— Идемте, господа, это уже не так интересно, — заторопил толстяк своих спутников, и те послушно и торопливо пошли за ним.
Но худая англичанка остановилась и повернулась, решив сделать последний снимок. Огонь и жар сжали сухожилия рук и ног, и Ленин вдруг сел и погрозил в объектив кулаком.
ИТАК, ТЕПЕРЬ МЫ ЗНАЕМ ТОЧНУЮ ДАТУ СМЕРТИ ВОЖДЯ: 1 МАЯ 1923 ГОДА. А МОЖЕТ, И ХОРОШО, ЧТО МЫ НЕ ЗНАЛИ ЕЕ РАНЬШЕ. ВЕДЬ ТОГДА КАЖДЫЙ ПЕРВОМАЙ НАМ ПРИШЛОСЬ БЫ ПРИСПУСКАТЬ ФЛАГИ И ПРАЗДНИЧНЫЕ ДЕМОНСТРАЦИИ УКРАШАТЬ НЕ КУМАЧОМ, А ТРАУРНЫМ КРЕПОМ.
Горки.
24 января 1924 года.
Ночью, когда Шишкин спал, в ленинскую комнату бесшумно вошли двое. Они подошли к кровати, выхватили из-под головы спящего подушку и, прижав ее к лицу, навалились сверху. Шишкин кричал и бился, но глухо и недолго. Когда все было кончено, один из неизвестных убрал подушку, посмотрел в мирное лицо Шишкина и пообещал с сильным кавказским акцентом:
— Будет тебе мавзолей.
ТЕПЕРЬ, КОГДА МЫ ЗНАЕМ ВСЁ, РАЗГОВОРЫ О ТОМ, УБИРАТЬ ЛИ ЛЕНИНА ИЗ МАВЗОЛЕЯ И УБИРАТЬ ЛИ САМ МАВЗОЛЕЙ, СТАНОВЯТСЯ ЛИШНИМИ И ДАЖЕ СМЕШНЫМИ. ПРАХ ЛЕНИНА ДАВНО РАСТВОРИЛСЯ В ВОДАХ ГАНГА. ЧТО ЖЕ КАСАЕТСЯ ШИШКИНА, ЧЕЛОВЕКА В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЖАЛКОГО И НИКЧЕМНОГО, ТО, НАМ КАЖЕТСЯ, ЕГО НАДО ОСТАВИТЬ ТАМ, ГДЕ ОН ЛЕЖИТ. ОСТАВИТЬ КАК ПАРАДОКС ИСТОРИИ, А ПОТОМ, ЭТО БЫЛА ЕГО ИДЕЯ, И ОН ТАК ЭТОГО ЖЕЛАЛ! И МАВЗОЛЕЙ, КОНЕЧНО, СЛЕДУЕТ ОСТАВИТЬ КАК ПАМЯТНИК ЧУЖИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СЛАБОСТЯМ И НАШЕМУ ВЕЛИКОДУШИЮ. НО, РАЗУМЕЕТСЯ, ФАМИЛИЮ НА ФРОНТОНЕ ПРИДЕТСЯ СМЕНИТЬ: “ШИШКИН”.
Круглое лицо мальчика-индийца с глазами, полными страха и решимости этот страх преодолеть, было обращено к красной круглой луне. Во всем Мертвом городе, кроме них двоих, никого сейчас не было. Мальчик достал из-за пазухи что-то завернутое в тряпку, развернул, и страх и решимость в его взгляде сменились ненавистью. Это был эфес Новиковой шашки, сломанной в поединке с князем Ахмад Саид-ханом, отцом этого мальчика. Орден Боевого Красного Знамени кроваво расплывался в неверном лунном свете.
Мальчик бросил эфес в яму, зажег воткнутую в землю благовонную палочку, встал на колени, сложил ладони у подбородка и заговорил высоким и дрожащим детским голоском:
— О, айсуры! Приведите сюда того, кто убил моего отца! Я отрежу ему уши! Я выколю ему глаза! Я отрублю ему голову! Я вырву его сердце!
Глава вторая
Коромандельский берег.
Точная дата не установлена.
Только спустя несколько месяцев после смерти Владимира Ильича Иван нашел наших.
Красноармейский лагерь — палатки и шалаши — расположился частью прямо на берегу Бенгальского залива, частью в джунглях.
Лошадь шла шагом. Иван смотрел по сторонам удивленно и радостно, как бывает, когда возвращаешься к родным после долгой отлучки. Ивана не узнавали, но и он пока не мог никого узнать. На песчаном пляже красноармейцы играли в какую-то странную игру, пиная ногами резиновый шар и бегая за ним кучей.
