Андрей Муравьев - Гроза тиранов
Охранник на такое обращение приосанился. Сбоку вылез Иззет.
– И кто же задолжал такому почтенному человеку? Да еще и не спешит с отдачей?
Хаджи вытер рукавом халата запыленное лицо, отряхнул бороду.
– Айхан… Айхан Озтюрк… Может, слышали?
Исмаил всплеснул руками.
– Ай, что ты! Не просто слышали – работаем на него, уважаемый!
Глаза старика блеснули.
– Вот оно как…
Иззет поддакнул:
– Вот. Товар его на рынок в Котор везем, – он похлопал по борту повозки. – Только зря ты, старик, едешь. Даже если и должен тебе господин Айхан, то получить это в Доброте не сможешь – хозяин в Рисан отправился. Туда тебе надо!
– Ой, спасибо! Дай тебе Аллах долгой жизни, сынок! – старик тяжело слез с ишака и поклонился толстому охраннику.
Исмаил смущенно промямлил «Защити тебя Аллах» и хлопнул мула. Пора было двигаться дальше.
Но уйти сразу не получилось. Старик, ступив на землю, загородил неширокую тропу и теперь, не обращая внимания на остальных, ковырялся в тюке, притороченном на боку своего ишака. При этом он пользовался исключительно правой рукой. Левая кисть была завернута в обрывки старого плаща и подвешена у пояса. Видимо, годы иссушили плоть.
– Посторонись, хаджи, сделай милость.
Дедок закачал седой бородой.
– Ай-я. Только седжаде[43] достану… Я уже не так молод. Раз слез, то придется егле[44] отчитать, пока солнце совсем на убыль не пошло.
Оба турка переглянулись.
– Да и вам бы не мешало к Аллаху обратиться. Всевышний помнит о тех, кто чтит его, и гневается на тех, кто им пренебрегает…
Старик вытянул из недр мешка потертый коврик и начал расстилать его. Рядом пристроился малец.
Иззет почесал вспотевшее ухо и полез в повозку. Проверил хорошо ли привязаны невольницы, поискал что-нибудь подходившее под подстилку. Седжаде ни он, ни Исмаил не взяли.
Когда правоверные уже совершили ритуальные омовения и приступили к молитвам и рекатам,[45] за спиной мусульман послышалось негромкое покашливание. Оба охранника вскинулись и тут же осели на землю.
Вокруг повозки стояло, по крайней мере, полтора десятка заросших до бровей гайдуков. Среди бандитов выделялся их предводитель, высокий, одетый во все черное мужчина средних лет. Арамбаши поигрывал посеребренной рукояткой длинноствольного пистолета и нервно теребил пояс.
Охранники даже не пробовали сопротивляться. Их схватили за руки, ноги и быстро перепеленали веревками.
Атаман подошел к неторопливо отбивающему земные поклоны хаджи и хмуро спросил:
– Ну и зачем ты это устроил?
Хаджи все также неторопливо поднялся с колен, отряхнулся. Спина мнимого старца распрямилась, перестали дрожать руки. Исмаил и Иззет испуганно затрясли головами. Как они умудрились принять этого еще крепкого парня за разбитого годами старца?
– Ты ищешь мудака, который тебя подставил? Я иду в Доброту, где меня никто не видел, чтобы отыскать Айхана? Так вот тебе его люди, которые лучше знают, где может пребывать их господин.
Карабарис удивленно уставился на турок.
– Это?! Люди Айхана?
Исмаил кивнул. Иззет только испуганно молился, оглядываясь на своих нахмуренных стражей.
– Кто из вас был в повозке, когда моих людей порешили?! – заревел Барис Джанкович.
Оба охранника затрясли головами.
– Мы – из торговцев… Только за товаром смотреть…
– Врет! – голос из повозки принадлежал рябой Ливке. – Этот толстый был! Исмаил хвастался, что самолично зарубил раненого гайдука.
Не успело эхо девичьего голоса затихнуть, как Исмаила крепко растянули за плечи, руки и волосы. Кивок вождя, и на пыль дороги хлынула яркая кровь из перерезанного горла.
– А второй?
Карабарис спросил высунувшуюся было из повозки рабыню, но та уже юркнула обратно. От вида убийства и запаха крови ее замутило.
– Второй тоже хвастался? – арамбаши настаивал на ответе.
Ливка пискнула, что не слышала такого.
Сам Иззет лишь скулил что-то нечленораздельное.
– Говоришь, знают, где Айхан? – медленно уточнил старший Джанкович.
– Да! Да, господин! Знаю! В Рисане хозяин, но завтра в Котор пожалует. Будет невольниц продавать, да к завезенному товару прицениваться. Он собирался…
Карабарис прервал пленника. Кивок, и второй поток алой крови хлынул на пыль у ног.
На удивленный взгляд брата арамбаши лишь пожал плечами.
– Он тебя видел… И эта тоже…
Джанкович указал рукой на повозку. Один из гайдуков, осклабившись, достал нож и потянул на себя ветхую занавеску.
– Погоди!
То, что из-за него сейчас отправят на тот свет беззащитную девушку, взволновало Алексея.
– Погоди, брат. Она-то кто?
Карабарис пожал плечами.
– Рабыня. Невольница. Может, наложница. Тебе какое дело? Она видела тебя. Может описать, выдать…
Из-за занавески донесся всхлип и искренне-негодующие:
– Мы? Никогда!
Потемкин заступил дорогу гайдуку.
– Стой… Сколько вас там?
Ближайший разбойник отдернул занавеску.
В углу повозки скрутилась разговорчивая рыжая девушка, выдавшая Исмаила. Теперь она не казалась бойкой. В глазах пленницы застыл ужас, руки тряслись, взгляд метался между обступившими кочи[46] разбойниками. На дне повозки лежала совсем юная черноволосая смуглянка. Казалось, что девушка спит, но наметанный на страдания глаз заметил испарину на лбу, запекшиеся губы и неестественную позу.
– А с этой что?
Ливка, начавшая уже читать молитву, осеклась:
– Отходит… Ее предыдущий хозяин отхлестал до полусмерти. Айхану отдал, когда понял, что рабыня помрет.
Алекс всмотрелся в курносое полудетское лицо:
– За что?
– Говорят, бежать хотела… Дурочка.
Последнее слово было лишним. Потемкин нехорошо зыркнул на болтушку, та осеклась и закрыла ладошкой рот.
– Они тебя видели… – напомнил Петр.
– Я в гриме. Бороду поменяю, халат и не узнает никто.
Подписывать приговор двум беззащитным созданиям не хотелось.
– Как знаешь, – неожиданно легко согласился Карабарис. – Если уж на то пошло, то тебе сейчас не за чем уже идти в город. Мы знаем, где будет этот скобленный потрох завтра, там и порешим.
Он обернулся к бормочущей молитву девчушке.
– Сама откуда?
– Ливка я… Из Гловатичей… Это там, – она махнула в сторону моря.
– Знаю… – Карабарис думал. – Как в неволю попала?
– За недостачу деревни по жребию община отдала.
Петр хмурился.
– А не знаешь ли такого Пешту?
– Это из Мийовичей? Как же! Он мне двоюродным дедом приходится… – Ливка понемногу избавлялась от душившего страха.
– Все такой же рыжий?
– Да что ты! Он же седой, как лунь. Давно уже на седьмой десяток перевалил.
Карабарис кивнул удовлетворенно.
– С лодкой справишься?
Ливка подползла поближе.
– Отец – рыбак. Дед – рыбак. Не перевернусь.
– Вот и ладно, – арамбаши повернулся к пожилому гайдуку. – Бранислав тебя через горы проведет, даст лодку. Как-нибудь до своих доберешься.
Джанкович бросил на подол девушки пару серебряных кругляшей.
– Скажешь семье, что хороший человек выкупил. Да туркам не показывайся.
Глаза Ливки разгорелись. Она всхлипнула, кивнула и начала тараторить слова благодарности, но арамбаши уже шел прочь от повозки.
– А со второй что? – не понял Алексей.
– Все равно… Эта уже не жилец, – тихо буркнул брат.
Видно было, что дальше развивать тему ему наскучило.
Потемкин опрометью вернулся к кочи. В подол рыжеволосой девушки полетела еще несколько пазванчети.[47]
– Возьми ее с собой и постарайся выходить, – он указал на осунувшиеся лицо второй невольницы.
Ливка кивнула и прибрала монеты.
– Смотри, не обмани! Приеду – проверю!
Бранислав уже тянул мула вниз по дороге.
Алекс перевел взгляд с окровавленных скрюченных тел турок на отброшенную занавеску повозки, на сияющие глаза бывшей рабыни, на заостренный носик второй спасенной и улыбнулся. На душе стало легче. Будто вместо отобранных жизней подарил кому-то второй шанс.
Он смутился, поддел носком камешек на обочине и зафутболил его в зев обрыва.
Внизу искрилось и переливалось лазурное море, заросли кустарника в темной низине казались мехом какого-то сказочного зверя, нестерпимо ярко жарило полуденное солнце.
– Солнышко, солнышко жгучее. Колючки, колючки колючие, – промурлыкал он, круто развернулся и пошагал вослед уходящим в горы товарищам.
Потемкин не заметил, как при его словах дернулись плечи и задрожали веки избитой смуглянки.
Глава 5
Цыганка
1
– Я тебе помог?
Барис лишь удивленно посмотрел. Что еще хочет младшенький?
Алексей поглаживал ноющую руку. Лекарство венецианца оказалось удивительно действенным для восемнадцатого века, но затянувшиеся раны чесались, сросшиеся кости ныли, а от хромоты он и до смерти вряд ли избавится.
