Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Подруга ободряюще похлопала ее по руке.
– Это даже мне понятно, что без старой гадюки не обошлось. Но мне кажется, что вместо того, чтобы предаваться печали, тебе стоит подумать, что сделать.
– Что сделать? – истерично взвизгнула молодая мать и тут же испуганно прикрыла рот ладошкой: в кроватке заворочалась маленькая Михримах, которую она, уступив мужу, позволила назвать тем самым именем, которым звали дочь «настоящей» Роксоланы.
– Разве здесь можно что-то сделать? – Она перешла на шепот. – Он должен будет принять подарок, ведь не принять – означает оскорбить посланника! А если он его примет, я умру!
– Глупости! – решительно заявила Гюлесен и тяжело поднялась; судя по ее животу, она носила как минимум тройню. – С чего бы тебе умирать! Во-первых, многие мужчины имеют несколько жен, и ни одна из них от этого не умерла. И не надо делать такое лицо! Во-вторых – то, что твой муж примет подарок, еще не означает, что он… будет им пользоваться. А если тебя это так сильно задевает – так вместо того, чтобы сидеть тут и злиться, лучше подумай, что именно можно сделать.
Нет, Гюлесен брак и в самом деле пошел на пользу: из, прямо скажем, глуповатой девицы она превратилась в по-житейски умную женщину.
– Спасибо тебе. – Хюррем с благодарностью сжала руку подруги. – Ты мне очень помогла. Очень!
Венецианка обняла ее:
– Это ты мне помогла. Ты дала мне новую жизнь! Если бы я только могла хоть как-то облегчить твою жизнь…
– Все со мной будет в порядке, – твердо пообещала Хюррем. – Я… я уже почти знаю, что надо делать.
– Не рассказывай! – вскричала Гюлесен и суеверно перекрестилась. Уже давным-давно принявшая ислам, она все же в трудные моменты вспоминала о своем «бывшем» боге. – А то дьявол подслушает. А не дьявол – так один из этих… черных дьяволов!
И, довольная своей шуткой, она расхохоталась, но тут же, спохватившись, прикрыла рот руками и смутилась до слез.
Хюррем была знакома эта, такая резкая, смена настроений: когда она ждала Михримах, с ней такое же творилось. Но Гюлесен права: нельзя сидеть сложа руки и упиваться своим страданием. Если она хочет, чтобы с ее детьми все было в порядке, и если она хочет, чтобы у нее от любимого мужчины еще были дети, надо что-то делать. Она будет спокойной, логичной и беспощадной, как кобра. И валиде пожалеет, что в очередной раз попыталась влезть между ней и Сулейманом.
– Обещаю: все будет хорошо! – И она с силой сжала влажные пальцы подруги. – Вообще все будет хорошо.
Такого, наверное, за всю историю существования Великой Порты никогда не происходило: никогда женщина – будь она хоть сто раз «любимой женой» – не врывалась в зал в то время, когда Великий Султан принимал послов. Да не то что «не врывалась» – не присутствовала: это дозволялось только султанше вдовствующей, валиде, да и то – только в таких случаях, как этот, когда полагалось по всем правилам принять именно такой, поистине царский подарок – новых наложниц.
Возможно, за такое пренебрежение к традициям ее ждала смерть. Возможно – высылка (ведь Махидевран-то на самом деле султан выслал не потому, что она оскорбила его любимую женщину – по этому поводу Хюррем не обольщалась, – а потому, что посмела указывать своему Повелителю). Но… кто не рискует, тот может провести остаток жизни в забвении, бессильно рыдая ночами и кусая зубами подушку.
Поэтому Хюррем, одетая в свое лучшее платье и в сопровождении троих нарядных служанок, и шла сейчас коридорами гарема, точно высчитав момент своего появления в зале.
На пороге ее попытались остановить – она прошла мимо стражников так, как будто их тут попросту не существовало.
На секунду дрогнула – может, все-таки не надо?! Но рука уже толкнула украшенную золотым узором дверь.
На звук первой обернулась валиде. Может быть, ожидала от своей строптивой невестки чего-нибудь подобного. На ее лице, прикрытом легкой кисеей, Хюррем прочла такое неприкрытое торжество! Ну наконец-то зарвавшаяся выскочка оступилась! Теперь ее прогонят, и валиде снова будет обладать полной властью, к которой привыкла, которой и обладала, пока в гареме не появилась эта медноволосая бешеная кошка!
Вторым обернулся султан, на его лице явно читалось недоумение. Третьим обернулся посланник – видимо, старался приклеить к лицу подобающую данному случаю маску, да так и не придумал, какая именно больше всего в этой ситуации подходит. Поэтому его выражение лица было вежливо-нейтральным.
Остальные повернуть головы побоялись.
Хюррем сделала реверанс – вполне европейский – и, сделав служанкам знак оставаться на месте, быстрыми легкими шагами пошла к мужу.
К счастью, Сулейман, видимо, и в самом деле любил «свою маленькую Хюррем»: чтобы сориентироваться, ему хватило всего пару секунд. Конечно же, его – пускай и такое короткое – замешательство не укрылось от глаз посланника, но в искренности его улыбки, обращенной к жене, сомневаться не приходилось.
– Хочу представить вам свою жену, хасеки Хюррем.
Хасеки? Нет, конечно, она знала – помнила, что когда-то той, «настоящей», Роксолане султан присвоил такой титул, кажется, даже придумал его ради нее, но сейчас услышать это в свой адрес как-то не ожидала.
Посланник моментально «надел» лучшую из своих улыбок. Ну, по крайней мере – самую широкую. И старательно поклонился. Возможно, даже ниже, чем кланялся валиде, потому что, склонив голову в ответ на поклон посла, Хюррем краем глаза увидела, как та поджала губы.
А послу-то неуютно! Еще бы – султан ему так явно демонстрирует свою идиллию с женой: в такой ситуации, даже если идиллия наигранная, сразу становится понятно, что он со своим подарком, что называется, «ткнул пальцем в небо». И посол поклонился ей еще раз, причем намного ниже, чем в первый.
Он явно не знал, что сказать. Впрочем, сама Хюррем тоже не знала. Мчалась сюда, готовая наговорить дерзостей, а сейчас – растерялась.
– Чем мы обязаны такому щедрому подарку, эфенди?
Она специально использовала это обращение, которое, в общем-то, не полагалось применять не к османам. Да, так именовали и военных, и штатских, особенно когда хотели польстить, но – османов! А назвать так посланника другого государства, тем более – христианского, пусть и находящегося в вассалитете у Османской империи, было неправильно. Тем самым она хотела подчеркнуть, что он – христианин! – ведет себя как турок, покупая невольниц и тем более даря их. Но посол, похоже, намека не понял, посчитал, что к нему обратились так из вежливости.
А вообще, конечно, ей для начала следовало бы узнать, как правильно обращаться к посланнику – в таком случае, конечно же, подобрать неправильное обращение было бы гораздо проще. Только у кого узнать-то? У мужа поинтересоваться ненароком? Типа: «Ответь мне на такой вопрос, дорогой, а то я тут задумала сорвать тебе аудиенцию с послом…»
Однако неудача не остановила ее. В конце концов, она хоть и Хюррем и ощущает себя именно Хюррем давным-давно, но и Стаська Самойлова еще живет в ней. Поэтому она доведет все до конца.
Медленно прошла она вдоль строя девушек. И в самом деле хороши! Многие – куда красивее ее! Да что там – многие, почти все. И – моложе. Правда, у многих живот куда… рельефнее, чем у нее, ну да здесь заметный живот – это один из главных признаков красоты. Кто бы только знал, каких ей усилий стоило сохранить плоский живот после вторых родов! После первых еще как-то сам втянулся… ну, или почти сам. А после вторых… Ей, с ее узкими плечиками, узкими бедрами, тонкой – если смотреть сзади – талией для полного счастья только пузяки и не хватало! Пришлось делать упражнения, словно сумасшедшая. Качать пресс, задирать ноги, делать скручивания. Вспоминать все, что только когда-то доводилось читать по этому поводу. Вместо гантелей она еще давным-давно приспособила два одинаковых массивных серебряных кувшина. Помнится, однажды новая служанка, решив угодить госпоже, налила в один из них воду, думала цветы туда поставить, а Хюррем взяла, чтобы позаниматься, да и облилась с ног до головы. Как она тогда смеялась – и над собой, мокрой словно мышь, и над перепуганной девушкой-прислужницей, которая ожидала чего угодно, но только не смеха госпожи и, кажется, решила, что та спятила… Господи, к чему сейчас эти воспоминания?!
– Хороший товар. – Она повернулась к послу. – А вы – плохой посол, господин Кватерник.
– Почему, Ваше Величество? – От неожиданности тот «титуловал» ее по-европейски. Не ожидал ни этой ее фразы, ни того, что она знает его фамилию.
– Вы ведь приехали о чем-то просить, верно?
Тот опустил глаза.
– И я даже знаю, о чем именно. Вы ведь хотите, чтобы вам уменьшили дань? Насколько я помню, Рагузская республика платит сейчас двенадцать с половиной тысяч золотых дукатов в год за то, что может свободно торговать на территории Великой Порты, верно?
Посол поклонился. С испугом – и, кажется, с уважением тоже. Впрочем, может, ей просто показалось.
