Мишель Смарт - Бывшая любовница
Прежде чем она успела что-то сказать, он поцеловал ее и сказал вполне серьезно:
– Я должен перед тобой извиниться – я совсем забыл, что ты стесняешься незнакомых людей. Мне не следовало оставлять тебя одну прошлым вечером, не убедившись, что ты освоилась.
Кара непонимающе на него смотрела. Извинение. Вот чего она совершенно не ожидала от Пепе, так это извинения.
Она сделала глоток чаю, глядя на людей в парке: кто-то прогуливал собаку, кто-то шел с утренней газетой в руке. Жизнь шла своим чередом независимо от ее личных переживаний.
– Я также должен был предупредить тебя, что там будет кое-кто из моих прежних любовниц, но, честно говоря, я об этом не подумал, – продолжал Пепе. – Это никогда никого не волновало. Но я не учел, что ты совсем другого плана женщина.
Его бывшие любовницы… Кару пронзило насквозь. Она заставила себя дышать ровно и смотреть вперед на парк – там молодая пара собиралась покататься на велосипедах, а в специальном креслице, прилаженном к велосипеду отца, восседал годовалый малыш.
Пепе никогда не станет обычным отцом – он слишком любит собственную свободу.
А она, Кара, совсем другая.
Пепе прав – она никогда не станет похожей на тех женщин. Шрамы, полученные в детстве, оказались слишком глубокими. Она никогда не сможет делить с кем-то своего мужчину. От одной только мысли, что Пепе будет расточать интимные ласки на другую женщину, кожа у нее покрылась холодным потом, а к горлу подступила тошнота.
Она его любит?
Нет, конечно нет. Пепе способен довести ее до экстаза, но это не означает, что она по-настоящему в него влюбилась.
А если влюбилась?
– Мне нужно уехать, – выдавила она.
Какими бы ни были ее чувства к нему и что бы они ни значили, ничего из этого не выйдет.
Пепе застыл, бросил на нее взгляд, сел за столик и стал пить кофе. Когда же снова подошел к перилам, то встал не рядом, а в шаге от нее.
– Я хочу воззвать к твоей порядочности, чтобы ты поступил справедливо – дал мне денег сейчас, чтобы я смогла вернуться в Дублин и найти дом, где буду растить нашего ребенка.
– А если я этого не сделаю?
– Тогда у меня нет другого выхода, как остаться. Я собиралась уехать прошлым вечером, но я была настолько… – она чуть не произнесла «раздавлена», – расстроена, что ничего не соображала. Подозреваю, что это гормоны разыгрались.
Гормоны тут ни при чем – дело в ревности. Ревность довела ее до белого каления, но она ни за что на свете не признается в этом.
Кара сделала глубокий вдох, прежде чем продолжить:
– Даже если я смогла бы уехать вчера, я, вероятно, вернулась бы, как побитая собака, – я без гроша в кармане. Мой обратный билет с Сицилии здесь недействителен, поэтому я не могу вернуться домой, пока моя зарплата из аукционного дома не будет переведена на мой счет. Но, Пепе, я не могу здесь оставаться, особенно сейчас.
Пепе только сию минуту почувствовал, что воздух холодный. Он уставился на молодую пару, которая каталась на велосипедах в парке. Потом родители слезли с велосипедов, прислонили их к большому дереву, и отец вытащил ребенка из креслица.
Когда-то он представлял себе, как у них с Луизой будет семья, надеялся, что мечты осуществятся.
– Почему ты так решительно настроена уйти от меня? – с горечью спросил он. – Разве я недостаточно удовлетворил тебя прошлой ночью?
– Нет, это было замечательно, – тоскливо ответила она.
– Тогда в чем дело? Почему не жить в моем доме и не спать в моей постели?
– Потому что мы оба знаем, что это не навсегда. Велики шансы, что ты будешь спать с кем-то еще задолго до рождения нашего ребенка.
Это его озадачило. Озадачило то, что в его постели может оказаться кто-то другой, а не Кара. И в этом состоянии он пребывал с тех пор, как покинул Дублин.
До того момента, как они с Карой вчера разрядили то страстное желание, которое их сжигало, его не оставляло болезненное ощущение, что сексуальное удовлетворение больше ему недоступно.
– А как же ты? – отрывисто произнес он. В груди заныло. Это что, страх? – Как я узнаю, что ты должным образом заботишься о себе, что правильно себя ведешь и делаешь все необходимое для ребенка, которого носишь?
Она заговорила, но не сразу, и голос у нее был намного мягче, чем он мог ожидать:
– Пепе, что превратило тебя в такого циника? Неужели ты думаешь, что я в состоянии навредить нашему беззащитному ребенку?
– Потому что со мной это уже было.
Он чувствовал, что Кара потрясена его словами. Она пристально на него смотрела, а он не сводил глаз с семейства в парке. Молодые родители достали мячик и теперь играли со своим малышом, который только-только научился ходить.
– Я не всегда был циником. Когда-то я верил в любовь и брак. Я собирался жениться на девушке, в которую был влюблен с детства. – Болезненная усмешка исказила его лицо. – Мы всего лишь один раз забыли про контрацептивы, и Луиза забеременела. Мне было тогда восемнадцать, а ей семнадцать.
Кара не сводила с него глаз. Горло у Пепе сдавило. Он никогда не обсуждал этого ни с Лукой, ни с кем. Он обязан сказать Каре правду, потому что в глубине души он знал: ребенок, которого она носит, его, но не осмеливался произнести это.
– Я был вне себя от радости, что стану отцом. Я был… – Пепе покачал головой, вспоминая те моменты. – В то время у меня голова шла кругом. Только что умер отец, и тут Луиза сказала мне, что беременна. Жизнь сразу приобрела значение – это был знак, что чудеса случаются. Мы с Луизой много раз говорили о свадьбе, а теперь был повод снова все обсудить. Я хотел, чтобы наш ребенок носил фамилию Мастранджело и чтобы у обоих его родителей тоже была такая же фамилия.
Пепе допил остывший, безвкусный кофе и взглянул на Кару.
Она стояла спиной к перилам, руки сложила на груди, зеленые глаза смотрели прямо на него.
Он видел, как она побледнела, в глазах – понимание.
– Я думал, что Луиза тоже счастлива, но шли недели, и она стала замыкаться в себе, не разрешала мне сказать моей семье или ее семье о ребенке – якобы еще рано. А потом, на следующее утро после первого УЗИ, в тот день, когда она согласилась, чтобы мы поделились со всеми нашей радостью, она призналась, что у нее была связь на одну ночь. Что она переспала с мужчиной, когда я уезжал на уикэнд в университет к Луке. – Пепе уже не стал скрывать горечь. – Она и ее любовник забыли о презервативах. Она была в ужасе, что я узнаю, поэтому спустя несколько дней устроила так, чтобы мы тоже забыли воспользоваться контрацептивами. Чтобы получилось так, что если она окажется беременной, то скажет, что ребенок мой.
– Что ты сделал? – еле слышно спросила Кара.
Пепе горько рассмеялся и покачал головой:
– Я сказал ей, что мне все равно. Что это не имеет значения. Сказал, что люблю ее и выращу ребенка как собственного, даже если есть сомнения в том, что он мой. Но это было неправдой – я сделал бы это не ради нее, а из-за ребенка. Потому что ребенок уже был моим – я прирос к нему сердцем. Я рисовал в уме мальчика или девочку, представлял, как этот ребенок подрастает. Я представил, как поведу свою дочь к алтарю и как мой взрослый сын попросит меня быть его шафером.
Воспоминания, так долго не высказанные, душили его. Но Пепе заставил себя закончить:
– Сначала она согласилась. А потом, через две недели, когда беременность была пятнадцать недель, она уехала на уик-энд навестить тетку. Это оказалось враньем. На самом деле она отправилась в Англию, чтобы сделать аборт. Ее любовник – с которым, как выяснилось, она продолжала видеться, – дал ей на это деньги.
Повисло молчание, тяжелое и давящее.
– О боже, – прошептала Кара. – Мне так жаль.
– Жаль чего? – огрызнулся Пепе, не в силах сдерживаться. – Что меня обманули? Что я был настолько глуп, что согласился, чтобы мне наставил рога не кто иной, как Франческо Кальветти?…
– Он… был ее любовником?
– Ты его знаешь?
Кара с отвращением скривилась:
– Я знаю… о нем.
Конечно же она знала. Лука имел дела с этим мерзавцем и недавно порвал с ним. Грейс, невестка, его презирала.
– В детстве мы вместе играли – родители этого хотели. Он и мой брат когда-то дружили.
Кара робко положила ему ладонь на плечо. Он понял, что она хочет выразить ему сочувствие, но сейчас ему было не до сочувствия. Он впервые вывернул свою душу наизнанку, а такое «очищение» дается нелегко. И особенно он не хотел сочувствия от Кары, женщины, которая заставила его окунуться в такую пучину чувств, какие он не испытывал целых пятнадцать лет.
Он взял ее руку, поднес к своей щеке и приложил к шраму.
– Этот шрам от Луизы. Я был вне себя от злости после того, что она сделала, и обозвал ее всеми мерзкими и грязными именами, какие только пришли в голову. В ответ она полоснула меня кухонным ножом. Я сохранил шрам как напоминание о том, что никогда нельзя никому верить.
У Кары глаза сделались огромными и заблестели от набежавших слез.
