Александр Мазин - Князь
Духарев внутренне веселился, наблюдая, как его маленькая жена строит здоровенных варягов, но самим варягам смешно не было. Они боялись язычка Сладиславы едва ли не больше, чем тяжелой десницы своего воеводы. Ну и уважали ее, конечно. Было, за что.
– Прости их, Сладушка, – вступился за своих гридней Духарев. – Они поняли.
И увлек жену в дом.
– Покушаешь, Сережа?
– Спасибо, родная, я у князя трапезничал. Ключница княжья к тебе зачем приходила?
Ласковая улыбка сбежала с ее лица.
– Узнал, значит, – ответила Слада, – то не мужское дело.
– Я так не думаю, – сказал Духарев. – Милёна не простая холопка. И когда она, зареванная, выбегает из моего дома, я должен знать причину. Все, что касается тебя, касается и меня.
– Ладно, – согласилась Сладислава. – Пойдем наверх, я тебе расскажу.
– Ты хочешь знать, кто виноват в том, что девка плакала? – строго спросила Слада.
– Хочу.
– Ты виноват!
– Поклеп! – мгновенно отреагировал Духарев. – Никогда ее не обижал! И ничего такого у нас не было.
Слада улыбнулась, но как-то нерадостно.
– Ой, не про то думаешь, муж мой грозный! Я и так знаю, что она – Святослава полюбовница, а не твоя. Об этом в Киеве только глухой не знает. Я сказала, что ты – причина ее горя. Потому что ты привез Святославу в жены княжну-мадьярку.
– Ну и что? – удивился Духарев. – Неужто эта дурочка думала, что князь возьмет в жены ее, холопку?
– Она его любит, – просто ответила Слада. – И, наверное, надеялась… Может, князь ей что-то обещал, может, княгиня…
– Может быть. Зачем она приходила к тебе?
– Плод вытравить, – сказала Слада. – Я ведь лекарка.
– И ты… что?
– Я сказала: нет. Она непраздна от князя, не ей одной решать, сохранить дитя или нет. И поздно уже. Плохое может случиться.
– А что княгиня? С ней она не говорила?
– Нет. Страшно ей, Сережа. И мне ее жалко. А как помочь, не знаю. Может, мне самой с княгиней поговорить? Примет она меня, как думаешь?
– Примет. Но говорить буду я. И не с княгиней, а со Святославом. А пока… – Он выглянул в окошко и крикнул: «Велим! Бегом сюда!»
Через десять секунд гридень стоял перед ним. Судя по выражению лица, ждал страшного разноса.
– Поручение у меня к тебе, – сказал Духарев. – Большой важности.
Раскаяние мигом исчезло. Парень тут же надулся от гордости.
– Запомнил девушку, которая только что отсюда выбежала?
– Лица не видал, но так узнаю.
– Это княжья ключница Милёна, – сказал Духарев. – Об этом – никому. И о том, что увидишь и сделаешь, – тоже никому.
– Перуном клянусь! – быстро ответил гридень.
– Хорошо. Ты найдешь ее и проследишь. Она тебя видеть не должна, ты ей покажешься только в одном случае: если она придет к повитухе или знахарке, или еще кому, кто… – Духарев замялся.
– Плод вытравить? – подсказал Велим.
Догадлив, однако.
– Именно. Если такое увидишь, возьмешь девку, только аккуратно, и доставишь сюда, вот к ней, – Духарев кивнул на Сладу. – Сделаешь?
– Не сомневайся, воевода!
– Десятнику скажешь: я тебе поручение дал, и все. Какое, не говори.
– Ясное дело!
– Ступай, не теряй времени!
Гридень стрелой вылетел из комнаты.
– Я прав? – спросил Духарев у Слады.
– Ты молодец! – она потянулась и поцеловала его в губы. – Ты всегда прав, мой желанный!
– А вот на это у нас сейчас времени нет! – вздохнул Духарев. – Надо обратно в Детинец ехать, с князем говорить.
– И что ты ему скажешь?
– Соображу по ходу дела. Я в этом ничего трудного не вижу. Захочет – оставит ее при себе наложницей. Девка красивая, толковая, исправная. От мадьярки по хозяйству пока толку немного будет: она ведь даже по-нашему почти не говорит.
– На ложе это не так важно, – улыбнулась Слада. – И рожать тоже не мешает. В Камышовку ты сегодня не поедешь?
– Не знаю. Может, и успею.
– Хорошо, если успеешь. Тамошнему старосте одному с боярским тиуном не совладать.
– Не беспокойся. Я съезжу. Если тебе сказали правду, я этого Шишкина тиуна вниз головой в землю закопаю.
Святослава Духарев в Детинце не застал, князь уехал на ловитвы. По опыту Сергей знал: княжья охота может и на неделю затянуться. Значит, с разговором придется повременить. Может, и к лучшему. И Духарев отправился в Камышовку.
Глава 15,
в которой воевода Серегей чуть было не угодил в поруб
– Этот лужок исконно нашего рода был, – степенно говорил староста, кряжистый дедок с белой бородой и бледной лысиной. Шапку дед снял из уважения к воеводе. – А там, под взгорком, земля раньше ничья была: кто хошь, тот и косит. Теперь вот княжья стала. Но ежели князю надобно, то мы не спорим…
– Еще бы ты спорил, смерд, – вполголоса проговорил кто-то из гридней.
– …Мы миром так рассудили, – продолжал староста. – Коли князю надобно, мы согласные. Князь нас от полевиков бережет, верно говорю, родичи?
Родичи, дюжины три мужичков, приходящихся деду кто сыном, кто внуком, кто племянником, дружно закивали.
– А лужок этот наш, и всегда был наш, а знамено это вот не тута, а тама быть должно! А бог наш вона там был, под тем дубком, а его в ночах сюда переташшили.
«Знамено» – кривоватый шест с грязным лоскутом – торчало из земли непосредственно перед Духаревым.
«Богом» был пузатый деревянный урод в потеках и трещинах.
– Под тем дубком, говоришь? Ну-ка проверь! – быстро скомандовал Духарев ближнему гридню.
Тот лихо рванул с места, в секунду домчал до указанного дубка, поглядел, свесившись с седла, – и назад.
– Не врет, воевода, – доложил он. – Ямка там присыпана и резаным дерном прикрыта.
– Ну-ну… – тихонько пробормотал Духарев. Картинка вырисовывалась. – За тиуном боярским послали, как я велел? – строго спросил он старосту.
– Малец к нему бегал, – ответил староста.
– Малец… – Духарев хмыкнул. – Малец. И где он?
– Малец-то?
– Тиун! – рявкнул Духарев.
– А тиун сказал, не придет, – сообщил староста. – Сказал, боярину его эта земля самой княгиней дана. Пушшай обиженные княгине челом бьют.
– Значит, княгине… – проговорил Духарев, медленно наливаясь гневом. – Десятник! Ну-ка живо его ко мне!
– Мигом, батька!
– Господин, погоди! – закричал староста.
– Что такое? – гневно сдвинул брови Духарев.
– Он, эта, не дастся! – сообщил староста. – При нем тоже вои, таки страхолюдны… – Староста сделал неопределенный жест. – А твои – молоденьки, дык, не побили б!
Взгляд воеводы, обращенный на старосту, помягчел: ай да дедок! О его варягах обеспокоился. «Молоденьки» – это он прав. Даже у десятника щеки гладкие. Эх, дедушка! Видел бы ты этих молоденьких в деле!
«Молоденькие» тоже развеселились, предвкушая потеху.
– Добро, дед! Молодец, что сказал! – похвалил Духарев. – И много их, этих страхолюдных?
– Да, может, с десяток.
– Понятно. Десятник, возьми двоих, и тиуна этого – сюда! Дед, дай кого-нибудь – пусть дорогу покажет. Десятник!
– Я, батька!
– Вы там полегче, без смертоубийства.
– А ежели нас бить начнут? – озаботился десятник. – Жалеть?
– Тогда рубите, – разрешил Духарев. – Виру я за вас заплачу!
– Добро! – Десятник сразу повеселел. – Ты, смерд, за стремя возьмись! – велел он выделенному общиной проводнику. – За мной, братья! Мы мигом, батька!
Обернулись действительно быстро. Получаса не прошло.
Приехали легкой рысью, все трое, даже с прибытком: через холку десятникова коня был перекинут человек.
Еще один бежал за последним гриднем. Бегущий был тучен и немолод, но проворно перебирал ногами, потому что от шеи его тянулся к седлу гридня волосяной аркан.
«Понахватались степных повадок», – подумал Духарев.
Последним топал общинник-проводник.
Десятник лихо осадил коня перед Духаревым, спихнул «поклажу». Пленник кулем свалился под ноги духаревской Метели и яростно замычал. Рот его был заткнут тряпкой, руки и ноги связаны, а рожа слегка попорчена.
У десятника тоже была губа разбита. Оч-чень интересное повреждение для вооруженного человека.
– Драться полез, – сообщил десятник. – Пришлось успокоить. А это – тиун ихний, – он перехватил аркан и подтянул второго вперед.
Тиун с хрипом втягивал воздух, пучил налитые кровью глаза. Сразу видно, с физподготовкой у тиуна неважно.
– Покойников нет?
– Все, как ты велел, воевода! Да там их и было всего четверо. Трое мерян[10]и этот. Меряне, как нас увидели, – сразу на жопки. А этот, здоровый, с секирой полез. Секиру я у него забрал, так он начал кулаками махать. Ну мы ему морду легонько поправили, чтоб уважение к варягам имел. Так, батька?
– Все верно. А что тиун?
– Кричал много, – усмехнулся десятник. – Но это сначала, а как мы коней рысью пустили, сразу орать перестал. Теперь только пыхтит.
