Александр. Том 2 (СИ) - Шеллина Олеся "shellina"

— Почему вы думаете, что Николай Раевский попытается с вами поговорить? — спросил Сперанский, тщательно записывая мои распоряжения.

— Чтобы поинтересоваться, за каким чёртом мне всё это понадобилось, конечно. Мне бы, например, было как минимум интересно, зачем меня потащили за собой, не позволив даже запасное исподнее из дома забрать.

— А если Николай Раевский не проявит подобного любопытства? — в голосе Сперанского послышался интерес.

— Значит, я буду в нём разочарован, — оторвавшись от стола, я ещё раз прошёлся по комнате. — Ты читал письмо Воронцова?

— Да, читал, — кивнул Михаил.

— Расскажи вкратце, о чём пишет Семён Романович? — я снова сел на подоконник и сложил руки на груди.

— Он пишет о некоем Джоне Макадаме, которому отказали в патенте, — ответил Сперанский. — Графу Воронцову удалось, хм, подружиться с одним из представителей патентного бюро, и этот безусловно достойный джентльмен за весьма скромную сумму по-дружески передал Семёну Романовичу документы и проекты, которые им предоставил Макадам. Граф перешлёт их с ближайшей оказией.

— И что же так сильно заинтересовало графа Воронцова, а потом и тебя? — я смотрел на Сперанского, стараясь не нервничать слишком сильно. Чёртов Мудров, почему так долго⁈

— Как я уже говорил, я написал графу Воронцову насчёт ваших планов о создании дорог, — Сперанский смотрел прямо. — Джон Макадам долгое время жил в Америке и даже сделал там себе небольшое состояние. Этот господин инженер и его услуги были весьма востребованы, так что он не бедствовал.

— Меня не интересует биография господина Макадама, — перебил я Сперанского. — Что он придумал?

— Он разработал дорожное полотно с использованием щебня. В планах есть параметры насыпи, водостоки… Я не слишком в этом разбираюсь, — добавил Сперанский. — Отдельно идут планы, в которых он предлагает делать верхнее покрытие более твёрдым.

— Каким образом? — я знаю, вашу мать, как сделать достаточно твёрдое и ровное покрытие, но я не могу бежать впереди паровоза! Потому что это будет как снежный ком, который погребёт под собой и меня самого, и тех, кто мне доверится.

— Битум. Он предлагает использовать битум, — ответил Сперанский. Я закрыл глаза. Почему же тогда…

— Почему ему отказали в патентном бюро? — быстро озвучил я свой вопрос.

— Он шотландец, — Сперанский скептически хмыкнул. — Шотландцу сложно получить патент и разрешение на работу с первого раза. Не сомневаюсь, что в конце концов ему дадут все положенные разрешения, но пройдёт не меньше года, пока он их получит.

— Какие замечательные, просто замечательные люди! — я позволил себе широко улыбнуться. — Мы можем как-то заманить Макадама в Российскую империю и осуществить его мечту о дорогах? Я могу предложить ему тысячи и тысячи вёрст. Ему на всю жизнь хватит.

— Боюсь, что нет, ваше величество, — Сперанский покачал головой. — Джон Макадам с тем же успехом мог остаться в Америке. Но он хочет, чтобы в его родной Шотландии появились по-настоящему хорошие дороги. Он из-за этого вернулся в Эдинбург. Деньги его особо не интересуют, повторюсь, господин Макадам сумел заработать приличное состояние.

— Эгоист хренов, — пробурчал я. — Мне вот совершенно не интересны прекрасные дороги в его Шотландии.

— Что? Я не расслышал, ваше величество, — Сперанский нахмурился, потому что действительно не расслышал, о чём я шептал.

— Нам нужен инженер. И кто-то, кому можно поручить начать разрабатывать проект, а потом головой за него отвечать. Кто-то, кто чувствует себя обделённым и одновременно в чём-то виноватым. И кто сможет сработаться с Макаровым, потому что красть слишком по-крупному и слишком нагло я не дам, — задумавшись, я посмотрел на дверь. — Как ты думаешь, Миша, граф Кочубей выглядит достаточно обиженным на меня из-за холодности приёма, и в то же время виноватым из-за своей слишком уж сильной задержки?

— Эм, — Сперанский поднёс палец к губам. — Я не могу сказать, ваше величество. Я плохо знаю графа.

— Все мы знаем друг друга недостаточно хорошо.

Я задумался. Что я помню о Кочубее? Да ни черта я не помню. А из Сашкиных записей знаю только, что он активно любил Англию и не вылезал из-за границы. Но это можно было сказать о половине дворян. Могу я поручить ему такое ответственное дело, как дороги? Понятия не имею. Но пока не попробую и не узнаю. Вроде бы он далеко не глупый человек. Ладно, до дела дойдёт не прямо сейчас. И на стадии подготовки можно уже многое будет сказать о человеке.

Дверь приоткрылась, и в кабинет скользнул Скворцов.

— Ну слава богу, наконец-то! — я соскочил с подоконника. — Где Мудров?

— Он на кухне, ваше величество. Он спросил, можете ли вы… В общем, наверное, лучше, если я сейчас приведу его сюда.

— Илья, идём, — вместо ответа скомандовал я, первым выходя из кабинета.

До кухни мы дошли быстро. На наш небольшой отряд из трёх человек, а Сперанский увязался за мной, смотрели с удивлением. А за спиной уже готовые продолжить путешествие люди начинали перешёптываться. На кухне никого, кроме Мудрова, не было. Он стоял перед столом и пристально смотрел на разделочную доску, буквально гипнотизируя её взглядом.

— Что с её величеством, Матвей Яковлевич? — резко спросил я, подходя к нему.

— Ничего, всё в порядке, — ответил Мудров. — Вы правильно сделали, ваше величество, что запретили подавать отдельные блюда. Граф Кочубей всё ещё болен, он съел больше этой дряни, но не настолько, чтобы погибнуть.

— Что с ними? — я нахмурился.

— Что вот это такое, ваше величество? — и Мудров указал на лежащее на разделочной доске растение с острым знакомым запахом. Кружевные листья, белый корень. Он спрашивал, поэтому я сразу заподозрил какой-то подвох.

— Петрушка? — спросил я неуверенно, не рискуя прикасаться к растению.

— Вы убрали все блюда, в которых вот это использовалось в качестве приправы. А сами вы почему их не ели раньше? — Мудров продолжал гипнотизировать взглядом доску.

— Терпеть не могу петрушку, — признался я ему. — Меня от одного запаха выворачивает. К кинзе это тоже относится. Почему вы задаёте эти вопросы? — я сложил руки на груди, продолжая хмуриться.

— Я практикую в госпитале. Вообще-то планирую съездить за границу и прослушать курсы лекций знаменитых врачей, но пока что занимаюсь в госпитале. Там я некоторое время занимался отравлениями от различных растений, которые легко спутать с привычными всем нам, — он наконец-то поднял на меня взгляд. — Когда я осмотрел её величество, то не нашёл ничего, что могло бы обратить моё внимание на какую-то болезнь. Молодая здоровая женщина, которая недавно перенесла лёгкую простуду — вот какое было у меня заключение. А потом ваш секретарь отвёл меня к графу Кочубею. Там я нашёл несколько удивительно знакомых симптомов и тут же попросил отвести меня на кухню. Один из работников заболел. У него, кроме всего прочего, появилось спутанность сознания, и ему стало трудно дышать, и тогда я вспомнил, что может вызвать такие симптомы. Я перерыл всю кухню, выгнал отсюда абсолютно всех, но нашёл, — и он указал на всё то же растение. — Это не петрушка, ваше величество, это болиголов. В Греции во времени Сократа яд этого растения применялся при казнях осуждённых преступников. Говорят, что самого Сократа отравили в том числе и болиголовом. Правда, его травили тремя разными ядами, но это к делу не относится, не так ли, ваше величество?

— Почему Кочубей пострадал больше всех? — я на мгновение прикрыл глаза.

— Скорее всего, граф любит острую пищу, а корень болиголова часто путают с хреном, — пояснил Мудров. — Его много надо съесть, чтобы отравиться до смерти. Так что те слуги, кто пробовал блюда, могли даже этого не почувствовать или списать на лёгкое недомогание.

Понятно. Значит, этот паскудный яд не накапливается в организме. И это единственная хорошая новость.

— Где Бобров? — я повернулся к нахмурившемуся Сперанскому.

— Я уже послал за ним Илью, — ответил Михаил, глядя на лежащее на доске растение с ненавистью. — Не может быть, чтобы никто не узнал эту дрянь, — выпалил он.