Неправильный красноармеец Забабашкин (СИ) - Арх Максим
— Меня это тоже устраивает, — устало буркнул я, не став сочувствовать врагам, которые предпочли пуле огонь. Наверное, было именно так. Плевать.
Ниже по склону громыхнул ещё один снаряд. Звук долетел какой-то искажённый, тугой, медленный.
Закрыв глаза, потёр лоб и чуть-чуть, аккуратно тряхнул головой. Она стала очень сильно болеть, и я начал подозревать, что артиллерийский обстрел прошёл для меня не без последствий. Скорее всего, c одним из взрывов я вновь получил очередную контузию.
Но жаловаться на боли в ноге, смертельную усталость, контузию и регулярно слезящиеся глаза сейчас было не время. Как не было времени и на детальный осмотр поражённых целей. Нужно было продолжать бой и поддерживать своих, потому что враг отступать ещё совершенно не собирался. Правда тут, справедливости ради нужно сказать, что и не мог враг никуда отступить. Колонна была заперта в огневой мешок и все мы, кто из засады, а кто из окопов, что у города, обстреливали колонну со всех стволов.
Последние мысли внесли в больную голову очередную логическую цепь, которая вызвала небольшое сомнение в последнем утверждении. Что-то не связывалось воедино. Где-то в цепи был разрыв. И в чём дело, я сразу понять не мог. Понадобились долгие полсекунды, чтобы я, наконец, осознал, что именно мне не нравится в логическом построении на тему огневого мешка и обстрела колонны.
А дело было в том, что сейчас, в этот миг, мне стало абсолютно ясно, что кроме меня никто вражеские колонны не обстреливает.
Вот я сейчас не стреляю, и техника, что стоит в колоннах, не поражается. Более того, с моей лесопосадки тоже никто в сторону немцев не стреляет. Исходя из того, что атакующие наш фланг немецкие пехотинцы, прежде чем оказаться на моей позиции, прошли как минимум половину лесополосы, получалось, что снайперская пара, прикрывающая ту сторону, либо погибла, либо попала в плен. Уйти они не могли, потому что мимо меня никто из них не проходил, не проползал и на мотоцикле не проезжал. Конечно, был шанс на то, что в запарке боя я отход мог и не увидеть. Но, скорее всего, не заметил я его потому, что этого отхода и не было вовсе.
Что же касается снайперской пары справа, то с ней тоже всё было, скорее всего, печально. Получив от меня отпор, причём трижды, немцы обошли мою позицию и, вероятно, атаковали прикрывающих снайперов с тыла. И если учесть, что сейчас стрельбы с той стороны не видно и не слышно, то судьба красноармейцев тоже незавидная.
Это я уже понял, как и то, что теперь в лесопосадке из наших войск я нахожусь один. Однако, если с этим было понятно, то непонятно было с другим: почему по немцам не работают наши пушки, ведь в начале боя артиллеристы неплохо себя показали и таки сумели замедлить продвижение противника?
«Так что же они молчат?»
Перебрался в часть окопа, откуда была видна окраина Новска, и сфокусировал зрение на наших позициях, а, точнее сказать, на тех местах, где должны были быть позиции артиллеристов. И уже через мгновение обомлел, увидев удручающую картину. Обе позиции были разбиты и дымились. У одной из пушек ствол был задран куда-то в небо, а щиток наполовину смят и разодран. Второго же орудия вообще не было видно, а из того места, где должна была находиться сорокапятка, к серым свинцовым тучам поднимался высокий столб чёрного дыма. Посмотрел по сторонам от места трагической гибели артиллеристов и увидел, что у выезда стоит горящая грузовая полуторка, к которой прицеплена третья из имеющихся у дивизии в наличии сорокапяток. Сама пушка тоже была подбита. Скорее всего, в неё попал артиллерийский снаряд, потому что от неё мало что осталось. Только груды покореженного железа и ствол говорили о том, что когда-то это всё было 45-мм противотанковой пушкой образца 1937 года (53-К).
Очевидно, наше командование, увидев, что с востока, со стороны города Чудово, противник атаку не начинает, решило в последний момент перекинуть это орудие на усиление западного направления. Однако развернуться и принять бой ни пушка, ни артиллерийский расчёт так и не успели. Их подбили на марше, когда они, миновав крайние дома, пытались переместиться на другую позицию.
А чуть дальше я увидел ещё одну печальную картину. Разбитая перевёрнутая телега, которую я за сегодняшнюю ночь видел не раз, говорила о том, что судьбы помогавших нам лошадки по кличке Манька и её хозяина старика Митрича, скорее всего, тоже незавидны. Их тел отсюда заметно не было, но видя, что случилось с повозкой, можно было предположить, что они не выжили.
Представшая перед глазами картина наших разбитых позиций удручала. Однако то тут, то там были видны красноармейцы, которые, несмотря ни на что, вели стрелковый огонь по противнику. Это не могло не вселять в душу надежду на то, что мы выстоим, и город немцам взять не удастся.
Но долгое время быть сторонним безучастным наблюдателем я не мог, не имел права. Меня ждала незаконченная работа. Да и не собирались немцы мне давать отдыха, ежесекундно давая понять, что они пока ещё живы, гады.
И на этот раз этим напоминанием вновь послужил танковый обстрел моей лесопосадки, в которой от леса с каждым таким обстрелом оставалось всё меньше и меньше. Взрывы снарядов заставляли землю непрестанно дрожать. Казалось, сама земля, не замолкая, болезненно стонет.
Прицельно вести огонь в таких условиях было очень сложно, если вообще возможно. Выстрелив в танк, который сейчас проехал в начало колонны и собирался объехать горящую технику, подбил его. Танк намертво встал, но, в отличие от других подбитых танков, не загорелся и не задымился, а повернул в мою сторону башню, чуть поводил стволом и выстрелил. К счастью, по моему окопу он не попал. Снаряд ухнул метрах в пятидесяти левее. Из этого можно было сделать вывод, что моего точного места расположения экипаж танка не знает. И я ещё раз возблагодарил дождливую погоду, которая не давала возможности противнику заметить облака пыли после выстрела из ПТР и нанести более точный удар.
Окинув взглядом колонну и удостоверившись в том, что никто никуда не едет, оставаясь неподвижными целями, зарядил мосинку и перевёл взгляд на центр лесополосы. Вовремя. Я заметил, что враг уже успел перегруппироваться и сейчас полз с востока, то есть, со стороны Новска, в мою сторону. Как только я высунулся из своего окопа, коим служила воронка, по мне тут же открыли ураганный огонь.
Пришлось наказывать, и в течение десяти секунд я ранил или отправил на тот свет как минимум пять пехотинцев.
Моя точная стрельба дала неожиданный результат. Противник прервал наступление, развернулся и пополз восвояси в сторону низины.
Это меня удивило и озадачило, так как не такой уж и серьёзный урон я нанёс этой волне.
Протерев очки, сразу же посмотрел в небо. И в своём предположении не ошибся. На небосводе вновь светились две красные ракеты, запущенные противником из Троекуровска.
«Ага, ясно, опять сигнал своим подразделениям подают, — понял я. — Ну и ничего. До этого-то я артобстрел пережил и жив остался. Контузило, конечно, пару раз. А так руки-ноги целы и голова, хотя и кружится, и болит, но всё ещё на месте. Глядишь, и в этот раз переживу. Да и смысла паниковать нет. Ну, будет по мне артиллерия работать. Ну и что? Я же всё равно ничего изменить не могу. Да что там говорить, я даже сбежать не могу, вокруг немцы. Куда бежать-то? Тогда зачем нервничать понапрасну? Я буду тут, на своей позиции до последнего снаряда, последнего патрона. А как отстреляю весь боезапас, то тогда и буду думать, что делать. И если мне на роду написано умереть сегодня, то умру я в этой лесополосе, до последнего мгновения своей жизни отнимая жизни врагов. Мне терять уже было нечего, и сейчас меня не волновала ни артиллерия, ни кавалерия, ни смерть, ни жизнь. Сейчас меня волновало только одно — танки противника. Я сюда пришёл за ними, а потому именно их я сейчас и собирался уничтожать».
К ПТР осталось пять патронов, а в колонне целей ещё хоть отбавляй. Я понимал, что теперь, кроме меня, больше никто поразить бронетехнику не способен. Артиллеристы, выполнив свой долг, сделали всё, что могли. Другого же бойца с оружием, способным бороться с танками, в дивизии не было.
