Бурят (СИ) - Номен Квинтус

Но все это Николая Павловича касалось лишь постольку, поскольку он обещал «свободное движение поездов». Что само по себе было задачей не простой: паровозы требовалось обслуживать и обеспечивать их топливом. Лучше всего, конечно, углем, но если угля нет, то хотя бы дровами.

Хорошо править страной (ну, или хотя бы республикой), в которой всё есть. А когда нет почти ничего, то это занятие становится довольно обременительным. До весны «республику» спасали лишь отнятые у беляков деньги (не сибирки — эти сразу стали макулатурой, и не бумажки московских правителей — они с самого начала макулатурой были), а старые добрые монеты. В основном серебро: чехи его успели очень много наворовать.

Однако у серебра (да и у золота) есть неприятная особенность: если у тебя в стране нет ничего, то это серебро очень быстро уплывает в страны, в которых что-то, что твое население хочет иметь, есть. И страна остается и без серебра, и без того, что было за это серебро куплено в других странах — потому что больше всего люди хотят купить еду, которая тратится очень быстро или одежду с обувью, которые, хотя тратятся и не очень быстро, но все равно когда-то приходят в негодность. И здесь простого решения хотя бы для минимальной поддержки штанов не видно — сколько бы у тебя не было денег. Хотя, если денег все же не очень мало…

На самом деле у Забайкальской республики все же кое-что было, что-то, очень нужное «другим странам». Была железная дорога от Слюдянки до станции Ерофей Павлович. И чуть менее нужная Москве дорога от Читы к Порт-Артуру. Но главный интерес представляла Сибирская дорога, и за проезд по ней Николай Павлович предложил платить. Немного, в смету, выставленную Москве, он включил лишь стоимость обслуживания паровозов и путей, да еще заложил «два процента на непредвиденные расходы». А к смете он прикрепил довольно пространную роспись различных «материальных благ», которые республика согласна принимать вместо серебряных и золотых денег в качестве оплаты — а принимать банкноты Советской России он категорически отказался. По какому поводу у него состоялся очередной разговор на повышенных тонах с Иваном Алексеевичем:

— Ты что, с ума сошел? Ты же большевик, а счета выписываешь как капиталист!

— Товарищ Кузнецов, в том, что ты неуч, я уже давно не сомневаюсь. Но вот в то, что ты просто дурак, как-то до сих пор не особо верил.

— Это почему это я дурак?

— Потому что суешься в материи, в которых не разбираешься. Поэтому помолчи и послушай: если мы не получим эти деньги, то не сможем заплатить людям за работу. Люди работать бесплатно не будут, паровозы на линию не выйдут, а пути довольно быстро сгниют, проржавеют и развалятся. И на ремонт всего этого потребуется денег куда как больше, чем просто на поддержание всего хозяйства в работоспособном состоянии.

— Ну да, это я понимаю. А вот зачем тут у тебя написана плата за воду? Она же бесплатная!

— В реке, возможно, и бесплатная. А чтобы она попала в паровоз, ее надо насосом на башню водонапорную поднять, а насос должны мастера обслуживать. Для работы насоса нужен уголь или дрова, масло машинное, запасные части на случай поломки. И вообще нужно два насоса иметь, чтобы дорога не встала если один насос сломается. А теперь посчитай, если выучил, наконец, науку арифметику: на каждом полустанке два насоса, запасные части из тех, что ломаются чаще прочих, на три полустанка минимум четыре мастера по насосам, по трое рабочих на каждую водокачку — ведь поезда и днем, и ночью идут. И затраты на все это и составляют плату за воду. Потому что ждать, пока слишком бережливые большевики ведром из ближайшей речки в паровоз воду не наносят, мы не можем: они дурью маются, а вся дорога стоит и этих скупердяев ждет.

— Ну ладно… а два процента на непредвиденные расходы зачем?

— Два — мало, надо бы семь процентов брать. Потому что и насос новый вдруг сломаться может, и стрелка на станции, просто рельс на путях лопнуть, да и вообще что угодно. И чтобы это что угодно починить, нужно людей хоть за полночь на работу поднять, и вместо поломанного новое закупить…

— Ну… тоже понятно. Но почему ты всем работникам оклады такие высокие расписал? Вполне можно и меньше…

— Иван Алексеевич, ну и кто из нас капиталист, а кто большевик? Я стараюсь сделать так, чтобы простые рабочие лучше жили, а ты — ты… слово забыл, у твоего Ленина вычитал… ты — эксплуататор, вот!

— Но у наших в Москве просто нет таких денег…

— Ну что же… нет денег — нет дороги. Ты пойми: сломать дорогу, а потом ее чинить обойдется дороже, чем заново дорогу выстроить. Колчак, конечно, сволочью был изрядной — но работу железной дороги он наладил. А твои товарищи московские свои дороги испортили. У нас поезда по расписанию ходят, а у них не то что по расписанию, у них на многих дорогах поезда вообще ходить не могут! И меня не волнует, где они деньги возьмут, но без денег перевозок просто не будет. И не потому, что я жадный, в потому что негде возить будет! Рельсы просто закончатся!

— А где тогда рельсы брать?

— Американцы нам в помощь…

— Думаешь, американцы большевикам помогать захотят⁈

— Москве — не захотят, а нам помогут. У нас есть деньги, которые мы не собираемся тратить на мировую революцию.

— Почему?

— Потому что я договорился, что все авуары Колчака передаются в наше управление. Правда, при условии, что мы на все эти деньги что-то в самой Америке и купим. Денег не то, чтобы очень много, но на первое время хватит. К тому же они произведут поставки всего, что уже было оплачено но еще не доставлено. А это, между прочим, одних паровозов пятьдесят штук!

— А с чего бы им тебе помогать? Ты же сам большевик…

— Ну да. Но только я не просто большевик, а еще и не дурак, как ты. Американцы точно знают, что я успел отбить у Унгерна много золота, но они не знают сколько именно. Однако получить его они не против — а я сказал, что буду вести закупки за золото после расчетов по всем старым контрактам. А так как они считают, что я почти все золото у Колчака забрал…

— А почему это они так считают? Ведь все оставшееся золото в Москву вывезли…

— Вывезли остатки золота. Американцы знают, что Унгерн украл у Колчака золотой эшелон, а господин Малинин где-то вслух пожаловался, что Колчак из Казани вывез пятьсот тонн, сто сорок успел продать, еще большевики сорок тонн забрали… Чехов назвал ворами с подонками: ну пьяный был, что с него взять? Но чехов-то перед посадкой на корабли до нижнего белья осматривали, и американцам это известно.

— Так у нас…

— Говорю же: пьяный. Большевики московские забрали все остатки, а мы взяли сорок две тонны у Унгерна и восемь тонн у чехов. Тонну уже потратили: я же трактора закупил, еще плуги, косилки-молотилки, станки по мелочи — но и об этом американцы знают. Знают, что если мне что-то потребуется, то я просто покупаю и плачу золотом. Еще знают, что мы в Ново-Троицком промысле почти пятьдесят пудов золота намыли — но и знают, что платить этим золотом я пока не буду. Сейчас я плачу их долларами, которых в американских банках у нашей республики почти на шестьдесят миллионов золотых рублей. А снова золотом платить буду только когда эти деньги потрачу…

— И ты собираешься рельсы покупать?

— Ну… да. И рельсы тоже, просто немного. Нам их нужно ровно столько, сколько потребуется, чтобы пару лет дорогу в рабочем состоянии поддерживать.

— А потом?

— А потом сами их делать будем, на Петровском заводе. Я заказал у американцев рельсопрокатный стан.

— А ты и про станы понимаешь?

— На заводе люди есть, которые понимают. А если есть, чем людям платить, то они очень многое сделать могут…

Николай Павлович в металлургии, тем более современной, практически не разбирался. Но науку арифметику он в детстве выучил хорошо — и прекрасно понимал, что Петровский завод, даже если получится его использовать на полную мощность и всю его продукцию на рельсы пускать, в сутки может этих рельсов произвести примерно на шестьсот метров дороги. А ведь для постройки нужны еще и костыли, чтобы рельсы к шпалам прибивать, и болты с гайками, чтобы рельсы друг с другом свинчивать, и накладки разные. Так что разговор о том, что завод рельсами всю дорогу в Забайкалье обеспечит, были в большей степени для отвода глаз. Глаз тех, кто внимательно наблюдает за тем, что творится в новенькой Забайкальской, но все же Советской республике.