На исходе лета - Хорвуд Уильям

Триффан издал смешок:

— Вряд ли мы будем прятаться. Бичену не терпится побродить там и сям, и боюсь, мне придется силком удерживать его рыльце у текстов!

Бичен улыбнулся и приободрился, почувствовав надежду на новую компанию и дружбу, а также узнав, что сюда порой приходит Мэйуид и, может быть, появится снова.

С радостью в сердце он последовал за Хеем и Триффаном в кусты, скрывавшие вход в укромные тоннели, где все трое спустились под землю.

В тоннелях оказалось чисто, непыльно, а норы в глубине были опрятны и прибраны. Наверху почва выглядела темной и рыхлой — почва сырого места, — однако по мере того, как Триффан спускался, стены и пол становились все крепче и плотнее.

Но здесь раздавался странный, сбивающий с толку гул ветра, совершенно не похожий ни на что слышанное Биченом раньше, и, боясь потерять ориентацию, он постарался держаться поближе к двум кротам.

— Творение Мэйуида, а помогал ему Скинт, — через плечо объяснял Триффан, спеша вперед в нетерпении снова добраться до манускриптов, которые так долго не видел. — Даже если враг найдет этот путь, то не только сам запутается, но другие издалека услышат его и скроются по особым, предусмотренным Мэйуидом ходам. Можно надеяться, что все эти предосторожности больше не нужны, что никто не вторгнется в эти тоннели и им больше не придется служить укрытием от нападений. Как бы то ни было, после Верна и дороги домой, которую без Спиндла мне бы не одолеть, мне… мне больше не хочется ни сражаться самому, ни подбивать к этому других.

Они подошли к хитроумно скрытому спуску на нижний уровень, и Хей дальше не пошел.

— Мне пора, — сказал он. — Но ты знаешь, где меня найти, Триффан, и я обижусь, если вскоре ты не зайдешь. Что до тебя, Бичен, не давай ему слишком налегать на себя. Я не уверен, что кроту на пользу письмо, особенно в летние месяцы, когда в лесу столько интересного. Ты тоже заходи ко мне — он скажет, где меня найти. А что касается еды, у верхних тоннелей червей в избытке, да и я буду рядом.

Хей не ушел, пока Триффан не спустился по почти вертикальной шахте на следующий уровень. Потом Триффан и Бичен несколько раз повернули вправо и влево, вперед и вниз; наконец эта путаница кончилась, гул ветра затих, и через мгновение кромешной тьмы, пока они спускались еще на уровень, оба крота оказались в широком и тихом тоннеле, который вел в пустой ствол огромного дерева. Этот дуб Триффан и показывал Бичену на поверхности.

Оттуда пробивался слабый свет и еще более слабый ветерок. Почва здесь была светлее, чем наверху, за века выщелоченная дождями, с золой и обгоревшими стеблями растений — свидетельством древних пожаров, что бушевали в лесу задолго до того, как дерево, теперь уже и само умершее, было еще семенем.

Так из прошлого вырастает настоящее, так настоящее стареет…

Здесь, на нижних уровнях, Триффан и Спиндл некогда решили провести свои последние кротовьи годы, вместе работая, скрывшись ото всех, в уединении и безопасности, чтобы создать тексты, будущее которых невозможно было ни узнать, ни даже предугадать.

И теперь Триффан привел сюда Бичена. Старый летописец был растроган возвращением в свое бывшее жилище и, остановившись в ровном свете, осмотрел белые мертвые корни, образующие стены, взглянул на норы, где тоннель расширялся и где в полумраке вырисовывались ряды манускриптов.

— Я мало рассказывал тебе о Спиндле, да? — внезапно охрипшим голосом спросил Триффан; его губы дрожали, голова склонилась. — Не выразить словами, как мне не хватает его. Он был самым хорошим другом, каким только может быть крот.

Он медленно двинулся мимо текстов, Бичен молча шел следом. Триффан подносил затупившийся коготь то к одному, то к другому фолианту. Вот он коснулся какой-то книги, потом заглянул в нору рядом.

— Это моя нора, — сказал старый крот. — А вон та — Спиндла, — добавил он, указывая чуть вперед. — Ты можешь расположиться там.

Как и у Триффана, нора Спиндла была вырыта вдоль пустого ствола, и через вход в нее проникали свет и свежий воздух. Там было опрятнее, чем у Триффана, имелось небольшое возвышение для сна, и еще одно, побольше, где, как догадался Бичен, Спиндл творил свои писания. Кроме покрывавшего все тонкого слоя пыли, единственным, что нарушало порядок в норе, были три фолианта из коры, небрежно брошенные на возвышении, словно оставленные кротом, который сейчас вернется.

— Он работал над ними, пока не ушел в последний раз. Это случилось накануне твоего рождения.

Протянув лапу, Бичен потрогал фолианты. Казалось странным видеть и осязать предметы, положенные сюда накануне твоего рождения.

— Думаю, мне понравится эта нора, — сказал он. — Я чувствую здесь дух Спиндла.

— Да, — ответил Триффан. — Он бы обрадовался, если бы знал, кто здесь поселится. Спиндл всегда интересовался историей и записывал все так, как оно происходило за годы его жизни. Он был летописцем, как и я, но никогда не называл себя так и всегда оставался скромным. Еще никто не знаком с его трудами, и никто не знает их все, даже я, поскольку был занят своими и вечно бегал туда-сюда. Да! — На глазах у Триффана выступили слезы, но он не заплакал, а приосанился, потому что лично знал такого замечательного крота. — Теперь здесь, на этом самом месте, в то короткое время, что у нас осталось, прежде чем ты начнешь свою великую миссию в кротовьем мире, я научу тебя письму и покажу наши со Спиндлом книги. Из трудов Спиндла ты узнаешь историю нашего времени, а мои поведают тебе кое-что об учении Босвелла, твоего отца.

Изучай их, изучай внимательно, и открой для себя, как создавать собственные тексты, но всегда помни, что писания начинаются с живых кротов и что, закончив, крот должен отложить их, выйти в мир и жить. Если они не помогают кротам, они ничто. Манускрипт всего лишь тоннель, проделанный одним кротом по трудной местности, чтобы другим было легче идти. Трудность может заключаться в писании правды — как это делал Спиндл — или в достижении дарованного Камнем вдохновения, чтобы установить глубокий смысл, заложенный в жизнь кротов, — как делал Босвелл.

Ни манускрипт, ни текст, ни фолиант не затронет душу другого крота так, чтобы заменить ему прикосновение живой лапы к телу. Книги не заменят доверительной сердечной беседы с другом — прикосновения любви. Аффингтонские летописцы об этом забыли, хотя они и оставили нам великое наследство. Я не уверен, что даже Спиндл, при всех своих неоспоримых достоинствах, всегда помнил об этом. Но меня учил Босвелл, а потому я на долгие годы оставлял свои писания, чтобы прожить жизнь полностью и научиться мудрости у других кротов.

— Ты будешь здесь писать или только учить меня? — спросил Бичен.

— Крот может только помочь другому приобрести собственный опыт, — ответил Триффан. — Все прочее — пустые слова. Поэтому я буду писать, а ты, глядя на меня, учиться, и, хотя могут быть лучшие способы, ты будешь учиться именно так, и это будет нелегко.

— А что ты будешь писать?

Триффан не сразу ответил; он снова обвел взглядом написанные им и Спиндлом тексты, походил среди них, в глубокой задумчивости потрогал некоторые и лишь потом сказал:

— Видишь ли, крот, не то чтобы я не хотел сказать тебе, скорее, я боюсь сказать. Босвелл не раз говорил мне, что летописцу лучше никому не рассказывать о том, что он собирается написать, чтобы в разговорах не потерять волю к писанию, и я всегда следовал его совету. Но когда я уясню себе свои замыслы, выбери момент и спроси меня снова, и я открою их тебе. Во всяком случае я хочу, чтобы ты узнал их до… до нашей разлуки, которая произойдет в свое время. Возможно, ты сможешь поведать другим о моих писаниях, ведь иначе никто никогда не узнает, о чем я написал.

Триффан задумался, потом взглянул на Бичена и вдруг сказал со смешком:

— Да не смотри ты так серьезно! Когда я впервые познакомился с Босвеллом, он показался мне величайшим кладезем знаний, и я думал, что он скрывает их от меня. А когда он отрицал это и говорил, что я сам все знаю и просто забыл, я не верил. «Когда-нибудь, крот, ты поверишь», — говорил он, теряя терпение.