Я Распутин 4 (СИ) - Вязовский Алексей

— Само собой!

У сына аж глаза загорелись. Я потер руки. Сеть расставлена, а я словно паук засел в засаде.

Ловушка сработала на следующее утро. Уже на завтраке, куда меня специально пригласил личный камердинер Николая — Терентий Чемодуров — почти сразу зашла речь о военном министре.

— Очень Сухомлинова рекомендуют — вздыхал царь, попивая свежевыжатый на английский манер апельсиновый сок

— Не будет дела. Пока приедет, да вникнет… — осторожно оппонировал я — На переправе коней не меняют

— Никки! — Аликс внимательно посмотрела на супруга, Алексей громче обычного заелозил вилкой по тарелке.

— Давай, что у тебя там… — Николай поморщился, вздохнул. Как ему все-таки тяжело даются решения. Особенно, когда давят со всех сторон, нет времени обдумать все, взвесить.

— Вот представление на Палицына в военные министры — я протянул заранее подготовленный документ — С Петром Алексеевичем согласовано.

— Да знаю, я знаю… Как сговорились все!

Царю подали бювар, он подмахнул представление, слуги присыпали подпись песочком.

“Продолжение прений по назначению военного министра открылось речью депутата Чхеидзе. Сделав сегодня неудачный выпад в сторону г. Пуришкевича и обвинив его в абсолютном пренебрежении интересами вовлеченных в войну “трудящихся”, г. Чхеидзе выразил проблематическую уверенность, что назначение кого-либо из наших заслуженных генералов приведет лишь к новым потерям.

Возмущенный выпадом г. Пуришкевич, ходивший в продолжении речи между рядами, подскочил к трибуне и попытался стащить с нее г. Чхеидзе…”

Я закрыл газету и потрогал разбитую бровь — возле трибуны тогда вскипала свалка…

— Депутат Пуришкевич, сядьте! — надрывался председатель.

Со скамей правых к трибуне стремительно шел Шульгин, от левых рванулись трое во главе с Ульяновым. Левые успели раньше и принялись оттаскивать уже Пуришкевича, тут же засветившего в глаз одному из доброхотов.

— Немедленно прекратите! — возгласил депутат Ульянов, но вместо прекращения был вынужден отбиваться уже сам.

— А-а-а, — радостно завизжал Пуришкевич, — тебя-то мне и надо!

Видно правду писали про то, что Ильич постоянно тренировался на турнике, да и многокилометровые прогулки в Альпах сделали свое дело — он отбил удар и, в свою очередь, вмазал Пуришкевичу. Тут уж повскакивали почти все депутаты и дело запахло массовой дракой, отчего осторожный Чхеидзе предпочел незаметно исчезнуть с трибуны, а мне пришлось разнимать драчунов. Эх, раззудись плечо, размахнись, рука! Кто в суматохе мне заехал по брови, я так и не понял, но рассечение заработал.

Так и в газеты попал — в кровище, стоя у трибуны и держа в каждой руке по депутату за шкирку. “Сибирское крестьянство против столкновений в Думе ценой собственной крови” — гласила ерническая подпись.

Пока меня обихаживал думский врач, в кабинете поочередно побывали главы всех фракций — кто с поддержкой, кто с соболезнованиями, а кто и с извинениями. Дольше всех пришлось разговаривать с Черновым — он пришел во главе целой депутации, с Чхеидзе и Лениным.

— Да бог с ней, с дракой, — пресек я лишнее словоизвержение. — Это вам, господа гимназисты, такое странно, а в деревнях на кулачки сойтись милое дело! Вы лучше вот что скажите, что насчет военного министра думаете?

У левых горело пропихнуть своего кандидата, явно непроходного Николая Авксентьева. У депутата не было ни военного образования, ни соответствующего опыта, но когда это кого волновало в России? «В борьбе обретёшь ты право своё!», прям по лозунгу эсеров.

Сколь я ни смотрел на Чернова с выражением “Ты что, дурак?”, он так и не проникся.

— Вот странно, господа хорошие, что простому мужику вас учить приходится. Сказано же, политика есть искусство возможного! Ну, предположим, поставим мы вашего Авксентьева, лично против него ничего не имею, просто не знаком близко. Но в министерстве и армии это вызовет эту самую, как ее, обосруцию…

Делегация задавила смешки, Ленин с презрительной гримасой так вообще к окну отошел.

— Обструкцию, Григорий Ефимович, обструкцию.

— Во-во. Царь Думу распустит, а ежели не распустит, Столыпин все одно не станет работать с вашим Авксентьевым. В министерстве сплошь военные, как они гражданского над собой примут? Да никак. И станет еще хуже, чем было, вам этого надо? Палицын же себя зарекомендовал, мобилизацию провел — пальчики оближете. Без суеты и нервов.

Челночная, не челночная, но дипломатия и компромиссы свое сделали — Дума проголосовала за Палицына и я поехал поздравлять, пока еще в здание Главного штаба. Генерал, однако, встретил меня волком:

— А вы меня, Григорий Ефимович, спросили?

— Бог терпел и нам велел, Федор Федорович. У вас вот армия и министерство, у меня Дума и еще десятка два дел, — ухватил я его за руку и все-таки пожал ее. — Сейчас время такое, все должны в полную силу работать.

— Ах, бросьте, меня убеждать не надо. Просто здесь, в штабе, я все досконально знаю, а там…

— Больше некого, Федор Федорович! И мы так уговорились — как только фронты встанут, будем искать вам замену.

— А они встанут?

— Непременно.

— Видение было?

— Да какие уж тут видения, все к тому идет, что войска в землю зароются. Чаем не напоите? — попробовал я сменить тему.

Палицын тяжело вздохнул и надавил кнопку звонка, но вместо вестового в кабинет просочился адъютант, бросил на меня тревожный взгляд, потом вопросительный на Палицына и показал издалека бланк срочной телеграммы.

— Давайте, при Григории Ефимовиче можно, — протянул руку генерал.

Он прочел текат, брови поползли наверх, перечитал, в раздражении передал бумагу мне:

— Черт-те что делается! Греки и болгары остановили наступление на Стамбул и запрашивают нашего мнения!

— Как остановили??? — я прямо подпрыгнул в кресле и схватил бланк.

Твою же мать! “Следуя просьбе российского министерства иностранных дел…” Это как? С каких пор Извольский командует наступлениями? Черт, турки же эту передышку непременно используют и все, профукан шанс одним махом взять османскую столицу, получить проход через проливы и обезопасить южный фланг!

— Велите копию снять, Федор Федорович. Поеду разбираться, только в Думу телефонирую, чтобы Извольского вызвали.

Ладно, теперь уж этому хитровану я все припомню. Терпелка закончилась — никакой Столыпин не спасет.

Вот с копией в руках я и прибыл на экстренное заседание военного комитета Думы, так и мотаюсь по Питеру туда-сюда. Новость о телеграмме Извольского уже дошла до комитета по иностранным делам, от них распространилась дальше, так что на министра накинулись почти сразу — многие понимали, чем чревата потеря темпа.

Извольский буквально блеял про “опасность вовлечения России в войну на юге” и поминутно утирал пот платочком.

— Какая, к черту, опасность??? — возопил я. — Вы что, не понимаете, что турки будут непременными союзниками Центральных держав?

— Именно этого я и пытался избежать, — возразил придавленный общим натиском министр.

— Избежать этого можно было взятием Стамбула и проливов, чему вы воспрепятствовали! — припечатал Чернов

Извольского порвали на клочки и постановили вызвать в думу Столыпина. Пока отдувались да согласовывали позиции, приехал страшно недовольный Петр Аркадьевич, на которого накинулись с новой силой — у нас как, есть общая государственная политика или каждый министр волен поступать по своему усмотрению? Премьер поначалу отбивался, но, судя по всему, новость про остановку наступления узнал только сейчас и тоже рассвирепел.

Министр иностранных дел прямо в кулуарах написал прошение об отставке, встал сразу вопрос кого на его место. Я как представил новые батали, а может даже драку у трибуны, как сразу бровь заболела. Думская стража совсем расслабилась, надо ее заранее на заседание позвать и в проходах расставить. Может специально резиновые дубинки придумать для казаков? Охлаждать самых рьяных…