Мамба в Афганистане (СИ) - Птица Алексей

— Каким богам? Ты ведь мусульманин.

— Старым богам, что владели душами людей ещё до пришествия Христа и Мухаммеда.

— Ты, значит, язычник?

— Нет, я лекарь, воин и знахарь. Я верю и в Аллаха, и в старых богов. Кто сильнее, в того и верю… Я многое знаю и многое умею, но чтобы это многое уметь, мне приходиться искать знания повсюду. И я их нахожу.

— А ты не боишься, что я прикажу тебя повесить, как собаку?

— Нет, вы ведь и сами приверженцы старых культов, тогда зачем это вам? Ислам для вас не коренная религия.

— Ты продашь душу Саида?

— Я? — усмехнулся я. — Зачем? Никому его душа не нужна. Это всё страшные сказки для взрослых. Я буду просить богов помочь мне сделать зелье, на этом всё.

— Но зачем ты мне об этом говоришь? Ты ведь это мог сделать и втайне от нас.

— Мог, но вы должны знать, с кем имеете дело, и не питать никаких иллюзий. Этот мир не делится на белое и чёрное, он наполнен самыми разными красками. И мне приходится быть настоящим художником, чтобы заниматься лечением людей. Смешивая белое и чёрное, я добавляю в отвар все краски жизни, исключая серость, и поэтому я могу лечить. Впрочем, я не настаиваю. Осталась неделя моего пребывания здесь, и если он не выздоровеет, то я всё равно буду вынужден уехать.

— Аль-Шафи, давай так. Ты мне ничего не говорил, и я ничего не слышал. Поступай, как считаешь нужным. Никого искусней здесь, кроме тебя, нет. Ступай, не тревожь моё сердце напрасной болью.

Я неслышно поднялся и, прижав руку к сердцу, вышел прочь. Придя к больному, измерил его температуру и осмотрел всего, не увидев ничего утешительного для раненого. Тот находился в сознании и с затаённой надеждой смотрел на меня.

— Скажи, аль-Шафи, я буду жить?

Я вздохнул и устало вытер ладонью лицо.

— Не думаю, что это тебе удастся.

— Да, я знаю, — глаза Саида померкли. — Сколько мне осталось жить?

— Неделю.

— Никаких шансов нет? Вообще никаких? — и он откинулся на жалкую соломенную подушку. — А так хочется жить.

— Есть шанс, но небольшой.

— Какой? — вспыхнули надеждой глаза раненого.

— Я могу обратиться к старым богам и сварить зелье, но…

— Старым богам?

— Старым богам Африки. Это трудно, но возможно. Тебе же придётся заплатить за это очень высокую цену.

— Ты хочешь продать мою душу?

— Я не дьявол, чтобы заниматься подобными вещами, и думаю, что и ему не нужна она, тем более твоя. Никакой ценности ты не имеешь.

— Тогда зачем тебе возиться со мною?

— Почему? — и я вплотную приблизился к его лицу, пристально смотря в глаза. — Мне нужны люди, преданные мне и душой, и телом. Те, которые пойдут за мной хоть на край земли и поведут других за собой. Те, которые не будут спрашивать у меня, почему. Те, что готовы выполнить любой мой приказ, что будут готовы идти до конца, даже не зная цели... Вот такие люди мне нужны. Нет, мне не нужны рабы или послушные моей воле куклы, и уж тем более я не собираюсь всё пускать по воле волн. Если я спасу тебя, то буду всё время помогать, но и ты должен быть достоин меня.

— Я достоин. У меня высшее образование. Я учился в Кабуле в политехническом институте, который построили шурави. Я инженер-механик. Я многое умею, в том числе и воевать, я даже знаю русский язык.

— Да, действительно удивительно, — сказал я по-русски, вызвав у раненого лёгкий ступор.

— Ты тоже знаешь русский? Но где ты его выучил?

— Боги Африки помогают мне с языками.

— Ты врёшь!

— Вру, — согласился я. — Да тебе не всё ли равно, откуда я знаю русский? Ты должен думать не об этом, а как спасти свою жизнь. Что обещаешь мне ты, если я спасу твою жизнь?

— Всё, кроме своей души.

— Я уже тебе говорил, — вспылил я, — мне не нужна твоя душа, мне нужен преданный ЛИЧНО мне мой соратник, который не изменит ради денег, славы, женщин или власти. Подумай, прежде чем ответить! Ты готов дать мне клятву на крови?

— На крови?

— Естественно, на крови, мне не нужны пустые слова и обещания. Слова — это ветер, что дует в горах, насвистывая разные глупости. Только твоя кровь докажет твои истинные намерения.

Калаш задумался, в его серых глазах с проблесками зелёных искорок мелькнули мучительные сомнения трудного выбора.

— Я согласен, — наконец выдохнул он тяжело.

— Руку!

Я зашептал старые слова клятвы крови, не стесняясь лежащих тут же других больных. Все настороженно смотрели на меня, но боялись помешать или обратить ненароком на себя внимание. Я рассек ножом палец, и капля крови, вытекавшая из него, стала объектом моего внимания. Можно, конечно, разрезать всю ладонь, но, как сейчас говорят, это будет больше театральный эффект, чем практический. А мне уже и так хватает мистики.

Мериамо свану, мериамо ноби, мериамо кару. На шуз, на риз, на каз. Ка рах, ка рам, ка нас, иблин мас.

Мой голос то становился громче, то затихал, словно рокот океанской воды, бьющихся о берег волн. Саид завороженно внимал мне, а потом стал повторять слова клятвы, не в силах сопротивляться принятому решению. Взяв с него клятву, я покинул дом, выйдя в ночную мглу. В лицо пахнуло свежестью зелени и цветущих деревьев.

Солнце уже давно закатилось за верхушки гор, погрузив окрестности в чернильную тьму местной ночи. Зная дорогу, я отправился на ближайший склон горы, где у меня уже с обеда лежали заготовленные загодя дрова и котелок с запасом воды и трав.

Быстрый росчерк спички поджёг кусок газеты, от неё запылали сложенные в пирамиду дрова. Высоко вверх взметнулись жаркие языки огня. Пучок листьев, брошенный в пламя, тут же пустил едкий, вонючий дым, который мгновенно помог войти мне в транс. Сознание помутилось, и, привстав на цыпочки, я окинул совсем другим взглядом всё вокруг.

Горы спали, только ночные звери мельтешили на земле, бегая по своим делам: охотились, дрались, жевали корешки и траву, а то и тех, кому не повезло сегодня быть пойманным хищником. Шуршали по камням и траве змеи, выискивая себе добычу, бегали скорпионы и сколопендры. Пару дневных ночёвок местных змеюк моё свободное сознание успело заприметить на будущее.

Но не они мне были интересны. Интересны мне, конечно же, были люди. Я не смог увидеть глазами парочку спрятавшихся в темноте, но мои обострившиеся до крайности чувства подсказывали, где они укрылись. Ах так? Набрав в лёгкие побольше воздуха, я заорал:

— Прочь все, кто прячется в ночи! Уйдите с моих глаз долой! Кем бы ты ни был, человеком или животным, я буду разговаривать с духами. И горе тем, кто помешает мне!

Горящая палка в моей правой руке указала в ту сторону, где сидели двое соглядатаев.

— Прочь! Про-о-очь!

Один из них сразу дрогнул, другой долго колебался, но, видя направленную на себя палку, тоже испугался и сделал ноги. Конечно, они просто отбежали подальше и не ушли совсем. У них, очевидно, имелся приказ о слежке, но страх в их душах я посеял. А значит, мне никто не сможет помешать при разговоре со Змееголовым.

Вода в котелке закипела, и я принялся кидать в неё всё, что отложил для зелья, потом достал из-за пазухи заветный пузырёк и капнул из него в воду. Ничего не произошло. Да и не должно произойти, не для того капнул. А вот второй эликсир попал сразу на угли и исторг, испарившись, лёгкий серый дымок, что в темноте и не разглядеть.

Воздев руки к ночному небу, я привычно прошептал слова призыва.

— Приди Змееголовый. Приди, прошу тебя!

И тот не заставил себя долго ждать.

— Кхе, кхе, кхе! Ты, Мамба, неисправим. Что, нельзя без зрителей обойтись?

— М-м, нельзя. Ты, Змееголовый, не в Африке сейчас, а в Пакистане, даже почти в Афганистане. Трудно тебя вызвать, поэтому приходится применять усилители. Да и зрителей я всех уже разогнал, твоё язычество.

— Ну-ну, а те трое, что за тобой следили, думаешь, они ни о чём не догадаются?

— Они уже догадываются, да они и сами язычники. А почему трое? Я увидел только двоих.

— Третья старая бабка. Тебе сложно её увидеть, она тоже шаманка.