Олег Северюхин - Рыбалка на другой планете
– А как мы полетим? – спросил я.
– Не волнуйтесь, – успокоил меня Кур, – все очень просто. Видите блестящий круг подо мной? Это называется платформа. Мы встаем на платформу, я включаю телепортатор, и мы с вами мгновенно переносимся на нашу планету.
– Как это? – не понимал я.
– Все очень просто, – начал объяснять мне Кур, – есть система передачи информации при помощи электромагнитных волн. Мы установили, что волна имеет атомную структуру, как и все то, из чего создано все сущее. Таким образом, если необходимый предмет превратить в волну, то его можно перемещать на огромные расстояния очень быстро и без потери качества. Человек тоже является таким предметом. Платформа превращает нас и себя в атомы и отправляет по месту назначения. Платформа на Лобарии уже установлена на центральной площади. Нас ждет торжественная встреча. Летим!
Я встал на платформу и ничего не почувствовал, кроме волны тепла, поднимавшейся от ног к голове. Затем тепло опустилось от головы к ногам, и я увидел себя на большой площади, заполненной народом. Бравурно звучал оркестр и сильный голос пел:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Над толпой колыхались красные транспаранты с большими буквами, написанными белилами:
СЛАВА ПОКОРИТЕЛЯМ КОСМОСА!!!
НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ!
ПАРТИЯ – ВДОХНОВИТЕЛЬ И ОРГАНИЗАТОР ВСЕХ НАШИХ ПОБЕД!
ПАРТИЯ – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!
Лысый человек в украинской «писанке» сказал в микрофон:
– Слово для приветствия предоставляется летчику-космонавту СССР, полковнику Северцеву Андрею Васильевичу! Урррааа!
Вся площадь взорвалась многоголосым ревом:
– Уррааа!
Я подошел к микрофону. Откашлялся. Площадь затихла. Как говорят, пролетевшую муху было бы слышно. Что им сказать? Не знаю. Явно, что это не земля и это не земляне, но как они похожи на моих земляков. Все один к одному. Я протянул руку к лицу, чтобы снять очки, но лысый перехватил мою руку и сказал тихо:
– Вы обещали не снимать очки.
Я кивнул головой в знак согласия и стал говорить то, что от меня хотели слышать:
– Товарищи! Дорогие товарищи! (бурные аплодисменты). Позвольте мне от вашего имени и от себя лично выразить искреннюю благодарность Центральному Комитету и Политбюро нашей партии за заботу, проявленную в развитии космоса! (бурные и продолжительные аплодисменты).
Я что-то говорил еще, что-то из того, что помнил с политзанятий, кого-то благодарил, в чем-то клялся и все мои фразы перемежались аплодисментами.
После меня выступили работница, рабочий и лысый в вышитой рубашке. Потом меня подхватили на руки и понесли к ожидавшей открытой машине. В машине меня возили по городу. Стоявший на тротуарах народ громко приветствовал меня.
Я смотрел на город и узнавал его и не узнавал. Он был похож на тот город, в котором я родился, на наш областной центр, на тот город, где я учился и на Москву. Все причудливо смешалось в одном месте. Недалеко от моего дома в районном центре Центральной России была станция метро «Северцевская». Чудно.
Я попросил остановить автомашину около моего дома. Из дома вышли мои отец и мать.
– С приездом, Андрей, – сказал отец, а мать уткнулась головой в мою грудь.
Я их уже давно не видел, а здесь они были такими же, какими я их видел в последний раз.
– Отец, чего мы здесь стоим на улице? – сказала мама. – Веди сына в дом, стол накрыт и там все, как ты любишь.
Лысый мужчина в косоворотке попрощался со мной и уехал дальше, а я остался с родителями. Дома все было так же. Пятиэтажная «хрущевка», двухкомнатная квартира, смежные комнатки, из «зала» выход на балкончик, маленькая кладовка, кухня, чуть побольше этой кладовки, и совмещенный с ванной санузел, в котором мог размещаться, то есть мыться или отправлять естественные надобности, только один человек. У нас почти весь СССР жил в таких домах или в бараках, неизвестно какого года постройки. Если бы не война, так бы в бараках и жили до первого выхода человека на Луну.
Стол был накрыт так, как во время моего каждого приезда в отпуск: пельмени, соленые грибы со сметаной и с луком, соленое сало, черный хлеб, селедка с маслом и луком. Вроде бы и непритязательный стол, но пища здоровая и экологически чистая, а на столе еще и бутылочка «Московской» водки за два рубля восемьдесят семь копеек. Только что из холодильника. Как это говорят? «Тут и ленивый не мог устоять».
Я знал, что у матушки в холодильнике есть еще и холодец, и маринованный хрен к нему, а у отца на ниточке вялится соленая рыбка, чтобы завтра на второй завтрак сходить попить с ней пивка «Жигулевского» в пельменную в соседнем доме.
Я сел к столу. Выпили с отцом. Мать, как всегда, пригубила, и я набросился на все то, что было на столе. Ел и не мог наесться. Выпили по второй, сразу по третьей, как говаривал отец, – между второй и третьей пуля не должна пролететь, – закусили и откинулись на спинку стула передохнуть и перекурить.
– Как дома, сын? – спросил отец.
– Без слов, – ответил я, махнув неопределенно рукой. – А это кто? – спросил я, указав на девушку, сидевшую с нами за столом.
– Это? – переспросил отец. – Это Наташа, она живет неподалеку и хочет выйти за тебя замуж.
– То есть, как это замуж? – удивился я.
– Очень просто, – сказал отец, – пойдете в бюро записи актов гражданского состояния, если не забыл, то это называется ЗАГС, вас там распишут, выдадут удостоверение и будете жить-поживать и добра наживать. Сейчас вот и решим, завтра в ЗАГС пойдете или чуть позже.
– С чего бы это? – спросил я. – Меня кто-нибудь спросил?
– Ты пойми, сынок, – извинительно сказал отец, – у нас сейчас вроде как коммунизм, каждый получает то, что он хочет.
– Что это значит, что кто захочет? – возмутился я. – Кто-то захочет на голове ходить, так ему что все должны помогать встать с ног на голову? – засмеялся я.
– Ничего смешного здесь нет, – сказал отец, – каждый должен помочь этому человеку.
– А если он захочет кого-то ограбить или убить? – спросил я.
– Ничего не поделаешь, – сказал отец, – придется идти вместе с ним грабить и убивать.
– Вы что с ума тут посходили? – сказал я, постучав согнутым указательным пальцем себе по лбу.
– Как ты с отцом разговариваешь? – вмешалась в разговор мать. – Если отец откажется это сделать, то ему плохо будет. Власти придут и заберут его на перевоспитание.
– Какое перевоспитание? – удивился я. – С культом личности было покончено на двадцатом съезде партии.
– Сынок, разве можно верить тому, что говорят? – шепотом сказала мама. – Верить нужно только своим глазам. Ты думаешь, отцу твоему легко говорить такое? Ему тяжело, да только он привык подчиняться власти, потому что как только заимеешь свое собственное мнение, так оно сразу начинает идти вразрез с тем, что говорят власти. Вот посмотри. Говорят, что борются с пьянством, а страна запивается. Народ по пьянке гибнет как на самой жестокой войне. Или правила дорожного движения. Они для кого? Да только для самых законопослушных граждан, которых и привлекают по статье нарушения дорожного движения, причем нарушения эти и нарушениями не являются по сравнению с тем, что творят на дорогах те, у кого денег куры не клюют и те, кто при власти и, кто себе неприкосновенность в закон ввел. И криминальные авторитеты вместе с ними. О борьбе с коррупцией рапорта победные читают, а коррупция как она была, так она стала не меньше, изощреннее, разве что. Когда вечером или ночью гражданин выйдет погулять без опаски на улицы родного города, то тогда можно судить о том, насколько эффективно работают власти. А так, как в сказке: днем правят светлые силы, а ночью правят темные силы. Зимой наступает господство темных, а летом – светлых. А лето у нас сам знаешь, какое короткое.
– Мама, а почему ты говоришь совсем не так, как другие люди? – спросил я.
– Я, сынок, ничего не хочу, – сказала мама, – пусть все идет так, как это положено теми, кто нас создал. Как только у людей появляются чрезмерные желания, так для исполнения их требуется насилие над другими людьми, за счет которых эти желания и будут исполняться. Все в мире взаимосвязано. Кто-то жрет в три горла, жиром заплывает, ожирение объявляют национальной катастрофой, а кто-то сквозь ребра смотрит, не получая полноценной пищи и не имея денег на ее покупку. Кто-то экономику развивает, не стесняясь в тратах денег, потому что сам их печатает, а кто-то свое производство закрывает, потому что нет денег на его развитие. Несправедливость всюду, а по справедливости ничего сделать нельзя, потому что не бывает такой справедливости, которая бы всем нравилась. Что справедливо для одного, то несправедливо для другого.
