Расул Мухлисов - Проект Карфаген
— Вы это всерьёз? Ваше Минобороны планирует…
— Скорее всего — да. Поймите, мы копили военную мощь значительно дольше вашего мира. А натянутый лук должен выстрелить, пусть даже в небо, иначе тетива придёт в негодность. А если по дороге, совершенно случайно, стрела и зашибёт дурного перелётного гуся, который имел неосторожность лететь на её пути — так кто будет сожалеть. Тем более, что ваши — далеко не коммунисты, более того, они — предатели, перебежчики, отринувшие идеалы коммунизма ради хищнической наживы и тому подобное. По ним колокол не зазвонит. Да и перспективы полноценной термоядерной войны лучше проверять не у себя дома. Нет, ваш мир подходит идеально, поверьте уж старому еврею — тяжело вздохнул Фрейман. В его выцветших карих глазах плескалась боль и страх за незнакомых ему людей. Наверное, его народу это свойственно — ведь они, как никто другой, прочувствовали кошмар целенаправленного геноцида.
Мне стало не по себе. Вот и начинала рушиться красивая, до боли в сердце и слёз в глазах ставшая мне родной сказка. Нет, как сторонний наблюдатель, я прекрасно понимал местных вояк. Это предельно логично, целесообразно и оправдано. Я даже нашёл в себе силы восхититься ледяной красотой комбинации — но вот принять ЭТО сердцем я не мог. Ведь там МОИ родители, МОЯ Аня, и МОЙ мир. Я внезапно почувствовал ответственность — за всех, живших ТАМ. И если от меня хоть капельку могла зависеть судьба того, старого мира — я выполню всё, что попросит Фрейман. Потому что иначе — нельзя, иначе — неправильно.
— Так вот, Расул. Началась какая-то странная катавасия вокруг вас, меня, и проекта "Карфаген". И я считаю целесообразным — это слово он выделил — вам временно, подчёркиваю — временно — уехать из страны. До тех пор, пока мы не вытащим вашего двойника ОТТУДА, и не предъявим его органам. А потом — уже их работа, их хлеб. Главное сейчас — вытащить вас из-под колпака КГБ, и отправить подальше. Разумеется, если вы им будете нужны по-настоящему, они вас и на марсианском Олимпе достанут, но всё держится на том, что они не знают, кто вы такой.
— А как же капитан Ежов? Он-то знает.
— Вы как маленький, Расул. Именно Николаю меньше всех выгодно ваше преждевременное раскрытие. Или вообще, раскрытие. Это ведь его упущение, что ваш двойник сделал ноги, и капитан Ежов в данный момент роет окопы и траншеи, пытаясь не пустить раньше времени своих коллег к проекту. Мы даже затормозили обнародование результатов по проекту ТЯЭС — нам нужна энергия, вырабатываемая экспериментальными реакторами, для обеспечения установки "Карфагена". Видите, какой клубок закручивается? Так что вы езжайте, там конференция будет длинной, неделю погуляете по Лиону, потом посетите Женеву, Брюссель. Насчёт материалов не беспокойтесь, Витя Зазнобин всё подготовит, а я приведу в вид, понятный вам. Хотя, я надеюсь на ваш выдающийся интеллект — постарайтесь не уронить честь института. Ну всё, Расул, мне пора на процедуры, до свидания.
Я встал с дивана, и пошёл к двери, и тут меня нагнала прощальная фраза:
— За документами заходите послезавтра. Наталье — привет!
* * *Я шёл по белым, практически стерильным коридорам громадного научно-исследовательского комплекса и напряжённо размышлял. Виктор Васильевич Зазнобин, непосредственный руководитель нашей небольшой группы из моего двойника и Юры Подольцева, практически не появлялся в административном здании, которое стояло на Васильевском. Он больше предпочитал работать "на Объекте", как называли огромный комплекс НИИ Тепловой Механики в городе и научной среде. Больше десятка лет тому назад небольшой научный институт в Зеленогорске получил крупные государственные вливания, и самую перспективную "тему" в советской науке — термоядерные реакторы. СССР к тому времени разругался в пух и прах с французами, которые отчаянно тянули одеяло на себя в ITER, и почти официально вышел из проекта. Американцы уже оттуда ушли, и без американского научного и финансового потенциала проект был совершенно неперспективным. Поэтому руководство СССР решили, что "мы и сами с усами", и попытались создать свой собственный реактор. И, что характерно, у советских физиков всё получилось.
Проект сожрал несколько триллионов "новых" рублей, которые после реформы денежной системы СССР вполне официально конвертировались наряду с евро и долларом, как один из столпов мировой финансовой системы. Проект подмял под себя весь Зеленогорск, куда оптом и в розницу съезжались учёные со всех концов страны и мира. Проект был очень и очень богатым и важным. Настолько важным, что под него беспрекословно выделялись любые суммы и мощности. Настолько важным, что Фрейману не решались прекословить даже министры и председатели местных СНД. А после того, как под руководством Фреймана реализовали ещё и проект "Карфаген", то его авторитет в кулуарах советской власти и науки взлетел до небес, и он стал фактически неприкасаемым. И меня очень интересовал вопрос, почему же настолько могущественный учёный ТАК боится малейшей тени подозрения, могущей упасть на его детище…
* * *Виктор Васильевич встретил меня вполне вежливо. Напоил вкуснейшим белым чаем, и начал расспрашивать о семье. Это был невысокий, сутулый старичок из старой учёной гвардии ещё брежневской закваски, из тех времён, которые для меня были чем-то вроде легенды. Тогда ещё советская наука гордо несла знамя ведущей в мире, и радовала своих покровителей постоянными открытиями. У нас такие милейшие стариканы, как Виктор Васильевич, были осуждены судьбой на горькое прозябание в холодных неотапливаемых НИИ, просиживая последние брюки на нищенскую зарплату, и ужимая свои рабочие кабинеты до совершенно мизерных размеров. Ведь сдавать площади расплодившимся в неимоверных количествах ООО и ЗАО было значительно выгоднее. Да и кому были нужны специалисты по кристаллографии или, допустим, физике плазмы в свирепой капиталистической России? Вот такие как Зазнобин и гибли, кто фигурально, а кто и вполне физически в своих никому не нужных институтах, унося с собой на тот свет бесценные знания и умения. Самые умные и шустрые в лучшем случае уезжали на Запад, или чудом выбивали гранты из стремительно нищающей Родины, для поддержания хоть какой-нибудь видимости жизни.
Здесь же Виктор Васильевич был одет в шикарный, хоть и несколько помятый костюм английской шерсти, и носил на запястье "RADO". Поверх тёмно-синего пиджака был накинут белый халат, весь в светлых пятнах от чая. Зазнобин несколько заикался, что не мешало ему быть одной из крупнейших величин в мировой магнитной гидродинамике.
— В-вы, Р-расул, уж не п-подк-качайте т-там. На к-конференции б-будут Бертранж и Лаваль. П-помните, н-наверное, скандал с н-ними…
— Припоминаю, хоть и смутно, Виктор Васильевич. А Подольцева вы почему со мной не пустите?
— Т-так он и е-е-дет. Т-тольк-ко п-позже. В-выступ-п-пать б-будете в-вместе. Т-так чт-т-то не беспокойтесь. В-вот в-все документ-ты д-для с-секретчиков, в п-папочке. В-вы идите, а то у н-нас с-ссейчас очередной эксперимент намечается — почти без заикания выставил он меня вон. Очень вежливо, надо сказать, выставил.
Очень, очень хорошо, что со мной едет Подольцев. Юра — вот настоящий автор всех открытий, которые невозбранно приписал себе мой двойник. То есть двойник вовсе не тупица и не вор, но… Скажем так, он совсем не гений. Просто очень умный, талантливый парень, с отменным "чутьём на лоха". Которым был этот самый Подольцев. Юра был классическим "хиккимори" — блаженным не от мира сего. Для него существовала только его квантовая физика и процессы в плазме. С ним я виделся только однажды, сегодня, и его реакция на встречу меня, мягко говоря, удивила. Когда я встретился с ним на входе в Институт, он обрадовался так, будто не видел меня несколько лет. Выглядело это приблизительно так:
— О! Расул! Привет! — подбежал ко мне виденный на фото высокий рыжий парень, и затряс мою руку в горячем приветствии — Слышал, ты головой ударился? Всё в порядке? Нам нужно провести срочно расчёты по вихревым теоремам Гельмгольца! Я обнаружил один очень интересный эффект в протекании диссипативных процессов по Пригожину в структуре перегретой тритиевой плазмы…
— Юра, погоди! — прервала его спутница, миловидная пухленькая брюнетка, извиняющееся передо мной улыбнувшаяся — Расулу Нурлановичу сейчас нельзя напрягаться…
— Марина! Какой нельзя! — возмущённо вырвал руку Подольцев. Сейчас этот гениальный учёный больше напоминал вздыбившегося петуха, и этот образ органично дополнялся взъерошенными рыжими волосами — какой нельзя! Дело не терпит отлагательств! Пошли со мной, а то тебя в лаборатории неделями не видно. Я понимаю, что нужно объяснять этим тупицам из руководства наши открытия, но нельзя же так откровенно плевать на науку! — Подольцев решительно схватил неожиданно крепкой хваткой меня за рукав, и потащил в каком-то неизвестном направлении.
