Лауро Мартинес - Лоредана
Я увидел мать и трех ее дочерей. Их вывели вперед и с гордостью выставили напоказ. Работорговец клялся, что все дочери были девственницами. Их уже осмотрела мудрая женщина. Четырнадцатилетняя была самой высокой. Ее светлые волосы доходили до локтей. Она стояла прямо, но в ее глазах поблескивали слезы, как бы подчеркивая блеск ее телесной красоты, которая открылась всем, когда ее поворачивали; и хотя ее рот был плотно сжат, она не смогла удержаться от плача. Мать, когда ее резко повернули, запнулась, но ее подняли и заставили несколько раз грациозно пройтись по площадке, чтобы показать, что она здорова. У нее были каштановые волосы, и она тоже была весьма и весьма привлекательна. Должен сказать, что красота всех четырех была настолько волнующей, что детали врезались в мою память не только потому, что смотреть на их плененную прелесть было горестно, но и потому, что красота их плоти подчеркивала разврат, жестокость, язычество, подлость и убийственное варварство работорговли. И в то же время покупатели – христиане, евреи, магометане – смеялись и болтали, расположившись со всем удобством и поглощая пищу; они выглядели довольными и не выказывали ни малейших признаков душевного разлада. Они приняли мир таким, какой он есть. Они безоговорочно и с радостью принимали все происходящее, и в этом, отец Клеменс, был ад.
Что мне было делать, превратиться в рыцаря Христова? Ворваться в их толпу протестующим безумцем, чтобы меня разорвали на части? Мне хотелось наброситься на них с клинком или острым камнем. Все до единого заслуживали страшной смерти. Мог ли я подойти хотя бы к тем двум венецианцам и плюнуть им в лица? Мне казалось, что у меня вены лопнут от ярости. Если я ничего не сделаю, я тоже буду достоин смерти. И я преисполнился презрением к своим духовным упражнениям и стремлению удалиться от мира. Пока детей и их матерей продавали, как ножны для мужских членов, я занимался совершенствованием духа и стремился достичь высшей ступени созерцания. Не было ли это беспечным потворством себе, корни которого – в аду? Где, во имя небес, мое самоотречение?
Мне понадобилось несколько дней, чтобы преодолеть этот приступ сомнения и ненависти к себе. Миссия Третьего Города связана с освобождением рабов.
19. [Лоредана. Исповедь:]
После того первого лета в Асоло мы вернулись в Венецию, и через три или четыре месяца Марко и Агостино стали ссориться и устраивать склоки. Я не знала тогда, каким образом их ссоры были связаны с тем, что случилось потом, но связаны они были. Однажды воскресным утром, вернувшись с мессы с двумя нашими слугами, я отпустила их на целый день, как это было у нас заведено, и они ушли. Марко и Агостино прятались в моей спальне, и как только я вошла, Марко набросился на меня из-за двери и завязал мне рот чулком, а Агостино держал мои ноги, чтобы я не могла их пнуть. Я все равно сопротивлялась, царапаясь, я обломала себе ногти, я искусала губы, пытаясь освободить рот от чулка, чтобы укусить Марко, и говорю вам, если бы зубы мои дотянулись хоть до какой-то части его тела, я бы откусила кусок – так ослепил меня гнев. Но они были гораздо сильнее меня, они порвали мои четки, рассыпали жемчуг, сорвали повязку с головы, стащили с меня корсаж, нижнее белье и даже чулки. Марко держал меня, а Агостино вошел в меня во второй раз. На этот раз между ног у меня выступило совсем немного крови, и было уже не так больно, хотя Агостино действовал так же грубо, как и в первый раз. Вся моя боль сосредоточилась теперь глубоко внутри, свернулась в комок стыда и гнева; оставалась ли у меня хоть капля чести? Только семья могла еще сохранить ее, при условии, что я буду держать язык за зубами. Да и как я могла рассказать обо всем теперь? Как, когда прошло уже так много времени после моей свадьбы? К тому же наши слуги, судя по всему, должны были о чем-то догадываться, они видели мои синяки, они должны были знать об Агостино и Марко, и я не сомневалась, что они выступят против меня, солгут и сделают все, чтобы угодить моему мужу. Я и сейчас вижу себя, жену благородного Марко Контарини и шлюху его любовника, благородного Агостино Барбариго. И все же это было не совсем так, происходило нечто странное, потому что через несколько недель у Агостино хватило совести явиться ко мне и пожаловаться, что он теряет Марко. В те дни я едва говорила с ними и обедала по большей части в одиночестве, я ненавидела их, но Марко я ненавидела в сто раз больше. Он ведь считался моим мужем, и эти постыдные нападения были его идеей, потому что Большие Руки любил его до безумия и мог пойти на все, на любую жестокость и разврат, лишь бы удержать его при себе. Поэтому я пошла на хитрость и стала позволять Агостино разговаривать со мной. Мне надо было знать, что происходит, я имею в виду их секреты, однако мы могли поговорить, только когда Марко не было поблизости, то есть нам все время приходилось торопиться, чтобы воспользоваться теми несколькими минутами, когда, например, мы стояли посередине комнаты и видели, что вокруг нет никого, даже слуг.
Загнав всю эту грязь в себя, где она все больше разрасталась и запутывалась, я дала своим чувствам против Марко превратиться в животную жажду мести. И она стала управлять моей жизнью, я полностью отдалась ей, она заставляла меня пристальнее приглядываться к нему, снова начать разговаривать с ним и подгадывать время, чтобы нанести ответный удар. Я думаю, во мне говорила кровь Лореданов, я хотела отомстить ему за себя самым ужасным образом, не важно как, главное, чтобы ужасно, однако я не собиралась убивать или отравлять его, потому что тогда и мне пришлось бы умереть, а с какой стати? Нет-нет, я хотела, чтобы он почувствовал все ожесточение моей мести и чувствовал бы его долго, я хотела, чтобы он страдал так же, как заставлял страдать меня, хотела, чтобы его избили и унизили. Он заслуживал этого, потому что он был так умен и скрытен, он знал, как пробудить в людях самые низменные чувства, но при этом сам всегда казался таким вежливым, добрым и таким красивым, словно бы мед был недостаточно сладок для его прелестного рта. Жабы и яд были бы слишком мягким наказанием для него! Он действительно был странным, этот Марко. Слушайте, отец Клеменс, я прямо расскажу обо всем. Он был настолько порочен, что получал удовольствие, видя, как Большие Руки вводил в меня свой член, – именно поэтому они напали на меня во второй раз, и Большие Руки пошел на это, потому что это возбуждало Марко и рождало в нем желание к Агостино. Он-то мне все это и рассказал. Что ж, теперь свет забрезжил в моей тупой голове, и я стала понимать, как могу отомстить Марко, хотя даже когда я пишу это, – если вы вдруг думаете, что я забыла, – я знаю, что грешна перед Богом, я знаю это, и я никогда не переставала молиться Мадонне. Я была грешна и в своих собственных глазах, я каждый день жила в страхе, иногда от страха все мое тело покрывалось потом, но когда я молилась, сжимая кулаки и преклоняя колени перед большим изображением Мадонны в своей спальне, я чувствовала, будто ее милосердное покрывало прячет меня среди своих складок.
Здесь придется прервать исповедь, потому что мне нужен отдых, я записываю мысли свои так, как они приходят мне в голову, а это происходит быстро. Я не могу терять времени, потому что, возможно, мне придется уйти искать Орсо.
Сейчас я поведаю вам свои планы мести Марко, планы почти двадцатилетней давности, вот они, я никогда в них не исповедовалась. Ему нравится смотреть, как Агостино входит в его жену, входит в нее, как животное, хотя он и знал, что от отвращения я готова была зарезать или избить его, и, вполне возможно, это его тоже возбуждало, я не знаю. Что ж – решила я, – я изменюсь, я ИЗМЕНЮСЬ, я перестану чувствовать то, чего он ждет, я заставлю себя принять насилие, я заставлю себя получать от него удовольствие, и тогда он будет страдать от этого. Но если я покажу, что мне это нравится, он перестанет это делать, и моя месть тоже прекратится, поэтому я ничем не покажу этого, я буду скрывать свое удовольствие, я хочу получить это удовольствие, и мне придется его получить, если я хочу сделать Марко грязным рогоносцем (кем он и так был) и смешать его имя, лицо и все, что его касается, с грязью, где ему и место. Когда он будет думать, что делает мне больно, я стану радоваться и сама причиню ему боль, и когда он будет бесчестить меня, я сама опозорю его, получая удовольствие от того, что, как он думает, вызывает во мне отвращение. Такими были мои мысли, они были греховными и опасными, но я не прогоняла их, холодная ярость переполняла меня, я превратилась в демона, я словно бы пришивала эти злые мысли к своей голове, я работала над собой, чтобы заставить себя измениться и стать такой, какой я должна была быть для осуществления своей мести.
Итак, однажды, вероятно заметив во мне какие-то перемены, это животное Агостино дошел в своем бесстыдстве до того, что намекнул (не помню как), что они могут напасть на меня в третий раз, и тем самым предупредил меня. Тогда я просто отмахнулась от него и сказала, что испытываю к ним обоим такое schifo [презрение], что меня не волнуют их дела и что я всегда буду выше их, потому что они животные, их души отправятся в ад, и что меня даже не волнует, если слуги Марко, известные сплетники, узнают и расскажут об этом всему миру, потому что тогда всему миру станет известна и их грязная содомия, и что это будет правильным. Я произнесла последние слова о слугах как намек, чтобы Агостино понял, что в случае третьего нападения их нужно отослать из дому. Так и вышло: однажды утром пару недель спустя Марко отослал их на целый день в нижний город, дом опустел, и я сразу же поняла, что может произойти. Но на сей раз все будет иначе, я была готова, я видела детали, я увижу все, я не поддамся слепой ярости, не стану выходить из себя и буду точно знать, что делать. Агостино Большие Руки появился как раз, когда мы с Марко садились за обед, он присоединился к нам, я почти ничего не ела, а в конце, когда мы поднялись из-за стола, они набросились на меня. Я изображала сопротивление и осыпала их бранью, ведь они даже не потрудились завязать мне рот, и я укусила Марко (однако не слишком сильно), пока они тащили меня в спальню, где все произошло. Агостино был уже возбужден, потому что думал, что это приносит Марко больше удовольствия. Так оно и было, я поняла это по его голосу, и чем больше они возбуждались, тем крепче держал меня Марко и тем активнее орудовал Большие Руки. Я открывала и закрывала глаза, я кричала громче, чем следовало, чтобы доставить удовольствие Марко, но я видела все: видела ветвь с толстой головкой (член Агостино), видела его огромные руки с выступающими венами, видела, как пальцами одной руки он грубо раздвинул мою плоть, а второй рукой поднес ко мне этот увлажнившийся блестящий ствол, я видела, как головка, а потом и сам член медленно проникают в меня – видела потому, что пьяный от удовольствия Марко слишком сильно нагнул мне голову. И когда Агостино был уже полностью во мне, я зажмурилась, схватила Марко за руки и стиснула их изо всех сил, я укусила его через рукав, чтобы он думал, что мне больно и противно, но все это время я думала только о члене Агостино, видела его сквозь опущенные веки, я давала этой толстой штуковине войти и заполнить меня всю, я оставалась неподвижной или даже немного подавалась вперед, но не отстранялась. Я не прекращала осыпать Марко оскорблениями, а сама все вбирала и вбирала в себя эту ветвь, внимая ее поглаживаниям, пока не услышала где-то вдали жужжание пчел. И тут мне показалось, что голова моя вот-вот расколется, я все кричала и кричала, пока не перестала чувствовать вес Агостино на себе.
