Михаил Ахманов - Ассирийские танки у врат Мемфиса
– С-семер… т-там, т-там… – Он показывал на запад, в сторону оазиса, и губы его тряслись.
– Что там? – спросил я. – Осирис в погребальных пеленах тебе явился и Сорок Два Судьи в придачу? Где твои люди? Целы?
– В-все целы… осматривают м-место… т-там…
– Полезай в кабину, – распорядился я. – Давид, Иапет, Хайло, Нахт, Пауах – со мной. Хоремджет, останешься за старшего. Продолжать марш! Я отправляюсь в оазис.
Мои бойцы попрыгали в кузов, и мы поехали.
Глава 6
Оазис Нефер
Нефер, как известно, означает «превосходный», «прекрасный», лучше которого быть не может. Таким мне запомнился этот зеленый островок, обязанный жизнью, как и другие оазисы, бьющим из почвы родникам. Их было три, и самый полноводный растекался озерцом у пальмовой рощи, а два других струились у скальной гряды в западной части Нефера. Скалы защищали оазис от жарких ветров, а вода источников питала общинный луг, виноградники и огороды. Кроме пальм и олив росли здесь густые ивы и тамариск с белыми и розовыми цветами, и когда они распускались, воистину не нашлось бы места краше, чем Нефер! Народ здесь обитал трудолюбивый и упорный – не совсем роме, не совсем ливийцы, а что-то среднее: кожа посветлее нашей, и хоть рыжие не попадались, люди с зелеными ливийскими глазами не были редкостью.
Две сотни жили здесь, теперь же не осталось никого. Трупы, трупы, трупы… Мертвые тела детей и женщин, мужчины с серпами, кольями и мотыгами – одни сраженные свинцом, другие – ассирийскими клинками… Смерть выступала во множестве обличий: мальчика с разбитой головой, изуродованной девушки, старца, попавшего под взрыв гранаты, семьи, сожженной в своем доме, крестьянина, чьи отсеченные гениталии валялись в луже крови. Над большинством мертвецов уже потрудились шакалы и стервятники. Оторванные конечности торчали среди обгоревших балок и кирпичей, разбитая утварь была перемешана с внутренностями и клочьями волос и кожи, безглазые лица слепо уставились вверх, на светлого Амона-Ра, что плыл в солнечной ладье по небу и не мог – или не желал – защитить свой гибнущий народ. Над пепелищем деревни витали запахи разложения и тлена, в распоротых животах копошились муравьи, тучи мух кружили в воздухе, и за околицей пронзительно выла стая спугнутых шакалов.
Теперь я понимал, что ужаснуло Рени. Воинам привычны кровь и смерть – живая кровь, которая течет из ран, и смерть, которая приходит быстро. В редких случаях доводится нам лицезреть поле отгремевшего сражения; после боя мы вывозим убитых и раненых, собираем трофеи, сваливаем тела врагов в канавы и воронки и отправляемся дальше. Дальше, дальше!.. Вперед или назад, в атаку или отступление… Дальше, дальше и быстрее – от быстроты зависят наши жизни… Нет времени задуматься, что мы сотворили – мы и те, кто стоял против нас, а теперь гниет в канавах или вопит под ножами лекарей. Обычно мы этого не видим, мы уже далеко, в десяти сехенах к северу или югу, западу или востоку…
Но рано или поздно приходим мы в город или селение, где дня за четыре до нашей атаки порезвился враг, видим изнасилованных женщин, мертвых детей, спаленные дома, гниющие трупы, объевшихся воронов – видим все это, вдыхаем страшный запах мертвечины и ужасаемся. А после каждый клянется в сердце своем: в их городе, в их селении я сотворю не меньшее! Буду как зверь рыкающий, как беспощадный волк, как Гор, мстящий за гибель отца своего![41]
Рени, еще не видавший такого, сейчас ужасался. Мысли о мести придут позже. Но придут, обязательно придут! Со мной это тоже случилось – лет двадцать назад, когда я попал в одну деревушку под Дамаском.
Воины, приехавшие с Рени, были порядком старше его, и души их защищал панцирь ожесточения и гнева. Они не ужасались, они бродили среди руин, скрипели зубами, выкрикивали проклятья и иногда давили на спуск. Выстрел, визг шакала… снова выстрел, и с обгоревшей стены падает труп стервятника…
Рени скорчился в кабине, спрятав в ладонях лицо.
– Знаменосец, – сказал я, и он поднял голову. – Собери своих людей. Нечего бродить им как тени в Полях Иалу. Пусть осмотрят селение, пусть сочтут убитых и доложат, что видели. Отправь патруль на север и еще один на юг.
– Слушаю твой зов, семер.
Рени вылез из машины. Краски жизни возвращались на его лицо.
– Давид и Иапет, идите на запад по дороге, проверьте, куда она ведет. Хайло и Нахт, я хочу знать, что за теми скалами, – взгляните и доложите знаменосцу. Пауах, встань у пальмовой рощи и наблюдай за дорогой. Появятся наши, веди их сюда.
Воины вскинули руки в салюте, и я остался один. Предо мной лежало обмелевшее озеро, а на его берегу темнели руины селения и обгоревшие ивы да тамариски, подобные черным скелетам. Должно быть, ассиры нуждались в воде и вычерпали озеро почти до дна. Оглядев водоем и едва сочившийся родник, я понял, что врагов не менее двух тысяч. Судя по отпечаткам на влажной земле, они привезли какой-то транспорт, не танки, но легкие машины, способные передвигаться в песках; такой груз был вполне подъемным для цеппелинов.
На илистом дне озера, среди тел погибших, умирали белые кувшинки. Пройдет месяц, и водоем наполнится, подумал я; пройдут годы, деревья вновь зазеленеют, появятся цветы, и сладкий запах поплывет над оазисом Нефер. Все будет как раньше, только ушедших к Осирису не воскресишь…
Отвернувшись, я направился к середине деревни. Тут стоял единственный уцелевший дом, принадлежавший старосте, и был он больше и повыше прочих. Старосту я помнил – случалось мне отдыхать и пить вино в его дворе, под тенистыми ивами. Звали его Унофра; крепкий мужчина за пятьдесят, одаренный потомством.
Его родные – дочь, жена, невестка, внуки и двое сыновей – валялись у входа в жилище, изрубленные ассирийскими клинками. Смерть их была быстрой, а вот Унофре такой кончины не досталось: распятый на двери собственного дома, он висел мешком, и был тот мешок изрезан во многих местах, от пальцев ног до паха, и от паха до плеч и ушей. Его пытали, и, глядя на жуткие трупы Унофры и его убитых родичей, я догадался, что здесь происходил допрос. Ставили перед Унофрой сыновей его, детей и женщин и о чем-то спрашивали – и, не получив ответа, рубили их без жалости… Спрашивали, а Унофра не мог ответить, ибо ничего не знал… Чего же хотели ассиры?..
Тут вспомнился мне шепот Ранусерта: тайное дело, князь, такое тайное, что в Доме Маат немногие слышали о нем…
Не эту ли тайну хотели узнать палачи?
Я стоял, глядя на макушку Унофры, с которой содрали скальп, и слушал, как шелестит ветвями ива. Ива уцелела, как и дом; должно быть, здесь был командный пункт ассиров.
О чем же они спрашивали? Об усыпальнице?.. О рудниках и заводах?.. Вряд ли! Что-то другое было им нужно, что-то более важное…
Раздалась перекличка голосов, подбежал Пауах, доложил, что отряд вступает в оазис, затем подошли офицеры – глаза горят огнем, на щеках играют желваки. Губы Левкиппа дрожали, как давеча у Рени – все же он был не спартанцем, а просвещенным афинянином.
– Останемся здесь до утра, – распорядился я. – После отдыха и трапезы – собрать мертвецов и уложить в одном месте. Очистить водоемы, выставить дозорных.
Долгий вопль Кенамуна долетел до меня – причитания из Книги Мертвых:
– О вы, ушедшие в Страну Заката, Страну Смерти! Закрылись ваши глаза, холодна ваша кожа, недвижны члены, и осела на ваших лицах пыль вечности! Не протянется ваша рука к еде и питью, не согреет вас огонь, и не виден вам свет благого Ра! Глядит его око в мертвые ваши лица, пьет его жар влагу ваших тел; скоро, скоро улетите вы на суд Осириса! И будет вам воздаяние по делам вашим, и будет…
Эти вопли терзали мне душу.
– Мерира, скажи ему, чтобы заткнулся. Пусть побережет свое красноречие до похорон, а сейчас не надо тревожить людей.
– Слушаюсь, чезу.
– Идите, выполняйте мои приказы и пришлите ко мне Тутанхамона. – Я повернулся к Хоремджету. – Ты останешься со мной. Люди Рени осматривают деревню, и еще я послал патрули на запад, юг и север. Послушаем их.
Пианхи, Левкипп и Мерира удалились. Появился Рени, а сразу за ним – Тутанхамон. Юный знаменосец, разглядев Унофру и изрубленные тела, опять побледнел, но наш жрец и лекарь, привычный к виду мертвецов, был абсолютно спокоен.
– Ты звал меня, чезу Хенеб-ка?
– Да. Посмотри на этого человека и скажи, что с ним делали.
Тутанхамон приблизился к распятому Унофре, оглядел его, хмыкнул и погладил бритый череп. По обычаю жрецов он соскабливал волосы каждые два дня, пользуясь для этого тончайшим медицинским лезвием.
– Его жгли огнем – пальцы на ногах прогорели до костей. Содрали кожу с головы, резали гениталии и другие чувствительные места. Отсекли уши, загнали под ногти щепки. Когда вскрыли мошонку, неосторожным движением проткнули паховую артерию. Он умер от обильного кровотечения, но до того – видит Амон! – несчастного терзали. Долго!
