Андрей Валентинов - Небеса ликуют
— …повиноваться Его Святейшеству Папе и Его Высокопреосвященству Генералу…
Да, мой отец никогда не служил Империи. Он был верен королю Жигимонту и ради этой верности бросил меня, еще не родившегося, чтобы умереть от ран под Дорогобужем, в далекой неведомой Московии. У него не было шпаги, была сабля, старинная «корабелка», доставшаяся не мне, а старшему брату.
— …воспитывать новициев в духе преданности Господу нашему Иисусу Христу и Обществу Его…
…Как воспитывали меня самого. Мать умерла, когда мне было восемь, и дальние родичи поспешили определить сироту в коллегиум. Доля младшего сына — стать священником или ландскнехтом.
— …а также нести свет веры Иисусовой по всему миру среди диких туземцев, не жалея сил и самой жизни…
Но ведь я и так посвятил этому жизнь! Я нес свет, не жалел жизни, ни своей, ни чужой!..
Я нес свет. Я — Светоносный.
Светоносный…
Люцифер.
Я — Черный Херувим.
Нет!!!
От ужаса путаются мысли, а вода уже заливает глаза, легкие тяжелеют, наполняются рвущейся болью. А голос все звучит, и кто-то невидимый повторяет знакомые слова. И тут я наконец начинаю понимать…
— …и в том я клянусь, и присягаю, и даю свое слово…
Я наконец начинаю догадываться. Все правильно! Люцифер тоже не понимал, за что его свергают с Небес. Ведь он нес свет, он двадцать лет прожил на болотистых берегах великой реки Парагвай. Он учил детей, сражался с бандерайтами, строил миссии среди сырой чащи, вел переговоры с надменными идальго из Лимы. Он играл в театре, он был Илочечонком, сыном ягуара, маленьким мальчиком, нашедшим свое счастье в Прохладном Лесу…
Он? Я — это Он?
— …и да поможет мне Господь. Амен!
Голос доносится глухо, еле слышно, вокруг смыкается тьма, и вместе с ней приходит покой.
Я заслужил эту смерть. Ягуара выманили из чащи, чтобы убить. Бешеного ягуара.
Каннибала!
Он уже не нужен, нужен кто-то другой, тот, кто принял сейчас четвертый обет. Он, неведомый, будет служить тому, ради чего погубил душу я.
Я — кнеж Адам Константин Горностай из рода Гедемина Великого, сын Самуила Горностая, подкомория киевского, и княгини Теофилы Горайской. Мой герб — Гиппоцентаврус с луком и стрелой, увенчанный тяжелой княжьей короной, и моя судьба — покоиться тут, под тяжелой желтой водой.
Покоиться…
Амен!
И тут черное одеяло сна на миг разрывается, и перед глазами встает неровное поле в сером пороховом дыму, всадники в мохнатых малахаях мчат прямо на тупые гарматные жерла…
Но я спокоен.
Мне уже нечего бояться.
Повозка, вызванная хозяином, стояла у самого входа. Возница дремал на козлах, сжимая в руках кнут.
— Parbleu! — Шевалье зябко повел плечами и скривился. — Неужели нам придется ехать на этом одре?
Я усмехнулся и посмотрел наверх, на сжатое черепичными крышами темное небо. Скоро рассвет, надо поспешить..
— Предпочитаете мчаться верхом, дорогой дю Бартас?
— Что вы! — Шевалье потряс головой, отчего шляпа тут же съехала на ухо. — Перед дуэлью? Верхом? Надеюсь, вы шутите, дорогой друг!
— Топоры-ножи-ножницы-сечки! Точу-вострю-полирую! От неожиданности я вздрогнул. Так-так, точильщик уже на посту. Странно, его черная борода за ночь стала рыжей.
— Шпаги-палаши-кинжалы!..
— Вам не надо подточить шпагу, шевалье? Дю Бартас покосился на точильщика, хмыкнул.
— Помилуйте, у этого мужлана? Однако же, друг мой, ведомо ли вам, где похоронена синьора Цецилия Метеллини?
— Цецилия Метелла, — постаравшись не улыбнуться, уточнил я. — Это жена знаменитого Марка Красса.
— Кого?!
Ответить я не успел. Легкий стук каблучков — совсем близко, рядом.
— Адам! Синьор Адам!
На Коломбине была черная маска — в цвет тяжелой мантильи, из-под которой выглядывало знакомое белое платье. И таким же белым казалось лицо. Или виной всему предрассветный сумрак?
— Я… Я, кажется, успела. Ничего не говорите, Адам, не надо! Я просто… просто… Вы действительно должны драться? Ведь это же глупость! Это…
— Доброе утро, прекрасная синьора! — Дю Бартас тут же оказался рядом, сжимая шляпу в руке. — Увы, именно это сейчас предстоит моему и вашему другу, дорогая синьора Франческа! И прошу, не желайте ему удачи, ибо это худшая из примет.
Ее лицо дернулось. Взгляд из-под маски заставил славного дю Бартаса отшатнуться и ретироваться к повозке.
— Ну почему вы такой, как все, Адам? Ради вашей дворянской спеси, вашей гордыни!..
Я молча поклонился. Хорошо, что девушка не знает всей правды! Если бы дело было только в гордыне!
— Но если так… Если вы такой… Я вас могу благословить? В темных глазах блеснула неожиданная усмешка, и мне сразу же стало легче.
— Можете. — Я улыбнулся в ответ, и тут же ее губы…
…От маски пахло духами и, клеем…
— Идите! — Франческа отстранилась, надвинула мантилью на голову. — Идите же, не смотрите на меня!
Сонный возница взмахнул кнутом. Я оглянулся, но девушка уже исчезла.
— Vieux diable! — мечтательно проговорил шевалье. — Как я завидую вам, дорогой де Гуаира! Эх, мне бы такую дуэль! Отвечать было нечего. Я отвернулся. Повозка тронулась.
— Топоры-ножи-ножницы-сечки! — донеслось из-за спины, и я почему-то вновь подумал о бессонном точильщике. Что случилось с его бородой?
Да, жизнь действительно театр. И хорошо, если приходится играть в комедии. Тычки, затрещины, любовник в сундуке. Глупо, конечно, но это все-таки лучше кровавой красоты шекспировских ужасов.
Итак, играем!
* * *Декоратор постарался. Задник сцены в меру мрачен и в меру нелеп. Темные потрескавшиеся стены древней гробницы, грустные пинии вокруг — и белые ажурные зубцы поверху, словно могила Цецилии Метеллы надела чепец, какой носят субретки. Предрассветное серое небо, далекий глухой голос колокола…
— Ага, вот и они! Однако же прохладно, дорогой де Гуаира! На эту реплику можно не отвечать. Я — Арлекин, принявший вызов чванливого Капитана и теперь, дабы посмешить благородную публику, во всем подражающий своему врагу. Нос надменно вздернут, ботфорты гордо попирают холодную твердь, покрытую влажными желтыми иголками.
— Доброе утро, синьоры!
Их снова трое — крепыш, толстяк и высокий. Три Капитана — надутые щеки, брови — к переносице, носы, как и у меня, — к зениту. Играют от души.
Почему их трое? Маркиз, синьор Монтечело и…
«Хватайте ее, синьор Гримальди!»
Да мы, оказывается, знакомы!
Вся труппа в сборе. Приступим?
— Прежде чем мы начнем, синьоры, хочу исполнить свой долг и предложить вам принести взаимные извинения…
Реплика звучит неубедительно, фальшиво, и сам шевалье понимает это. Вновь можно не отвечать, достаточно покачать головой.
Крепыш превосходно играет. Его лицо в меру мрачно, в меру горделиво. Разглядывать его я не собираюсь — не время.
Играем!
Плащ падает на землю. Поверх него — камзол. Холодный воздух заполняет ворот рубахи.
— Жребий, синьоры!
Тяжелый дукат неохотно, медленно взлетает к низкому серому небу. Взлетает, замирает на миг, словно раздумывая.
Орел?
Решка?
Вместо орла — чей-то заносчивый профиль в окружении полустертых латинских букв.
Вместо решки — рыцарь в доспехах с пучком стрел в левой руке.
Рыцарь — это я. И стрелы со мной, маленькие, завернутые в белую тряпицу.
Дукат все еще падает. Медленно, медленно… Публика замирает в ожидании, начисто забыв, что это все — комедия, где бьют и убивают понарошку.
Орел!
Лицо крепыша в этот миг становится похожим на золотой профиль. Его выстрел — первый.
Сарбаканы!
Краснодеревщик постарался: «дудочка» маркиза ничем не отличается от моей, даже лучше — полированная, с затейливой змейкой орнамента.
Колючки!
Тряпица разворачивается медленно, дабы зрители успели почувствовать, ощутить весь ужас этих маленьких стрел, готовых вонзиться в руку, в горло, в лоб.
Все?
Нет, не все. Арлекин не был бы Арлекином, если бы упустил возможность потянуть время. Скучным равнодушным голосом поясняю, как лучше брать колючку, как вкладывать ее в «дудочку».
Капитаны сердятся, супят брови.
Смешно!
Теперь веселая игра: у кого ноги длиннее. Вы победили, синьор Гримальди, значит, вам и шаги отсчитывать!
Раз… два… три…
Один плащ — налево, второй — направо.
По местам!
Синьор Гримальди вкупе с синьором Монтечело успешно делают вид, что им не по себе. Не отстает и шевалье. Маркиз внешне спокоен, но мне почему-то никак не удается разглядеть его лицо.
Новая игра: у кого руки длиннее. Так-так, дорогой дю Бартас, значит, вам и платком махать.
Литавры, барабанная дробь, тихий вздох зала, белый всплеск слева…
…И легкий, еле заметный ветерок у самого уха.
