Дмитрий Бондарь - Ничего личного
— Ты откуда?
Она действительно сильно изменилась — в ней ничего не осталось от той комсомолки-активистки, какую я знал прежде. Только лишь тот же тонкий нос, навечно удивленные чем-то глаза, да круглые щеки.
— Из Монголии. Помогал братскому народу строить горно-обогатительный комбинат. Вернулся вот.
— А я смотрю: ты это или не ты? Пока красный горел — все присматривалась, а ты головой по сторонам вертишь, никак не понять. Только когда близко подошла — поняла, что это ты, Фролов.
— Ты всегда была глазастая, Ань.
— Пошли в кооперативное кафе? «Серебряный рог», а? Здесь недалеко, полквартала. Посидим, кофе выпьем, расскажешь, где был, что видел?
Я внимательно посмотрел на нее, и кажется, ей на самом деле было это интересно. Времени у меня было навалом, и можно было часок-другой потратить на воспоминания.
— Веди меня, я все забыл уже. Четыре года прошло. Не узнаю города.
Она подхватила меня под руку и повела в обещанную кофейню. Оказавшуюся отремонтированной столовкой № 6, в которой раньше кормили неплохим борщом. А теперь варили отвратный кофе из пережженных зерен — совсем не в Starbucks закупался хозяин заведения. Но Нюрка была рада и мерзкому пойлу, и стограммовой порции фруктового мороженого.
— Как вы тут живете? — успел я спросить, пока она не обрушила на меня свое любопытство.
— У-у-у! У нас такие здесь дела! Помнишь Леньку из комитета комсомола? Он кооператив открыл: джинсы варит, значки всякие с музыкантами или актерами делает! Капиталистом заделался. А этот, болтун Сашка Дынькин, у вас в группе учился — помнишь?
— Конечно, Ань.
— Дынькин теперь в горкоме комсомола сидит. Замуж меня звал, между прочим.
— А ты что? Все меня ждешь? — я улыбнулся.
— Дурак ты, Фролов, — ответила она уже знакомой фразой. — Даже монголы тебя ничему не научили!
— Отчего же? Я на лошади скачу теперь как Чапаев, — это было почти правдой: Сэмюэль Батт предоставил мне тысячу возможностей научиться сидеть в седле. — Могу по засохшим какашкам определить численность овец в отаре, — а это откровенная ложь. — Еще научился тушканчиков жарить и бить уток стрелой в глаз. Правда, нужно, чтобы утка его пошире открыла, а то промахнуться могу.
— Точно — дурак, — настаивала на своем диагнозе Стрельцова, но при этом счастливо улыбалась и облизывала ложку с мороженым.
— Сама ты дура, Анька, — я никак не мог остаться в долгу.
— Ну и пусть, — непонятно ответила Нюрка. — А Хорошавин с вашей кафедры умер. Представляешь, сидел на крыльце летом, курил, встал, выбросил сигарету и умер. Инфаркт. Сорок три года. Жена осталась и две дочери. Старшая тоже у нас училась, на три года младше.
Хороший был дядька Хорошавин. Лекции читал живо, увлекательно.
— Колька Ипатьев в Чернобыль поехал по разнарядке с завода, на три месяца, — сыпала подробностями местной жизни Стрельцова. — У нас на работе шепчутся, что теперь у него детей не будет совсем. Вот скажи — зачем ему эти деньги?
— Лечиться будет. Остатки в детский дом отдаст.
— Ипатьев-то? Нет, не отдаст, — покачала своей красиво стриженной головкой Анька. — Он же жадный, как куркуль.
— Да и бог с ним. Ты сама-то как?
Анька задумалась ненадолго, видимо размышляла о степени откровенности своего рассказа. Ложечка, которой она ковырялась в тарелке, противно скрипела.
— Осенью того года, когда вы с Майцевым уехали в свою Монголию, у меня умерла мама. Несчастный случай на производстве, — она шмыгнула носом. — Она же на цепном заводе работала. Там какой-то трос лопнул, и ее этим тросом прямо по голове. И каска не помогла. Я осталась одна. Спасибо комитет помог. Закончила институт, по распределению попала в НИИ систем управления. Только приработалась, как объявили хозрасчет. Теперь вот нашу лабораторию сокращать, видимо, будут. Как-то застыло пока все — ничего не понять.
— Соболезную, я не знал, — я накрыл ее ладонь своею.
— Я уже привыкла, — ответила Нюрка. — Потом Дынькин решил взять надо мной шефство. Обещал звездами засыпать, — она улыбнулась. — Только врал все. Как на горизонте появилась дочка второго секретаря горкома — всю его романтику как ветром сдуло.
Так вот в чем был секрет карьерного роста Сашки Дынькина! А я-то грешным делом думал, что это он такой полезный для комсомольского дела оказался. Дочка секретаря горкома партии — вот и вся полезность!
— А вы с Захаркой что все это время делали? — перешла в наступление Стрельцова.
— Работали, Ань, работали, как проклятые папы Карлы. Карьер видела когда-нибудь? Самосвалы, шагающие экскаваторы?
— Только на картинках в Гипрошахте.
— А мы его копали. Вот этими руками, — я показал ей свои отнюдь не землекопские ладони без единой мозоли.
— Правда? — Было видно, что поверить мне она не может. Не был я похож на горнопроходчика.
— Нет, неправда, Ань. На самом деле мы занимались разведывательной деятельностью…
— Не хочешь говорить?
— Не хочу. Потом как-нибудь.
Она замолчала, отвернувшись к окну, за которым неожиданно пошел снег. А я посмотрел на нее внимательнее, скользнув в будущее. И то, что я там увидел, меня удивило.
— Мне сейчас пора, Ань, — сказал я. — Давай завтра встретимся? В кино сходим?
— Давай! — мгновенно отозвалась Стрельцова. — А где?
— Я зайду за тобой часов в пять.
— Ты же не знаешь, где я живу?
— Знаю, Ань, знаю.
Я положил на столик червонец, что раза в два превышало стоимость счета.
— Пока.
— Пока, — отозвалась Нюрка, и голос ее был весел.
Пока я бродил по городу да трепался со Стрельцовой, уже подкрался вечер — пришла пора возвращаться домой и встречать маму.
Но я зря недооценил таланты бабки Вали — мама уже три часа была дома, пытаясь выглянуть во все окна одновременно. Соседка позвонила ей сразу после Марьванны, и, отпросившись на работе, мама понеслась домой.
Мы долго стояли в прихожей, просто обнявшись, не говоря друг другу ни слова, да и к чему слова, если их все равно будет недостаточно?
Потом был чай, домашнее печенье, что она успела напечь, пока я болтал со Стрельцовой, подарки — красивый свитер из альпаки (я сказал, что это монгольская овца) пришелся впору, а маленький кухонный телевизор Sharp вызвал целую бурю восторгов.
У нее все было по-старому: работа, партийные собрания, где теперь они искали гласность и правду, дом. А о себе я почти ничего и не рассказал. Отсутствие фотографий объяснил режимностью объекта, а о работе сказал, что наша партия по достоинству оценила мои таланты и теперь я занят в большой государственной программе. Маме этих неуклюжих объяснений было достаточно, чтобы больше вопросов на подобные темы не возникало.
Поздним вечером «на минутку» заскочил шумный Захар, слопал остатки печенья и сообщил, что его отец ждет нас завтра в своей клинике.
— Как вы оба изменились, — сказала мама, когда он ушел. — Выросли. Когда я вас видела в прошлый раз, вы оба были мальчишками.
Она была не первой, сделавшей такое наблюдение.
Мы еще недолго поговорили, обсудили мой «монгольский» загар «брынзового» цвета — я так и не успел выбраться на солнце из офиса. Выяснилось, что присылал я ежемесячно четыреста-пятьсот рублей, которые она откладывала на сберкнижку и «скопила уже на три машины», только машин в магазинах нету. Я посоветовал купить кооперативные однокомнатные квартиры, штуки три-четыре — сдавать их приезжающим в город студентам. Мама вооружилась счетами и древним «Феликсом» и принялась рассчитывать экономику своего будущего «бизнеса» — теперь в стране становилось модным «работать на себя». А я пошел спать в свою старую кровать, от которой долго не мог отвыкнуть, а теперь уже не смогу привыкнуть.
Сергей Михайлович Майцев принял нас всё в том же кабинете, где мы уже были осенью восемьдесят третьего. Помещение блистало свежестью — совсем недавно был сделан ремонт, а стол и кресло остались теми же самыми.
— Ну, здравствуй, тезка! — Сергей Михайлович здорово раздобрел за прошедшее время. Но мало того, он обзавелся шкиперской бородкой и трубкой. И если бородка ему шла, то трубка отвратно воняла, и освежитель воздуха, стоявший на столе, видимо, со своими функциями не справлялся.
Проследив за моим взглядом, Майцев-старший усмехнулся:
— Не обращай внимания, это я курить бросаю. Ношу с собой как постоянное напоминание о том, какой мерзкой гадостью дышал двадцать лет. Стоит дома забыть — и тянет сигаретку высмолить, а пока она со мной — и желания нет. Что-то вроде овеществленной памяти.
Я слышал про разные способы отвыкания от этой привычки — от лузганья семечек до вымачивания сигарет в молоке — и знал, что ни один из них не сработает, если курильщик сам не решил расстаться с сигаретой.
— У меня не так много времени, рассказывайте, что вы там надумали? — с места в карьер погнал разговор Сергей Михайлович.
