Валерий Елманов - Красные курганы
У упорствующих сжигались дома, вытаптывались посевы, уводился весь скот. Потери считались большими, если при карательных и завоевательных, извините, крестильных мероприятиях на тысячу этого тупого быдла, погрязшего в грехе, приходилось два-три погибших рыцаря и с десяток раненых.
Управляли покоренными строго, но в то же время по-отечески, то есть справедливо. Последнее не отбирали, всегда, нет, почти всегда оставляя съестные припасы, которых новообращенным при разумном использовании вполне хватило бы на трехразовое питание, скажем, во вторник, в четверг и в субботу. Таким образом осуществлялось и еще одно доброе дело. Недавний язычник невольно вынужден был соблюдать все посты, предписанные церковью.
Излишней работой варваров тоже никто не обременял. Построй замок, включая стены, башни и прочие помещения, вырой ров, засей и убери хлеб с господских полей, заготовь сена для скота и дров на зиму, внеси положенную дань – вот и все дела. Можешь спокойно отправляться на свое собственное поле.
Что, уже все под снегом и давно вымерзло? Ну, братец, это уж ты сам виноват, потому как лентяй. Тогда отправляйся в костел и помолись как следует, авось господь что-нибудь пошлет тебе с небес, ибо он не только всемогущ, но и милостив к тем, кто искренне в него верует. Что, не послал? И снова твоя вина. Видать, грехов много накопил, да и веруешь ты не истинно, а ложно.
А в качестве наглядного тому доказательства погляди на рыцарей. Щеки у них румяные от божьего благословения, губы лоснятся от обилия мяса, ниспосланного вседержителем, а в замке тепло, если сидеть прямо возле камина. И не от твоих дров, дурень, а от благословляющего их божьего дыхания. Ну-ка, сходи еще раз помолись, только теперь как следует и от души.
К тому же, когда человек голоден, молитва у него получается гораздо проникновеннее и намного доходчивее. По себе знаю, в детстве, под Гамбургом, в отцовской развалюхе, я всегда голодным молился, и как видишь, вымолил… приехав к вам.
Так оно и длилось до недавнего времени, точнее, до нынешнего лета. Это было справедливо и угодно богу. Теперь же…
Считать собственные потери всегда тоскливо и неприятно. Но одно дело, когда ты после заключенного на время перемирия собираешь погибших в чистом поле. Тут можно оглянуться по сторонам и с удовлетворением отметить: вон язычник валяется, вон еще трое, а вон их и вовсе целую гору какой-то благородный рыцарь возле себя навалил.
То есть погибшие имеются, но с обеих сторон, причем у врага их еще больше. И сразу становится как-то веселее.
Совсем другое, если ты изо дня в день видишь трупы лишь своих воинов, но при этом ни одного неприятельского. Это, знаете ли, наводит на некоторые тягостные раздумья.
Нет-нет, никто не сомневается в том, что рыцарское дело правое, а все эти потери есть лишь суровое испытание вседержителя, ниспосланное творцом истинным борцам за его дело. Все равно бог с нами. И все же как-то не по себе.
А если уж ты точно знаешь (как это и произошло во время неудачной высадки на берегу), что не пострадал ни один из врагов, а ваши потери исчисляются без малого шестью десятками рыцарей, то на душе делается и вовсе тоскливо.
Если бы магистр меченосцев Волквин знал, что может по праву гордиться тем, что в этот прекрасный солнечный день лета одна тысяча двести двадцатого от рождества Христова он изобрел новый род войск – морскую пехоту, то он мог бы утешить себя хоть этим. К тому же он ведь не только его изобрел, но даже успел применить его на практике, хотя и безуспешно, согласно русской поговорке, гласящей, что первый блин всегда комом.
Но Волквин ничего этого не знал, а поэтому сразу же после неудачного десантирования он настолько опечалился, что ушел к себе в палатку и целый день предавался тяжкой скорби и прочим грустным размышлениям, чередуя их с молитвами. Едва же он оттуда вышел, как ему доложили, что помимо боевых потерь с каждым днем стало увеличиваться число смертей загадочных, и та чертовщина, которая по ночам будоражила рыцарей в чистом поле, еще сильнее проявляет себя на воде.
Рыцари, которые в первые дни дежурили близ реки и должны были перехватывать русские ладьи с провиантом, стали исчезать, но не просто так. Находились очевидцы, рассказывающие, что самолично видели, как что-то мерзкое и зеленое, облепленное с ног до головы тиной и водорослями, хватало их и волокло в реку. А буквально через день ласковая двинская волна мягким неспешным движением выбрасывала на берег дочиста обглоданные человеческие кости и черепа.
– Водяной голоден, – перешептывались боязливо ливы и лэтты, исподтишка принимая свои собственные меры, чтобы задобрить речное божество.
Конечно, можно сказать, что все это суеверия, но ведь и впрямь ни один лэтт или иной туземец не был утащен на дно.
– Немецкое мясо вкуснее, – хмуро прокомментировал такую разборчивость Волквин, но меры принял. Побережье реки было полностью очищено от рыцарских отрядов, и набеги «водяного» прекратились.
Зато на суше…
После того как выяснилось, что камнеметы установлены слишком далеко от крепостных стен, весь день был истрачен на то, чтобы засыпать только что выкопанный ров и подтянуть их поближе к крепостным стенам, а едва стемнело, раздался громоподобный голос. Причем доносился он не со стороны замка, а с противоположной, трижды прокричав лишь одно и то же слово: «Прокляты! Прокляты! Прокляты!»
Полсотни чернолицых всадников появились вновь перед самым рассветом. И опять они носились по лагерю, устраивая кутерьму, снова пугали всех дикими визгами и воплями, а едва ускакали прочь, как чудовищный грохот потряс землю.
Тем рыцарям, которые оказались поближе к катапультам, не повезло больше всех. Неведомая титаническая сила вдруг ухватила обе машины своими невидимыми руками и резко рванула в разные стороны, разметав обломки саженей на десять.
В результате погибло больше дюжины рыцарей, почти два десятка получили раны, от коих трое к полудню скончались, а еще двоим, как сказали умудренные опытом лекари, навряд ли было суждено увидеть рассвет следующего дня. Остальные отделались полегче – они просто оглохли. Кто наполовину, то есть что-то еще слышал, хотя и с трудом, а кто и вовсе лишился слуха.
Одним словом, с каждым днем потери осаждающих все больше увеличивались, и конца им не было видно. Особенно ощутимо они наблюдались в стане туземцев. Нет-нет, скончалось у них значительно меньше людей, чем даже у рыцарей, так что убыль каких-то пяти-шести десятков никто бы и не заметил, но все равно войско почему-то редело, и спустя уже неделю от восьмитысячной армии ливов, лэттов и тех семигаллов, которых удалось окрестить, в наличии оказалась едва ли половина.
В ответ на вопросы рыцарей старейшины только разводили руками и молча пожимали плечами, бросая красноречивые взгляды на небо. Да что там туземцы, когда уже и в немецком стане все громче и громче стали раздаваться голоса о том, что замок этот находится под незримым покровительством того, о котором лучше не говорить вслух.
Особенно часто поминались черные всадники, а также сила, с которой были разбросаны обе катапульты. Правда или нет, но ходили упорные слухи и о том, что рыцарей вблизи катапульт было несколько больше и что пяти тел недосчитались именно потому, что сам нечистый или его слуги забрали их всех к себе, туда, – и люди красноречиво указывали пальцем в землю.
На любой довод скептиков у апологетов, твердо уверовавших в сверхъестественные чудеса, творящиеся вокруг них, находились десятки и сотни увесистых аргументов, многие из которых крыть было просто нечем. За основу брался состоявшийся факт, который не мог отрицать самый твердолобый скептик, и объяснялся он именно вмешательством могущественных потусторонних сил.
– Сам вспомни, где был рыцарь Виуманн? – наседали они на очередного реалиста, вынужденного отбиваться в одиночку сразу от трех или четырех человек. – Ага, не помнишь. А я тебе скажу. Сам, своими глазами видел, как он вот здесь сидел. А где он теперь? Нет его. То-то. Стало быть, куда он делся? Да чего ты гадаешь, когда это и так ясно. Да скажи ему, Гельмольд, что ты своими глазами видел. Давай, давай, не молчи.
– А что. И скажу, – вступал в разговор второй. – Я лица, правда, не видел, поскольку он спиной ко мне сидел, – начинал он солидно. – Может, и не Виуманн это был вовсе. Но из рыцарей – это точно. Он вон там был, где они стояли.
Почему-то слова «машины», «камнеметы» и прочие синонимы, применяемые к катапультам, неожиданно тоже оказались под запретом. Тех, кто их употреблял, тут же начинали обходить, избегая приближаться ближе чем на две-три сажени.
– И вот когда ахнуло, – неспешно продолжал Гельмольд, – я сам своими глазами видел, как две черные руки вытянулись из земли, ухватили его, как куренка, открутили голову и назад нырнули. Куда-куда – туда! Куда ж им еще-то. Им на небеса хода нет.
