Егор Чекрыгин - Злыднев Мир.
Я приказал поплотнее сдвинуть ряды и прибавить шаг, стараясь миновать этот бедлам как можно скорее. Хотя больше всего я опасался что и мои ребята могут очуметь от жадности, и разбив ряды бросятся грабить.
– Слушай, Большая Шишка, возьми еще пару ребят, и поищи нам пару котлов и несколько палаток. Если увидишь какую-нибудь еду, – тоже прихватывай. Только не отходи далеко от отряда и не зарься на ценное имущество, бери что попроще.
Хоть и боязно было выпускать кого-то из рядов, но котлы и палатки в ближайшие дни нам еще понадобятся. А Большому Шишке в этом вопросе можно было доверять. Поскольку он, несмотря на свое, скажем так, не слишком благородное происхождение, был парнем честным, хотя и хозяйственным. Большой Шишка был сыном полковой шлюхи, а также внуком и правнуком представительниц этой, «достойной» профессии. Все его предки, так или иначе связывали свою жизнь с армией. Мужчины соответственно становились солдатами, а женщины, – шлюхами. Поэтому Большой Шишка не знал другой жизни, кроме той что все мы вели еще день назад. Отряд был его домом и семьей, и если ему удавалось «разжиться» чем-нибудь полезным он тащил это в дом. Для себя он ничего никогда не брал, пребывая в убеждении что все необходимое ему даст армия.
И сейчас, выйдя из рядов, он быстренько нашел именно то, что было нам нужно, – несколько котлов, несколько палаток, одеяла, мешок муки, пару мешков сухарей и бочонок солонины.
Любо дорого было посмотреть на то, как он, пока другие носились как угорелые, без суеты и истерик находил именно те вещи, которые были нам нужны. – «Да подумал я глядя на него, – если уж грабить, то именно так, – спокойно, деловито и четко».
А ведь за более чем двадцать лет войны, – я не могу вспомнить случая, что бы мы грабили занимаемые города или деревни. Возбуждаемая Знаком ярость, заставляла нас уничтожать всех и все, что попадалось на Вражеской территории. Даже те, кто годами не видел женщин и часами мог болтать о них у лагерного костра, – обезумев, резали вражеских баб даже не пытаясь воспользоваться возможностью… Или скупердяи, со слезами расстававшиеся с собственным дерьмом, ворвавшись в чужой город, уничтожали и жгли вещи способные обеспечить им годы безбедного существования.
Это до чего же надо довести взрослых, здоровых мужиков, что б они забыли о своих основных потребностях и страстях…. Или потребность убивать и страсть к разрушению в нас куда сильнее похоти и жадности?
Пока я размышлял об этом, мы дошагали до дальнего края лагеря. Тут нас встретил отряд, примерно равный по численности нашему. И состоял он явно не из дураков, поскольку его солдаты не носились по лагерю, в поисках старых носков Главнокомандующего, а заняв позицию на границах лагеря, спокойненько отбирали у желающих пересечь эту границу награбленное имущество. Я оценил их тактику, хотя конечно это было очень подло, – обирать своих товарищей.
Только в отличие от одиночек или мелких групп мародеров, тут они столкнулись с вполне боеспособным, дисциплинированным и готовым сражаться отрядом. К тому же мы находились в более выгодном положении, поскольку они рассредоточились вдоль границ лагеря, чтобы пошире раскинуть свою грабительскую сеть. А мы-то все были в одном строю. И казалось бы, к чему связываться с большим отрядом, когда вокруг столько добычи? Но видно легкость предыдущих грабежей и жадность перевесили в этих мерзавцах осторожность, и они решили грабануть и нас.
Я, поняв по их глазам, что боя не избежать, – приказал атаковать сходу. И только когда мы прорвав их линии, разметали и обратили в бегство этих горе вояк, я вдруг вспомнил, как еще пару часов назад боялся что не умею убивать без Знака. Оказалось, – умею, и еще как.
Однако удовольствия от всего этого было не много. Даже тогда, когда мы нашли припрятанную засранцами полковую казну и прочие отобранные у других богатства, я продолжал думать об еще одном убитом и трех раненных бойцах моего отряда, погибших после того как Великая Война уже закончилась.
Я надеялся успеть, до наступления ночи, отойти от лагеря как можно дальше. Но к тому времени когда мы вышли из лагеря, разобрались с мародерами и их имуществом, – солнышко уже почти полностью закатилось за горизонт, и надо было думать о ночлеге. Я выбрал неприметную рощицу, и приказал разбить лагерь.
Вначале, я порывался заставить своих, (пока еще своих) бойцов, устроить настоящий, «по-уставу», военный лагерь. Но стоило мне присесть на сваленный ствол дерева, как страшная усталость буквально придавила меня к земле. Сил хвалило только назначить караульные смены и проглотить пару сухарей запив их обычной водой из протекающего рядом ручейка. Потом веки мои сомкнулись, и я словно в омут рухнул в тревожный, полный навязчивых видений сон.
Проснулся я внезапно, на удивление бодрым и полным сил. Судя по звездам, ночь уже перевалила за середину, и рассвет должен был наступить через пару часов.
Яркие отблески пожара, пылавшего где-то на территории нашего бывшего лагеря, проникали даже сквозь стволы деревьев приютившей нас рощи, бросая кровавые блики на нашу жалкую стоянку, горстку тревожно спящих людей и дремлющего у костра часового.
Больше по привычке, чем по необходимости, я нащупал какой-то сучок и хотел запустить его в нарушителя устава караульной службы. Но потом передумал. – Да и Злыдень с ним, – решил я, – Может это последняя ночь службы, пусть поспит.
Старый вояка в глубине моей души, возмутился этим мыслям. Но что-то новое, (а может наоборот, – очень старое), во мне усмехнулось этому возмущению, и я с издевательским удовольствием показал сам себе язык.
Проанализировав ситуацию, и мгновенно поняв причину своего столь раннего пробуждения, – стремительно принял решение, и пошел в ближайшие кусты, – отлить.
То ли случайно, а то ли специально, пошел именно в сторону бывшего лагеря. И неспешно занимаясь своим неотложным делом, я прикидывал разнообразные версии происходящих там, в данный момент событий. – Версий было три. Там продолжали грабить. Там начали искать виновных. И, – там продолжают грабить, под видом поиска виновных.
Все это в очередной раз дало мне повод огорчиться порочности человеческой натуры, и порадоваться собственной предусмотрительности. Но сделал я это больше по привычке, поскольку внезапно осознал что больше не отождествляю себя с теми, кто находиться дальше границ нашей рощи.
Но и с теми, кто пока пребывает в этих границах, моя, казалось бы неразрывная связь однополчанина и отца-командира, становилась все более и более сомнительной. Да и кто из них, – был мне по-настоящему дорог? – Одноухий, с которым нас связывала многолетняя дружба, порожденная войной и нечеловеческими испытаниями? – Выдержит ли она испытание мирной жизнью? – Большая Шишка? – Неизменный член, а скорее атрибут моего отряда? – Но отряда этого уже практически нет. – Жердь? – его убили. А вместе с ним и Сиплого, Болтуна, Толстого и Бычару и еще двадцать восемь бойцов, имена половины которых я даже не вспомню.
Кто остается, – Куренок? – Да он вообще никто, даже странно что я про него вспомнил.
Так что продолжает удерживать меня рядом с этими людьми? Привычка? Чувство долга? – Да с какой стати, я кому-то из них что-то должен?
– Стоп, – сказал я самому себе. – Вспомни что сам говорил про то, что уходить вместе будет проще. Вспомни тех ребят, что пытались несколько часов назад вас ограбить. И подумай, – сколько еще таких засранцев встретиться на твоем пути назад.
Эти люди нужны тебе, а ты нужен им. Вместе, – вы сила. Так оставайся сильным, до тех пор, пока надобность в этом не отпадет и не исчезнет, вместе с отрядом. А пока, вспомни что ты командир и запусти чем-нибудь потяжелее в этого соню!
Я так и сделал. Подобранный камешек громко звякнул о шлем часового, но тот все равно не проснулся. Пришлось подойти лично, и несколькими энергичными словами и действиями, выразить бедняге высокую степень своего командирского неудовольствия.
Это сработало, (больший эффект, произвели действия). А я, подзарядив часового порцией бдительности, и будучи подзаряжен сам, – решил проверить часовых на дальних подступах к лагерю. После недолгого и не особо результативного обхода, – сон мой окончательно пропал. Не помогла даже старая армейская привычка спать всегда, везде и в любой позе которую позволят обстоятельства солдатской службы. Поэтому я отправил, (по привычке сделав внушение), часового у костра спать, а сам занял его место. И до самого утра просидел, подкладывая палочки в костер и размышляя о своем прошлом, будущем, и о жизни вообще. И конечно о том, – «кто же во всем виноват?».
Додумался, что во всем виноваты те кто слишком много думает. Думает, как проще добыть еду, или одежду, как легче перебраться с одного места в другое, как сделать меч крепче и острее, или магию понаворотистей и страшнее. Всякие думальщики, только тем и занимаются, что придумывают как жизнь себе облегчить. Только жизнь, от этого все равно легче не становиться.
