Герман Романов - Меч без ножен. «Помирать, так с музыкой!»
— Ус-с-с-сни…
ГЛАВА 4
— Все-таки магометанские города чище!
Густав фон Шендеман с отвращением перешагнул через очередную дохлую крысу, которых на улочках окраин Кракова прибавилось за последнюю неделю, и обеспокоенные жители стали поговаривать о надвигающейся эпидемии чумы.
— Чем не Божья кара? Грязь на улицах, грязь в домах порождает грязь в душах! Поганые склавены, смрадные душонки! Куда смотрит городской голова? Голозадые ляхи! Спеси хоть отбавляй, а порядка никакого! Как они могут жить в этом…
Стук открываемого окна донесся сверху, и Шендеман по привычке остановился, и было отчего: сверху, из окна второго этажа какая-то нерадивая хозяйка, поленившаяся спуститься к сточной канаве, проходящей по обоим краям узенькой грязной улочки, с шумом выплеснула ведро.
Встречному, менее удачливому или просто зазевавшемуся прохожему, повезло меньше: вонючая протухшая вода вперемешку с рыбьей требухой и какими-то ошметками окатила несчастного с ног до головы.
— Вольный город Краков! — Его губы скривились от омерзения. — Каждый волен делать что хочет! Исчадие заразы и скверны — вот что такое эти вольные города! Попробовали бы наши, вассальные, горожане развести подобное на улицах Гёрлицинбурга!
Мысли о главном городе Братства, Гёрлиценбурге, где был построен новый гроссмейстерский замок, еще больше разъярили его: грязная склавенская деревушка Згорелец всего за несколько десятилетий превратилась в прекрасный город с чистыми прибранными улицами и белеными каменными домами.
Вся желчь, изливаемая тевтоном на славянскую неряшливость и безалаберность, была чисто прикладной. Остановившись вчера вечером инкогнито на небольшом постоялом дворе, ведь шпионы, и византийские, и папские, и султанские, и, как знать, орденские, не дремлют, Шендеман всю ночь не сомкнул глаз, сражаясь с безжалостным врагом.
Таким врагом, которому и его грозный меч, и родовой герб были абсолютно безразличны: с ненасытными, алчными и неутомимыми, как берберский жеребец, жирными и толстыми славянскими клопами, что размерами на небольших тараканов походили.
Невыспавшийся, терзаемый кишечными коликами от гороховой похлебки с бараниной и дурного вина, Шендеман, избегая центра города, где можно было столкнуться с городской стражей или знакомыми, месил грязь узких улочек окраины Кракова: мощеной была только главная площадь и центральные улицы.
Небо, вернее, ту его небольшую полоску, что виднелась в узком просвете между домами, затянуло тучами, и стал накрапывать мелкий дождик вперемешку с липкими грязными снежинками.
Зябко кутаясь в промокший плащ, Шендеман с удовлетворением увидел знакомую крышу лавки Юсуфа и прибавил шаг.
— Пресветлый пан, подайте Христа ради!
Дребезжащий голос заставил рыцаря остановиться. Грязный нищий с огромным ожогом на половину лица тянул его за полу плаща. Еще один, хромая и опираясь на корявую клюку, заковылял к нему. Невдалеке, около огромной кучи мусора, копошились еще несколько, один длинной палкой отгонял тощих облезлых собак.
— Пшел прочь!
Шендеман отмахнулся, но нищий не унимался:
— Подайте, не оставьте своей милостью! Подайте, и воздастся вам…
— Убирайся, грязный оборванец!
Он попытался оттолкнуть нищего, но с другой стороны его потянул за плащ еще один, сзади дергал третий. На шум в некоторый окнах появились любопытствующие.
— Вам бы не мешало убраться поскорее, пресветлый пан, — женский голос донесся сверху, — скоро стемнеет, и снаружи станет небезопасно! Кругом столько бродяг, Пресвятая Дева!
Цепкие руки тянулись со всех сторон, но, нащупав под складками плаща доспехи, рыцарский меч и пояс, дружно отпрянули в стороны.
— Не гневайтесь, благородный господин!
Хромой, очевидно, главарь шайки, низко кланяясь, резво отступил назад, остальные, ожидая команды, переминались с ноги на ногу, не решаясь напасть.
Показавшийся в начале улочки прохожий, завидев оборванцев, окруживших Шендемана, спешно развернулся и припустил бегом в обратном направлении.
— Черт! Не хватало, чтобы городскую стражу позвал! — Шендеман выругался. Пускать в ход меч командор не хотел: грязной кровью обагрить — что опозорить благородную сталь. Но не на кулаках же драться!
— Вот. — Он, отвязав кошелек, выудил несколько мелких монет и швырнул их в сторону. — Убирайтесь!
Словно псы за костью, они кинулись выбирать из грязного месива под ногами блестящие кругляши, отталкивая друг друга…
— Я рад тебя видеть, почтенный командор! — Юсуф склонился в поклоне, в котором не было ни тени угодливости. Так кланяются знающие свою цену воины, но никак не торговцы.
— И я рад, сотник гулямов! — растянув губы, чуть улыбнулся тевтонский рыцарь, из-под распахнутого плаща которого виднелся золотой пояс и накидка с большим черным крестом.
— Каким благословенным ветром тебя занесло в мой скромный дом, Густав фон Шендеман?
Рыцарь незаметно поморщился — араб не предложил традиционного угощения, не стал спрашивать о трудности пути, а это говорило о многом, и в первую очередь о том, что их прежние договоренности под угрозой. А потому командор «Братства Святой Марии» вынужден был сдерживать свой тяжелый нрав и не ответить резче, чем следовало, памятуя о возложенной на него миссии.
— Надеюсь, что вы достигли в Карпатах требуемого, почтенный Юсуф-эфенди?
— Почти!
Араб ловко поклонился, сидя на подушке. А вот рыцарю в тяжелом доспехе проделать такую любезность в ответ было проблематично, и потому он просто кивнул.
— Если не считать того, что ваш верный оруженосец Курт фон Нотбек чуть не убил командора Верта…
— «Чуть» не считается! — поморщился тевтон. — Ведь не убил же…
— Но мы выплатили две тысячи полновесных динаров!
— Они пошли на нужды церкви и нашего ордена! — отрезал рыцарь, и араб, сохраняя лицо невозмутимым, внутренне улыбнулся: как он и ожидал, у немца не имелось денег, а это говорило о многом.
— Не выполнив своих обязательств, почтенный Густаф фон Шендеман! А потому и мы можем поступать так, как нам заблагорассудится…
Удар оказался страшной силы: тевтон даже посерел лицом, но тут же спрятался за широкой улыбкой, медленно засунув правую руку под свой черный плащ.
Юсуф как бы невзначай стал играть рукоятью ханджара, с ответной, не менее фальшивой, улыбкой глядя на немца. Но тот выудил туго набитый мешочек и положил его на ковер перед арабом.
— Здесь семьдесят марок. Золотом! — веско произнес немец, словно выплюнул, пристально глядя в лицо своего визави: у того не дрогнул ни один мускул, лишь в немом удивлении выгнулась бровь.
— Покушение на командора Верта фон Нотбек совершил по своему почину — двадцать лет назад его отец погиб в схватке с этим крестоносцем. Мы тут ни при чем, а потому динары второго оруженосца заслуженны — Ганс Ратцигер же погиб под клыками волкодлака, защищая того, кто находится под вашим покровительством! И от прежних договоренностей, — рыцарь выдавливал слова сквозь силу, — мы не отказываемся, потому нет нужды ставить нам в упрек это прискорбное обстоятельство!
— Я рад, что все разъяснилось, — широко заулыбался араб, — а потому не стоит привносить в нашу дружбу каплю яда. Недоразумение исчерпано, и мы снова войдем в благоухающий сад нашей дружбы!
Как по мановению волшебной палочки, бархатный полог на двери зашевелился и молчаливый слуга, низко склонившись, внес столик, поставив его поверх мешочка с деньгами.
Вскоре на столике появился маленький серебряный поднос со сладостями и высоким кувшином. Шендеман отвел глаза в сторону, по лицу пробежала едва заметная гримаса недовольства. Юсуф, словно ожидая этого, склонил голову, спрятав в бороде довольную улыбку.
Этот же молчаливый слуга внес поднос побольше и поставил его, низко поклонившись, перед рыцарем. В нос Шендеману ударил аромат копченого мяса: на золотых блюдах прекрасной чеканки кроме овощей и зелени были разложены тончайшие куски вяленой и копченой оленины, перченый окорок, нежнейшая нарезка прозрачной ветчины, пасторма из утиной грудки и несколько видов сыра, от темно-желтого, острого, со слезой, до домашнего, белого, мягкого и едва соленого.
— Извинениями не наполнишь желудок, уважаемый друг! — Араб жестом предложил угощение. — Нет-нет! — он покачал головой. — Отказа я не приму: аппетит приходит с первым куском!
Двумя пальцами, аккуратно, Юсуф брал халву и отправлял в рот, искоса поглядывая, как немец жадно ест, запивая вином.
Когда расторопный и молчаливый слуга сменил очередное блюдо перед рыцарем, забрав пустое, араб улыбнулся, стряхивая с бороды невидимые крошки:
— О, Аллах! Я счастлив, что у меня такой прекрасный гость, ведь нет большего счастья для хозяина, чем гость с отменным аппетитом!
