Я уничтожил Америку. Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей
— Верно говорите, товарищ Жигулёв, верно… — последовала долгая пауза, во время которой следователь лишь молча смотрел куда-то вдаль, размышляя над сказанным. Наконец поднял голову и тихо произнёс: — Пойду-ка я проверю вашего Гиви, узнаю всю правду о нём… Спасибо вам за содействие — хороший поступок сделали.
Никакого энтузиазма в голосе. Похоже, что в самом деле хотя
Улыбнувшись и слегка наклонившись вперёд, я спросил:
— Можно ещё кое-чем помочь вам, товарищ Митрошин? А то этот молодой человек кричал, что он племянник товарища Кантарии. Надо же, посмел позорить имя великого героя, поднявшего знамя над Рейхстагом! Да я за такое в нашей заводской газете знаете, как его пропесочу? А может быть в газету «Правда» написать? Обязательно там вашу фамилию упомяну, знаете ли…
Тусклые глаза следователя вспыхнули, как будто к его проводам подключили зарядную станцию. Ага, пробрало товарища следователя! Вот не хочет заниматься этим делом, оно и понятно — Кантария птица высокого полёта. В этом году по Красной площади флаг Победы пронёс! С его роднёй связываться — последнее дело, которое может пожелать себе следователь.
Да вот только я не из тех, кто спустит это всё на тормозах. Мне и в моём времени хватило пустоголовых мальчиков-мажоров, которые на родительские бабки могли себе позволить то, о чём обычные люди даже не мечтали. Которые борзели от безнаказанности и считали себя богами!
Могли запросто сбивать дорогими машинами людей, совершали изнасилования, могли убить… а потом за них либо сидели подставные лица, полностью взявшие вину на себя. Либо откупали родители. Вообще берегов не видели, мажористые уродцы… Творили, что хотели, а родители закрывали пачками денег глаза хранителей порядка.
И вот сейчас снова я как будто оказался в своём времени. Меня так это разозлило, что я едва не взорвался! Да сколько же можно? Строится социализм, а всё также прикрывают преступления своих да наших…
Неужели люди никогда не меняются? И за убитого простолюдина всё также платили сорок гривен, как в древней Руси?
— Товарищ Жигулёв, поймите правильно мою позицию, — заговорил наконец Митрошин, стараясь сохранить официальный тон. — Дело серьёзное, нешуточное. Этот молодой человек действительно заявил о родственнике, именем которого многие гордятся. Нужно действовать осторожно, взвешивая каждое слово и каждый факт. Чтобы не бросать тень на такое имя!
— Ах, вы осторожничаете, товарищ Митрошин! — воскликнул я. — Эх, будь моя воля, давно бы взяли этого парня тепленьким и поставили бы на место раз и навсегда! Народ возмутится таким поступком, страна будет жаждать справедливости, понимаете? Нельзя такие вещи спускать на тормозах! Нельзя! Иначе вся система начнёт гнить изнутри, развратится нравственность молодого поколения!
Сказал и сам почувствовал, что говорю, как на партсобрании. Но как ещё сказать? Что, мол, товарищ милиционер, закрывайте эту гниду? Пусть он и родственник героя, но имя родственника не должно быть щитом и отмазом?
Да, понимаю, что не хочется браться за такое. Что если не угодишь кому-нибудь из верхушки, то запросто лишишься должности и вообще можешь пойти регулировщиком, но…
Митрошин тяжело вздохнул, почесывая затылок.
— Хорошо, товарищ Жигулёв, ваше рвение замечено и принято нами к сведению. Дадим делу ход, разберёмся, что там произошло. Пока обещайте мне одно — воздержитесь от публикации материалов в газетах, дайте возможность сначала провести полноценное расследование. Если окажется, что ваш… кхм… Гиви действительно причастен к преступлениям, тогда уж объявим на всю страну о результатах следствия.
— Обещаю, товарищ Митрошин, обязательно буду держать паузу, — важно согласился я. — Однако предупреждаю заранее: если следствие затянется надолго, народ сам потребует ответа! Люди ждут действий властей, хотят видеть, что закон работает одинаково для всех, независимо от происхождения или фамилии!
Во как завернул! А что? Меня едва там не убили — имею полное право немного повыпендриваться. Только надо тоже границу знать, а то могут решить, что я слишком уж громкая птица и посадят в клетку.
— Вот и хорошо. Данные мы ваши записали, если что — вызовем, — пробурчал следователь, пододвигая ко мне подписанный пропуск на выход. — Спасибо вам за проявленную внимательность и гражданскую позицию.
Ну нет уж, дорогой товарищ. Не для того я ребят к вам поместил, чтобы от меня «спасибом» отделаться!
Я встал, чуть подумал о вечном и произнёс:
— Товарищ следователь, а можно… В качестве ответной услуги за моё молчание…
— Вас подвезти до дома? — поднял бровь Митрошин. — Сейчас организую. Если есть машина свободная, то…
— Спасибо вам за это, но я не совсем о том хотел просить. Товарищ следователь, меня там чуть не убили, а ещё я должен молчать о ходе следствия… Можно мне за молчание и за помощь почётную грамоту выписать?
Глаза следователя едва не вылезли наружу от такой наглости. Хотя, какая тут наглость? Я всего лишь делаю «баш на баш». Мне эта грамота в дальнейшем пригодится, а им что? Трудно выписать, что ли?
После полуминутного разглядывания охреневшего меня и поиска в моих лучезарных глазах отблеска совести, следователь вздохнул:
— Думаю, что это получится сделать. Но и про наш уговор не забывайте…
— Не забуду! Вернее, не вспомню то, что не нужно вспоминать. В любом случае, я всегда рад помочь нашей доблестной милиции! — с улыбкой протянул я руку.
Мою ладонь демонстративно проигнорировали, пододвинув ещё ближе пропуск на выход. Я взял листок с каракулями подписи и бодрой походкой двинулся на выход.
Всё-таки меня доставили на машине, так как метро уже закрыто, а трамваи ещё не ходили. Правда, на этот раз я ехал уже в салоне, а не в закрытом решеткой отсеке. Уже не как подозреваемый, а как свидетель и потерпевший.
Да, часть денег мне не отдали, присовокупив к уликам, но это была не та сумма, за которую можно скандалить. Тем более, что если бы такую сумму попросили за почётную грамоту, то отдал бы без раздумий.
Машина остановилась неподалёку от коммуналки. Я поблагодарил милиционеров и пожелал хорошего несения службы.
Я тихо прошел в свою комнату, стараясь не шуметь. В коммунальной квартире был покой и тишина. Правда, мне показалось, что в комнате Шлейцнера скрипнула половица, но это могло только показаться.
После пробуждения от пронзительной трели будильника, я соскочил с кровати и начал активно махать руками и ногами, чтобы побыстрее разогнать кровь по венам и согнать остатки дрёмы. Коммуналка просыпалась.
Уже был слышен бубнёж Матроны Никитичны, которой утренний дождик не угодил. Еле доносились вежливые ответы Семёна Абрамовича, утверждавшего, что у природы нет плохой погоды.
Весёлый голос Макарки донёсся от дверей. Он торопился в школу. Я было собрался пойти приготовить кофе, как остановился и потряс головой. А ведь если Макарке надо было в школу, то мне и подавно надо быть на заводе!
И если я не хочу параллельно с получением грамоты получить ещё замечание за опоздание, то следовало поторопиться!
После череды быстрых мыльно-рыльных процедур я выскочил из дверей и наткнулся на внимательный взгляд соседа Семёна Абрамовича.
— Доброе утро, товарищ Шлейцнер! — приветствовал я его. — Как спалось? Что снилось?
— Да так, Петя, более-менее… сон-то у меня стариковский. От малейшего скрипа просыпаюсь. Мышь чихнёт, а я уж на ногах. Видел, как к нам машина милицейская вечером заезжала. Уж было подумал, что ребят с гитарами хотели прогнать, но нет… — мягко улыбнулся сосед. — Похоже, что просто так заехали. В качестве проверки тишины и спокойствия.
Ага, явный намёк на то, что мой ночной проход от машины до подъезда не остался незамеченным.
— Ну да, служба у них такая. Проверяют, чтобы всё было спокойно, — улыбнулся я в ответ. — Чтобы честным товарищам снились только хорошие сны…
— Я думаю, что ваши слова единственно верные, Петенька, — кивнул сосед с мягкой улыбкой. — И честным товарищам действительно должны сниться хорошие сны. Например, о небе, об облаках. Пусть полёты во снах будут у тех, кто растёт. Вон, пусть Макар почаще видит, как он летает во сне… Быстрее вырастет!
