Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб

— А ты мыслил? Правда? — каким-то другим голосом спросила она и заговорила быстро-быстро: — Знаешь, а я ведь тоже себе и так и этак представляла: что ты мне скажешь, да что я тебе на то отвечу. А сейчас почему-то и мой язык вовсе не то говорит, что на самом деле сказать хотела. Может, оттого, что князь ты — отродясь до тебя никаких князей не видывала: ни старых, ни средовеков, ни таких, как ты. А может, еще отчего. А раз ты князь, Ягдар, то стало быть, в летах совершенных? А мне четырьнадесять всего. Ну то есть, уже.

— В совершенны лета лишь о будущем листопаде войду. И отец с матушкой, и брат мой старший в один день погибли безвременно — меня беда до срока князем сделала. Ратибор, отец твой, разве не упоминал о том?

— Нет… Ой, горе-то какое. Так вот отчего ты плакал тогда. Прости — если бы раньше знала, то ни за что на свете… Прости, Ягдар, а?

— Ты хорошая, Видана, — сказал Кирилл неожиданно для себя.

— Хорошая? — в ее зеницах будто загорелись голубые огоньки. — Ух ты! Страсть до чего любопытно: а чем же именно? Ну-ко, ну-ко начинай сказывать! Да гляди, не упусти ненароком даже самой малости!

— Видана! — Кирилл завел глаза, с удивлением осознав, что ему необычайно нравится и произносить, и повторять раз за разом ее имя.

— Не буду, не буду! — пообещала она торопливо. Голубые огоньки погасли. — А отчего ж погибли-то? Ой, ну зачем же я опять спросила — у тебя горе, а я с расспросами… Не говори, коли тяжко, не говори. Но все равно любопытно: что же могло приключиться такое, что все да еще и в одночасье?

— Отравлены были. Как именно — сам еще не знаю. Люди отца Варнавы дознание ведут.

— И еще раз прости…

— Сейчас-то за что?

— Ну… А у тебя, Ягдар, один глаз серый, другой зеленоватый. И крапинки в нем.

— А у тебя и глаза голубые, и сарафан голубой — до чего же складно выходит! И вышит бисером да гладью. Красиво так. Праздничный, да? Прошлый раз ты в другом была.

— А он… А его матушка с утра постирала — вот я и надела, что под руку попалось. И вовсе он никакой не праздничный!

Видана отчего-то смешалась и поспешно спросила:

— А что ты в этой — как её? — обители делаешь, Ягдар?

— Отец меня сюда послал. Мыслю, на обучение.

— Наукам всяким? Ух ты… А что за науки такие? А в Бортничах тоже школа есть — я туда со старшею сестрицею хожу. Четырежды на седмицу. А этой осенью и младшая с нами пойдет. Я уже и грамоте знаю, и численницу, и все-все Заветы назубок.

— Бортничи — то деревня твоя?

— Нет, соседская. Стрел с десяток всего от нас. Моя Хореей зовется. От опушки той самой, — она указала рукой, лукаво прищурив глаз, — только в дубраву войдешь да потом вниз к ручью спустишься — тут тебе и Хорево Урочище. А в нем и деревня моя. Хочешь — на завтра в гости зазову?

Кирилл погрустнел:

— Уезжаю я завтра, Видана. Утром раненько.

— Уезжаешь… Ой, что ж оно так — вдруг-то… А надолго ли?

— Да нет. Настоятель сказывал: всего-то на седмицу, не более.

— Как же всего-то, когда это цельных семь дней выходит! Охохонюшки… А потом?

— А потом судьбу мою решать будут, я так разумею. Едут сюда для этого некие люди.

— Что значит — решать судьбу?

— Еще не знаю. Просто представляется так.

— У рода твоего кто Обереги?

Кирилл пожал плечами.

— Ладно. Тогда я и отца просить стану, и к самому Белому Ворону пойду — пусть говорят о тебе с Древними.

— Вот это да… Спасибо… Скоро совсем стемнеет — пора мне назад собираться, Видана.

— Ягдар, а я каждый вечер сюда приходить буду, пока ты не вернешься… и думать о тебе. И ты в эту же самую пору думай обо мне — обещаешь?

— Обещаю, Видана. Знаешь, это ты просто здорово измыслила: вроде как опять свидимся! А можно я провожу тебя — ну хотя бы до опушки?

— Ты же не станешь сердиться?

— Да на что?

Видана в ответ сморщила нос и позвала куда-то в сторону:

— Отец, пора!

От стоявшей неподалеку засохшей ракиты отделилась смутная фигура в белом. Кирилл успел мельком удивиться: толщины ствола явно не хватило бы для того, чтобы Ратибор мог прятаться за ним.

Он засмеялся, подхватил лукавую девчонку под мышки и подбросил ее. Она взвизгнула, прижимая подол к ногам. На душе у него вдруг стало очень тепло и уютно.

— Ты чего, Ягдар?

— А ты не станешь сердиться? — Кирилл подмигнул, огляделся вокруг и крикнул наугад:

— Иов, нам тоже пора!

— Не спишь, отец игумен?

Отец Варнава отложил в сторону перо. С наслаждением откинувшись на спинку кресла, потер кончиками пальцев усталые глаза:

— Неужто не видишь — третий сон досматриваю. А сам-то отчего полуночничаешь?

Отец Паисий как-то уж очень доверительно обратился к брату Илие:

— Присмотри-ка там, на галерейке, брате, — не сочти того за обиду — да дверь за собою притвори.

Он дождался, когда келейник выйдет, после чего проговорил вполголоса:

— В сосудце с ядом, что из Гурова передавали, вода оказалась — помнишь?

— Конечно. Что еще случилось?

— Яд, который князю да десятнику его предназначался, такоже в воду обратился, пока работал я с ним.

— Вот оно как. Занятно, занятно. И что мыслишь?

— Тут и мыслить не над чем — одна рука творила. Замечу: рука изряднейшего мастера. А мне отчего-то вдруг былое воспомянулось.

— Начинаю догадываться, к чему ты ведешь, говоря о былом. Полагаешь, новоримской работы зелье?

Отец Паисий покачал головой:

— Новоримской или какой-то иной — здесь достоверно не дознаться. Ни этого, ни имён мастера с его заказчиками. Благородного Маркуса Аквилейского навестить бы — столько лет не виделись. Да и должок за ним имеется.

— Хочешь ехать?

— Не хочу, отец игумен, — надо.

— С этим не поспоришь. И как всегда, один?

— Как всегда. Поздно мне привычки свои менять.

Они взглянули друг другу в глаза.

— Ну что ж… Тогда загляни к писарю отца благочинного — он выправит подорожные грамоты, какие нужными сочтешь, — отец Варнава выбрался из кресла, поднял руку в благословляющем жесте: — Да охранит тебя Господь на всем пути твоем, Nobilis Paulus!

— И тебя такоже, отче. Теперь о другом: Ворон по-прежнему не желает, чтобы его увидели рядом?

— Говорит, еще слишком рано.

— Пожалуй. Ему лучше знать, когда придет время явить им себя. А ты напоследок вот что и сам послушай, и Димитрию с отцом Власием передай непременно…

Глава V

— Все-таки в возке вам, отец игумен, и покойней было бы, и приличней — право слово! Уж и кони запряжены, и возницею — брат Косма. А уж он-то правит до чего знатно — ну ровно кормчий лодией речною!

Отец благочинный подчеркнул привлекательность своего предложения умильными интонациями вкупе с необычайно плавными движениями ладони.

— Так что ж: благословите поклажу перенести, отец игумен?

И выжидательно склонил набок голову, изъявляя готовность перейти к немедленным действиям. Не касаясь стремени, отец Варнава вскочил в седло, повел плечами:

— Втуне витийствуешь, отец Лавр. Состарюсь — тогда в возок и пересяду. А до той поры не желаешь ли — послушание тебе определю самому в нем кататься? Пристойно, благолепо. Ровно в лодии по реке. Заманчиво же, верно говорю?

Отец благочинный только горестно развел руками.

— С Богом! — отец Варнава широким знаком креста осенил своих спутников, провожающих и дорогу перед собою. Послушники развели в стороны огромные дубовые вратницы. Под колокольный звон, полагающийся по уставу при оставлении настоятелем обители, четверка всадников покинула ее стены.

Раннее безоблачное утро обещало перейти в погожий денек. Кирилл выпустил поводья, с удовольствием раскинул руки навстречу свежему летнему простору и неожиданно для себя широко, до слез, зевнул.

— Что: поздно вернулся, княже? — поинтересовался отец Варнава.

— Нет, отче. Выспался я.

— Ишь ты. А вот мне в молодости никак не удавалось. Одна краше другой — выспишься тут, как же. Шучу, шучу. Этой ночью ничего страшного или дивного не снилось?