Чужой среди своих 3 (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"

Она раскраснелась и хихикает, и я даже в некоторой опаске за Сашу. Сейчас, ещё чуть-чуть, и она потащит его в подсобку…

… но нет, что значит — опыт! Как-то очень ловко он перекрутил ситуацию так, что забота и преклонение — остались, а ненужный ему подтекст — ушёл. Я так… хм, если и смогу, то не скоро, это не просто опыт, это талант!

— Один из наших соавторов, — представляет меня Буйнов, — талантливый парень!

— Ой… — всплёскивает та руками, без особого, впрочем, пиетета, — а я думала, ты в ПТУ учишься!

— Не-а… — мотаю головой, вонзая зубы в чебурек «для своих», который — ну небо и земля (!), — на Трёхгорке работаю, ну и в вечерней учусь.

— А… ну это правильно, — мигом понимает многоопытная тётка, — рабочая биография, не последнее дело!

Киваю, давя вздох, мат… и много чего ещё. Мне эта биография, равно как и рабочий стаж — ни к чёрту не нужно! Равно как и не нужны те мелкие привилегии, которые положены элите, и которые за пределами Союза привилегиями не считаются.

Тошнит уже от мелкой фарцы, необходимости что-то доставать и крутиться, «дружить» с людьми, которым хочется давать не руку, а — в морду… Вот не советский я человек, признаю!

Наверное, в СССР есть и много хорошего, да чего там наверное… есть, как не быть! Вот только я привык жить иначе, и поэтому жизнь в СССР я воспринимаю как неудачную вынужденную эмиграцию, когда жизненный уровень просел резко. А об уровне личной свободы и вспоминать тошно…

— Не знаю пока точно, удастся ли зарегистрировать наши песни в ВУОАП, — негромко сказал Буйнов, дождавшись, пока буфетчица отошла, — но говорят, шансы есть!

С какого чёрта песни внезапно стали «нашими» уточнять я не стал. Это, в общем, коллективное творчество… Англоязычные музыканты пишут, я перевожу, иногда весьма вольно, ну и Буйнов тоже… участвует. Словечко-другое переставит, аранжировку делает… иногда.

Совесть моя почти чиста, потому что перевод, как правило, выходит очень и очень «по мотивам», и иногда он очень далёк от оригинала. Настолько, что в половине случаев можно говорить, что песню я написал самостоятельно, а исходник мне, в лучшем случае, послужил источником вдохновения. Последним, насколько я знаю, грешат и признанные поэты… чем себя и утешаю.

Очень уж простой мою задачу не назовёшь, потому что приходиться учитывать и рифму, и советскую отцензурированную действительность, и то, как этот перевод ложится на исходную музыку. Некая толика поэтического дарования у меня имеется, так что в общем, получается сносно.

А вот что там Буйнов будет делать с музыкой и аранжировкой — его и только его дело. Сейчас он, втихаря от Градского, подбирает себе репертуар и присматривается к музыкантам, клятвенно пообещав мне место второго гитариста.

Ну и…

… будем поглядеть!

Стаса я увидел издали — он, при желании, умеет выделяться из толпы, не делая ровным счётом ничего выделяющегося. Стоя с сигаретой у входа, со сдвинутой на затылок вязаной шапкой, он, то и дело солнечно улыбаясь, объясняет что-то нескольким парням, помогая себе жестикуляцией.

Парни, как и почти все «Локтевцы» из старшаков, хорошо мне знакомы, да и Намина они знают. Хоть сколько-нибудь хороших неформатных групп сейчас мало, и Стас, с его харизмой и администраторскими способностями, фигура пока ещё не культовая, но уже — знаковая!

Отсвет славы человека причастного падает и на меня, хотя, конечно, масштаб не тот… и не всем это нравится. Ровесники, в общем, относятся более-менее с пониманием, хотя бывает по-всякому, в том числе и через губу. Если эта самая губа не оттопыривается в мою сторону очень уж заметно, то внимание на это я и не обращаю, ибо творческие личности они такие… не всегда приятные.

А вот среди преподавателей недовольных побольше, и среди них, к слову, преподаватель по гитаре, которому моё участие в неформальном движении не нравится разом в силу идеологических и музыкальных соображений. Нам ставят руки и голоса по шаблону — как и полагается, единственно верному, гладкому и округлому, и рок в эти советские шаблоны не вписывается никак!

Мельком взглянув на часы и определив, что в общем-то успеваю на занятия, захлопал себя по карманам в поисках сигарет. Заметив, что Стас глядит на меня, машу рукой и забегаю на ступеньки.

— Здаров! — пожимаю протянутые руки, и, вопросительно вскинув бровь, достаю сигареты, прикуривая. Мои манипуляции с часами не прошли мимо друга, и тянуть резину он не стал.

— Замена нужна, — сразу же озадачивает меня Стас, — на вторую гитару, на завтра.

— Хм… — озадачиваюсь я, пытаясь собрать мозги в кучку и вспомнить, что и как мне придётся подвигать в своём расписании, и придётся ли вообще!

График, к слову, у меня плотный и довольно-таки сложный. Помимо Трёхгорки, вечерней школы и занятий в ансамбле Локтева, отнимающих у меня львиную долю драгоценного времени, есть ещё и мебельные дела, и это не сколько собственно сборка и чертежи, столько (слава советской действительности!) встречи с «нужными» людьми. Обычную фурнитуру и лаки-краски нельзя просто купить, и даже не всегда можно придти на склад и «договориться», иногда, и не так уж редко, всё это делается через цепочку посредников.

А это, на минуточку, только постоянные дела! Время от времени всплывает, к примеру, игра в футбол двор на двор, о которой договаривались загодя, за две недели, и отменять своё участие в ней — ну совсем не комильфо!

Общественные, мать их, нагрузки… они идут отдельной строкой. На Трёхгорке я смог договориться, что моё участие в самодеятельности будет проходить либо за счёт отгулов, либо, те же репетиции, хотя бы отчасти в рабочее время.

А в школе пока — никак, ибо руководство считает, что я им, по определению, должен! Детство, говорите, чудесная пора? Ну-ну…

А мама с её активной социальной жизнью? Она ж и меня тащит по всяким гостям, и тащит гостей к нам, и не сказать, что это вовсе уж зряшное времяпрепровождение!

— Когда и где? — спрашиваю, прикуривая и щурясь от лезущего в глаза дыма. Называется время и место, и я, помедлив, соглашаюсь. Кое-что придётся подвинуть, но… не критично.

— Ну, всё! — повеселел Стас, — До завтра!

— До завтра! — отзываюсь я, провожая взглядом спину. Затяжка… и сигарета, скуренная максимум на четверть, давится о подошву и летит в урну, провожаемая тоскливыми взглядами.

— Ильин, — объясняю, не дожидаясь вопросов и реплик о том, что «кое-кто» изрядно зажрался. Судя по смешкам и хмыканью, мои отношения с преподавателем ни для кого ни секрет…

— Неплохо, — с ноткой зависти тянет один из ребят, чуточку демонстративно бычкуя папиросу и пряча её в чуть смятую пачку, проходя вслед за мной в здание. Понятно, что он не о моих сложных отношениях с некоторыми преподавателями, и не самой простой жизни вообще, а о маркерах советского успеха — то бишь американских папиросах в кармане, участии в рок-концертах и прочих вещах такого рода.

— Вторая гитара, — с ноткой снисходительности говорит балалаечник Володя Комаринский, которому прочат большое будущее и место в одном из «выездных» оркестров.

— Да он там в подтанцовке! — со смехом говорит Слава Лепёхин, которому музыкального будущего не прочат, чем он несколько удручён. «Кулёк[iv]», в который он собрался, за неимением более интересных альтернатив, это всё-таки не та штука, которой можно козырять, особенно если видишь вокруг так много примеров успеха, действительного и мнимого.

В спину летят ещё несколько шуточек такого рода, но я пропускаю их мимо ушей.

Пусть! Я и сам знаю, что гитарист из меня пока что весьма посредственный, и что на концертах играю в основном на замене…

… и в основном потому, что человек я полезный, неконфликтный, могу договариваться с администрацией и милицией, чинить «на коленке» какие-то поломки аппаратуры, а потом таскать её, не расплёскивая при этом плохое настроение и шляхетный гонор на всех окружающих.

Но ведь играю же! Хорош я или плох… но зовут, и играл я, без малого, со всеми московскими группами, и всё знают меня, и я знаю — всех. Пусть, за редким исключением, это не самые важные концерты… но я с полным правом могу назвать себя выступающим музыкантом, и мне это, чёрт подери, нравится!