Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша
у археологов мы задерживаемся до вечера. Сначала я рассматриваю в камералке будущие объекты для съёмок. Их набирается под три десятка. Всякие каменные штуки и осколки горшков.
Потом нас зовут на ужин, за длинный дощатый стол под натянутым брезентом. По заветам коммунистического общества, посуда у археологов общая. Нам вытаскивают из большой горы по эмалированной миске и такой же кружке.
Мне достаётся большая синяя миска с отколотой по краю эмалью, а Жендосу маленькая бежевая мисочка с цветочком сбоку. Какая-то заботливая мама выдала, наверное, посудину дочке на практику.
Нас кормят супом из рыбных консервов, разваренной до пюрешного состояния картошкой с тонкими нитками тушёнки, которую наваливают в ту же посуду, и крепчайшим чаем с чудесным запахом дыма из огромного столовского котла.
Жендос с грустью косится на мою порцию.
— Махнёмся? — предлагаю.
— Да ладно, — вздыхает он, — не надо. Тебе надо сил набираться после больнички.
— У меня аппетит плохой.
— Точно?
— Зуб даю.
Я без физических нагрузок и на фоне недомогания есть не хочу совсем. «Слоны» предлагают остаться на вечерние посиделки. У костра уже кто-то подстраивает гитару, а освободившиеся от чая кружки старательно и вне очереди отмывают для других напитков.
Пускай Жендос косится с тоской в сторону «старшаков», которые шныряют с видом заговорщиков. Почему-то у всех мужчин, которые собираются накатитить, вид до безобразия загадочный и серьёзный. Во все времена, и при любых напитках, будь это Агдам или некупажированный двенадцатилетний скотч.
Пускай Надя смотрит влажным взглядом с поволокой, обещая склонить белокурую голову мне на плечо, глядя вместе на огонь и подпевая про «солнышко лесное», мысля в роли «солнышка», разумеется, себя.
У Алика есть работа, так что мы возвращаемся назад. Митрича, я ловлю уже на пороге его ателье. Ворча что-то себе под нос, он отпирает обратно висячий замок и отдаёт мне свёрток с плёнками.
Мелькнув перед мамой, которая теперь настороженно относится ко всем моим отлучкам, я отправляюсь в летнюю кухню, ставшую для меня «логовом» и жду темноты.
Стоит июнь, время самых коротких ночей, и я покидаю дом только ближе к полуночи. На Заречье лают собаки, перекликаясь из разных концов села. Лениво, забыв уже источник раздражения, просто вспоминая друг другу давние обиды.
Над редакционным крыльцом горит фонарь. Лампочку туда вкрутили после загадочного ограбления. Сейчас под облезлым козырьком роем вьётся мошкара.
Я нарочно выжидаю так долго. Не хочу встречаться ни с кем на работе, чтобы не тонуть в болоте бестолковых пересказов «я иду, а тут — бац!», сочувственных вздохов, и детективных предположений. От них до конца всё равно не отвертеться, но пока я оттягиваю этот момент, как могу.
Мне нравится работать по ночам. В такие моменты обретаешь странную свободу, словно воруешь у жизненного потока несколько часов, которые принадлежат только тебе.
Время растягивается, как резина. Вчерашний день уже закончен, новый не наступил, и ты до самого рассвета можешь находиться «нигде» и «никогда».
Ради экономии времени и реактивов печатаю «контрольки» со свадьбы. Плёнки получились, ни кадра не ушло в брак, и это радует само по себе.
Я ещё не достиг того уровня мастерства, чтобы оценить фото по негативу, так что решаю отобрать для печати свадебные фото завтра при дневном свете.
А после, как нетерпеливый «человек из будущего», испорченный возможностью посмотреть снимок сразу после того, как нажал на спуск, я берусь за фотосессию с Кэт.
Кадров мало, я успел отснять всего одну плёнку, и то финал пошёл на её собственные эксперименты. Здесь я не жадничаю, с «контрольками». Мне хочется рассмотреть каждый снимок, почувствовать его, скадрировать заново, если понадобится. Сделать контрастнее или мягче.
Снимки получаются сложными, объёмными. Я нарочно брал достаточно большую глубину резкости, чтобы поместить в кадр и девушку и яхты. Было что-то общее, одинаково изящное и гармоничное в её высоком и худом силуэте и в рвущихся в небо мачтах и снастях корабликов, созданных для скорости и свободы.
Как всегда в таких случаях в кадр лезет множество деталей. Максимально укрупнив изображение, я проверяю яхту на предмет забытых на борту тряпок или какого-нибудь ржавого ведёрка.
Тренированный глаз цепляется за странность, неправильность. В продолговатом окошке крохотной каюты на ближайшей яхте я отчётливо вижу силуэт человека.
Глава 9
Наверное, «по правильному», эта штука называется иллюминатор. В моём восприятии иллюминаторы должны быть круглыми. «Земля в иллюминаторе видна» — и сразу чёткая картинка перед глазами.
Никогда не увлекался яхтами и прочими морскими забавами, хотя финансы позволяли. Автомобилями и мотоциклами переболел в полной мере, а вот яхты мелькали в моей жизни только на фотосессиях.
А там я больше интересовался тем, чтобы нас поменьше качало, и чтобы палуба не была мокрой, и невеста не улетела за борт. А то бывали прецеденты. Не у меня, слава богу, но ребята рассказывали.
Поэтому в отличие от автомобилей и мотоциклов в яхтах я совершенно не разбираюсь. Разве что могу отличить парусные от тех, что ходят с мотором. Те, что стояли на пристани, были не большие и не маленькие. Человека четыре могло разместиться на них с относительным комфортом.
В переднюю часть у каждой вела небольшая то ли дверь, то ли люк, подразумевая, что внизу должна быть каюта. Там же имелись достаточно длинные продолговатые окна, пускавшие внутрь, на мой взгляд, вполне достаточно света.
Мне повезло, сторона была теневой, и стекло не бликовало. Мужчина стоял немного в глубине, не у самого окна. Возможно, не хотел, чтобы его заметили снаружи.
Я и на фото обнаружил его только благодаря маниакальной привычке изучать мелкие детали на предмет «мусора» в кадре. Что-то только не лезет на задний план, от сохнущих трусов до срущих собак.
Конечно, ничего криминального в этом нет. Человек и человек. Сидеть в яхте не запрещается, тем более в своей собственной. А исключать вероятность, то на судне был владелец тоже нельзя. Наоборот, это кажется самым логичным.
Может, туда и бомж какой-то залез. Но маловероятно. Нет в этом времени бомжей, точнее,вроде бы их называют «бичи».
«Ну а так как я бичую, беспартийный, не еврей. Я на лестницах ночую, где тепло от батарей». Этой строчкой Высоцкого все мои знания ограничиваются.
Зато помню, что есть закон «о тунеядстве», по которому могли закатать на сибирские стройки на несколько лет.
Так что последнее, куда полезет такой гражданин, это на яхты «ответственных товарищей» и их знакомых. За такое впаяют столько, что мало не покажется. Прибыль сомнительна, риск велик.
А если это владелец, то почему не вылез? Почему не поинтересовался, кто такие? Нормальная человеческая реакция. Шастают возле имущества, фотографируют что-то. Но он не вылез. Остался внутри. Даже от окошка отошёл.
Кэт сначала говорила, что яхта есть у знакомого. Потом — что отец катается. Её наверняка на пристани знают. Город небольшой, яхт всего восемь штук. Почему не вышел поздороваться, не проявил любопытства?
Не хотел, чтобы увидели. Почему?
Люблю задавать вопросы, с ними жизнь становится интереснее. Почему машина с надписью «молоко» стоит у хлебного магазина? Шофёр встречается в обед с любовницей? Сливает и продаёт солярку? Жить не может без нарезных батонов?
Это любопытство пустое, праздное. А вот всё, что связано с Кэт, её родителями и их друзьями, для меня теперь жизненно важно.
Яхта присутствует на шести снимках. На одном, на стекло падает блик. На втором изображение оказывается немного размытым. Всё-таки на первом плане у меня Кэт.
Но глубина резкости довольно большая. Мне хотелось, чтобы в фокусе была и девушка, и яхта. Поэтому с четырьмя снимками можно работать.
Сейчас популярны споры о том, какому количеству пикселей на цифровом фото соответствует 35-миллиметровая фотоплёнка. Многие сходятся на цифре в 35 мегапикселей, некоторые приводят чудовищные значения в полторы сотни.
