Сергей Синякин - Полукровка (Der Halbblutling)
Что он и сказал вслух, вызвав веселый смех окружающих.
Лето 1958 года
ПЕНЕМЮНДЕ
Их было трое.
Тренировки оказались не просто тяжелыми, они проходили на пределе физических и душевных сил. Центрифуга, многократно увеличивающая вес, сплющивающая, вжимающая в кресло, заставляющая глотать воздух, как пищу. Томящее молчание сурдокамеры, когда кажется, что весь мир умер, что в нем больше не осталось живого и некому прийти тебе на помощь. Барокамера, за считанные секунды поднимающая в самые разреженные слои атмосферы или бросающая в океанские бездны с их невыносимым давлением. И тренировки, тренировки, тренировки…
Иногда ун-Леббель чувствовал себя абсолютно вымотанным. В его душе была пустота, нередко он спрашивал себя, зачем ему все это нужно. Но, преодолевая минутную слабость, он вновь становился на движущуюся резиновую дорожку, пробегая на месте утренние пять километров, а потом в принудительном режиме - с ударами током, неожиданными дикими воплями из динамиков, при ослепительных вспышках света - решал поставленные перед ним задачи.
Воскресенье было выходным днем.
Втроем они шли купаться на море, потом завтракали в «Швабесс-отеле», иногда отправлялись на прогулку на катере. В этих случаях за ними всегда следовало два сторожевика. Товарищей это раздражало, сам ун-Леббель относился к такому сопровождению спокойно - полет, к которому они готовились, требовал повышенного внимания. Их группа была слишком мала, чтобы пренебрегать безопасностью любого из них.
Генрих Герлах был чистокровным немцем, рожденным в Германии. Он работал летчиком-испытателем в концерне «Мессершмитт» и испытывал не один самолет. Рассказывал он об этих испытаниях без особой бравады, но сразу чувствовалось - этому парню довелось подергать черта за хвост.
Он испытывал «бесхвостку» инженера Липпиша.
– Дерьмо, а не машина, - вздыхал Генрих. - Управление тяжелое, вместо шасси - полозья под крылом. На ней гробанулись Юрген и Лео, а меня спас бабкин талисман.
И показывал засушенное воробьиное крыло, которое носил под нательной шелковой рубахой. «Она у меня колдунья, - смеясь, говорил Генрих. - Однажды после очередной аварии она Юргена за месяц на ноги поставила. А ведь на него уже наши профессора из Берлинского медицинского центра рукой махнули!»
Герлах принимал участие в испытаниях новых перехватчиков, разработанных фирмой «Хейнкель», пилотировал «юнкерсы», предназначенные для длительных беспосадочных перелетов, но более других ему нравился «люфттойфель» - небольшая и компактная реактивная машина, предназначенная для разведывательно-диверсионных служб Германии.
– Это машина, - в глазах у Герлаха появлялся огонек. - Вы только представьте: скорость, как у винтового «мессершмитта», при необходимости можно планировать с выключенным двигателем, а если приспичит - включай поршневой мотор, смонтированный под фюзеляжем. И при этом на ней можно одновременно перебрасывать до пятнадцати человек с полным снаряжением.
Гейнц ун-Герке был направлен в научно-исследовательский центр Пенемюнде с военно-морского флота. Он был подводником-диверсантом и весь его опыт работы с техникой сводился к управлению торпедой. К зависти Герлаха и ун-Леббеля Гейнц даже участвовал в самых настоящих военных действиях. Во время североамериканской попытки высадиться на Кубе он был в составе сводного германско-итальянского отряда подводников, пустившего ко дну американский авианосец и два тяжелых крейсера.
– Командовал нами итальяшка, - рассказывал Гейнц. - Граф де ла Пене. Мужик уже в годах, но, надо сказать, крепкий - все на своем примере показывал. Что сказать, пусть и макаронник, но в душе настоящий эсэсман! Мы тогда на «тройках» были - катамаран из сдвоенных торпед и под ними на подвеске боевая торпеда. Работали в бухте, где американцы стояли. Там мин понатыкано, противолодочные сети - одна на одной. И вот граф этот сам повел нас в атаку. Ночь, штормит, торпеды идут устойчиво, но никто ведь никогда не знает, чем все кончится. И вот экипаж этого графа поймал на винты проволоку. Разумеется, потеряли ход, а прожектора по бухте так и шарят, того и гляди засекут. Так вот, граф принял решение отцепить боевую торпеду и подтащить ее под корабль. А это, камрады, непросто, она весит более трехсот килограммов. Хоть и в воде, а массу ведь никуда не денешь. Сорок минут возились, но дотащили «малышку».
Дальше-то просто, там Магнитки стоят, она к днищу авианосца в момент присосалась.
А утром и рванула. Уже после атаки основной группы. Американцы бдительность потеряли, у них траур - как же, два крейсера без боя потеряли! А тут как раз подарок графа и сработал. Им бы поутру водолазов спустить, днище осмотреть, а американы поленились…
– А сюда-то ты как попал? - поинтересовался Герлах. - Ладно, ун-Леббель без пяти минут летчик. А ты ведь в иной среде обитал!
– Приехали шишки из Берлина, - сказал ун-Герке. - Кто готов выполнить опасное и важное для рейха задание? Ну, разумеется, все шаг вперед, только два или три макаронника замешкались. А затем всех, кто согласие изъявил, на медицинское обследование отправили. Отобрали двух - меня и Эрнста ун-Бломберга, а потом, когда выяснилось, что ун-Бломберг в прошлом году легкую контузию получил на тренировке, я один и остался.
Вечером они смотрели на звезды. Созвездия распластались по небу, сплетаясь в причудливые узоры, звезды мигали, сверкали, переливаясь разными цветами. У горизонта, чуть выше сосен висела яркая звезда - Венера.
– Красиво, - задумчиво протянул ун-Леббель.
– Достижимая цель, - не глядя вверх, коротко отозвался Генрих Герлах.
***
В один из выходных ун-Леббель отправился к морю в одиночестве.
Он искупался и некоторое время лежал на крупном белом песке среди гранитных валунов, подставляя спину неяркому, но теплому северному солнцу. Мысли текли легко и неспешно, ничего не хотелось делать.
Пляж был маленьким - белесый пятачок, окруженный с одной стороны зеленоватой водой, с другой - высокими корявыми соснами.
Поднявшись с намерением в очередной раз искупаться, ун-Леббель увидел женщину. Тоненькая, светловолосая, она вновь напомнила ему незнакомку из снов. Женщина сидела у воды, вытянув ноги, подставляя маленькие ступни набегающим волнам. В следующее мгновение ун-Леббель ее узнал.
– Барбара? - спросил он, остановившись у женщины за спиной. Плечи женщины заметно вздрогнули. Медленно она повернула голову и посмотрела на Ганса. Она его не узнала. Трудно было узнать в молодом крепком мужчине вчерашнего долговязого и нескладного юнца.
– Вы меня знаете? - спросила женщина.
– Барбара, - уже уверенно сказал Ганс и присел на корточки рядом. - Барбара-Стефания. Штутгарт, зима пятьдесят третьего. Мальчик, которого привезли сделать мужчиной…
На лице женщины появился слабый румянец. Она вспомнила.
– Постой, - сказала она. - Как тебя звали?
– Так же, как и сейчас, - сказал ун-Леббель. - И тогда, и сейчас меня звали Гансом.
– Ты вырос, - задумчиво сказала Барбара-Стефания.
– А как вас зовут сейчас? - спросил, в свою очередь, Ганс. - По-прежнему Стефанией?
Женщина покачала головой.
– Мы не слишком долго носим свои имена, - вздохнула она. - Теперь меня зовут Мартой.
– Что вы делаете здесь? - нежно глядя в лицо, которое ему снилось ночами, спросил ун-Леббель.
– То же, что и тогда, - женщина грустно усмехнулась. - Это как клеймо - если проставлено, остается на всю жизнь.
В этот же вечер Ганс пришел в «веселый домик», как на острове называли публичный дом. Барбара была свободна.
В ее комнате они вдруг неожиданно вцепились друг в друга, обмениваясь жадными поцелуями и торопливо освобождаясь от одежд.
В этот раз все было по-другому. Совсем по-другому. Их тела сплелись на постели, втискиваясь друг в друга, словно хотели стать одним целым. Их стоны превращались в один общий стон, они дышали рот в рот, не отрывая слепившихся губ. Барбара была его первой женщиной. И, наверное, последней. Он входил в нее нежно и яростно. Глаза Барбары были широко открыты, и она неотрывно смотрела в глаза Гансу. Потом закрыла глаза, прерывисто и сильно обнимая мужчину за шею.
– Да, да, - слабо сказала она. - Да.
После любви они неподвижно лежали рядом. Слабая рука Барбары скользила по его щеке, подбородку, и трудно было понять - ласкает ли она Ганса или изучает его.
– Как ты вырос! - тихо шепнула Барбара. И, помолчав, призналась: - Мне было стыдно тогда. Ты был совсем мальчишкой.
– Мне тоже, - глядя в потолок, сказал Ганс. Сейчас ему было хорошо.
– На этот раз ты не сбежишь? - с легким смешком спросила женщина. - Останешься на ночь?
Ганс остался.
Это была безумная ночь, полная любви и нежности. У Ганса не было опыта, но в эту ночь даже он понимал, что в отношениях Барбары не было рабочей добросовестности, она отдавала ему все, и он восторженно принимал ее дар, стараясь ответить тем же.
