Андрей Родионов - Французский дьявол
— Быстрее! — кричу я, заскочив в седло. — Сейчас здесь все взорвется!
Не успеваем мы проскакать шестисот ярдов, как почва под ногами идет ходуном, будто мы вновь очутились на палубе корабля. Мне в спину словно саданули боевым молотом, и я лишь каким-то чудом удерживаюсь в седле. Позади грохочет так, что у меня вот-вот лопнет голова, корчась от боли, я зажимаю уши. Замерли, растопырив ноги, кони, испуганно ржут, вращая налитыми кровью глазами. Я оглядываюсь: слетевший с лошади парижанин поднимается с земли, держась за бок, лицо побагровело, плащ разорван. Здание арсенала медленно вспухает, из проломов в стенах бьют языки пламени, и оттого мне кажется, что из-под земли встает, упираясь головою в небо, гигантский дракон. На побережье Ла-Манш будто проснулся действующий вулкан, еще один в дополнение к тем шестистам, что уже уродуют лик континентов. Столб пламени и дыма вырастает до небес, заставляя весь город содрогнуться в ужасе, а рев и грохот так чудовищны, что воспринимаются уже не ушами, а всем телом.
Наконец почва перестает трястись, и застывший в ужасе Саутгемптон расцветает пламенем многочисленных пожаров. Отовсюду доносятся панические крики и призывы о помощи, тревожно звонят церковные колокола, душераздирающе воют собаки, жалобно мычат коровы. Истошно кукарекают петухи, обманутые вставшим над городом заревом, бушующее пламя расцветило улицы всеми оттенками багрового. Я еду в самом центре этого ада, даже не пытаясь сдержать довольной улыбки. По всему выходит, что Рождество в этом году удалось.
Выехав за город, мы останавливаемся.
— И что теперь? — горько спрашивает наваррец. — Ну, подожгли мы хранилище корабельного леса, уничтожили арсенал с запасами оружия на целую армию, но цели-то своей так и не достигли!
— Наверняка нас запомнил кто-то из солдат, которые охраняли арсенал или хранилище древесины, — сдержанно замечает Жюль де Фюи. — Вряд ли мы смогли перебить всех, наверняка кто-то спрятался в темноте. В город нам возвращаться нельзя.
— Да и купец не рискнет выехать в таком-то кавардаке, — глубокомысленно отзывается Лотарингский Малыш. — Кто знает, сколько времени нам придется провести в засаде, подстерегая караван!
Выслушав всех, шевалье де Кардига неожиданно улыбается.
— Я что, сказал что-то смешное? — сдвигает брови гасконец.
— Дело в том, — отвечает командир, — что купец, которого мы должны будем пощупать, нынешним вечером втайне ото всех выехал из Саутгемптона в Лондон.
— Так почему же мы, вместо того чтобы устроить засаду, занялись черт знает чем? — зло выкрикивает гасконец.
— Мы успеваем на встречу, сьер Габриэль, — вмешиваюсь я в разговор.
— Успеваем, как же! — каркает тот, перекосив рот. — Да мы не знаем, по какой из трех дорог ушел купец!
— Выберем любую, и дело с концом, — предлагает Жюль. — Неплохой шанс, один из трех!
— Шансов у нас значительно больше, — мягко прерываю я сьера де Фюи. — Ведь каравану придется пойти по самой плохой дороге, вброд через реку, а такой путь выбирают последним.
— Придется пойти, — медленно повторяет Малыш. — Но почему?
— Стоп! — выкрикивает наваррец, выставив перед собой руку. — Кажется, я догадался.
Сьер Габриэль озадаченно глядит на меня, словно впервые оценив по достоинству, а затем поворачивается к командиру.
— Я не удивлюсь, шевалье де Кардига, если это была его собственная идея, — бросает он с ухмылкой.
— Так оно и есть, — кивает командир.
— Не надо ничего говорить, — возмущенно фыркает парижанин. — Дайте мне самому подумать!
Наморщив лоб, Жюль с минуту размышляет, а когда парижанин поднимает голову, глаза его светятся неподдельным весельем.
— То-то я погляжу, когда ты вернулся в гостиницу, от тебя попахивало дымом. Я еще подумал, как здорово ты подкоптился!
— Да о чем вы говорите? — с досадой восклицает Малыш. — При чем здесь какой-то дым?
— Сьер де Фюи желает сказать, — ровным голосом произносит командир, — что наш юный друг питает нездоровую страсть ко всему, что горит и взрывается. Ну, не дошло еще?
Малыш решительно мотает головой и смотрит на меня с каким-то детским любопытством.
— Шевалье де Армуаз попросту сжег два моста через реку, оставив один-единственный путь, по которому смогут пройти фургоны нашего купца! — с апломбом объявляет парижанин, тут же залившись довольным смехом.
— Да когда он все успевает?! — хлопает себя по бедрам стрелок. — Чертовщина какая-то!
И вовсе не чертовщина, просто я, дитя двадцать первого века, ценю каждую минуту своего времени. Только тот, кто напрягает все силы до крайней степени, не разрешая себе толком выспаться и отдохнуть, может добиться чего-то в жизни. Вслух я этого, разумеется, не произношу, не люблю громких слов.
— Вдоволь наговорились? — нетерпеливо спрашивает шевалье де Кардига. — Тогда вперед!
Но перед тем как тронуться в путь, каждый дружески хлопает меня по плечу, а Малыш, не чинясь, крепко стискивает в объятиях. Вот такие они, французы, искренние и чуткие люди, в отличие от холодных, бездушных англичан.
Дорога вползает на холм, с вершины мы, не сговариваясь, оглядываемся на Саутгемптон. Город, подожженный сразу с двух концов, пылает, рушатся охваченные пламенем дома, страшно кричат заживо сгорающие люди и животные. Я холодно киваю, мысленно вычеркивая из длинного списка одну маленькую строчку.
— Считайте, что Крымскую войну я вам простил, — тихо говорю я по-русски. — За разрушенный Севастополь вы со мной в расчете. Но и только.
Глава 3
Январь 1430 года, Англия: каждый умирает в одиночку
Как метко заметил один умный человек, воровство — самый выгодный способ приобретения собственности. Затрат, почитай, никаких, а цель достигнута. Грешат тайным, а ровно открытым хищением чужой жизни и собственности многие звери и птицы, а для человека это вообще одно из самых любимых развлечений. Лихие люди облюбовали широкие дороги и лесные проселки, оседлали верблюдов и обзавелись кораблями с Веселым Роджером на мачте. Куда бы ни ступила нога купца, туда сразу же обратит своя хищный взор и грабитель.
Торговцы тоже в курсе, что на них объявлена охота, дураки в купцах долго не держатся. Вот почему работники прилавка нанимают для сбережения нажитых богатств охрану, правда, по всегдашней торгашеской привычке сэкономить, брать стараются числом поболе, ценою подешевле. Мол, если пятеро мордоворотов обходятся в ту же сумму, как один профессионал, тут и думать не о чем. На самом деле разницу, конечно же, понимают, но утешают себя всегдашним упованьем: может быть, все обойдется. Если как следует поразмыслить, что может грозить почтенному человеку в относительно цивилизованных местах? А если и высунутся из кустов два десятка крестьян с вилами и топорами, то едва лишь разглядят нанятых молодцов, тут же в страхе попрячутся обратно.
— И не просто нырнут в кусты, а полетят, сверкая пятками, — мысленно добавляю я, разглядывая охрану доброго мастера Шорби. Как поведал мой ирландский «земляк», купцу удалось нанять бывших солдат, которые после службы решили осесть в окрестностях столицы. И ему удобно, и им хорошо. У нанятых им вояк такие выразительные физиономии, что мне хочется незаметно перекреститься. Правильно говорят, что Бог шельму метит. Мне кажется, нет ни одного порока, что не отражался бы на их лицах. Любому из них я, не раздумывая, вкатил бы десять лет урановых рудников.
Эти воины возвращаются домой из Франции, где провели последние несколько лет. Помимо многочисленных шрамов, везут с собой тяжелые кошельки, будет на что устроиться, прикупить домишко с огородиком, а то и таверну. Что еще надо для счастья отставному ветерану, который все последние годы грабил, убивал и насиловал галлов? А раз уж все равно по пути, то почему бы и не подзаработать напоследок? Сопровождать обозы и караваны — работа насквозь знакомая, сотни миль пройдено по французским дорогам, все давно изучено до мелочей.
Лошади у солдат хоть и беспородные, зато крепкие, широкие в груди. На окружающий мир жеребцы косятся с отвращением, похоже, им надоело шататься по окрестностям от одного сожженного моста к другому. Весь караван — это четыре крепких фургона, битком набитых купеческими вещами, да скрипучая телега, куда погрузили награбленное добро солдаты. Если не знать, что богатый негоциант решил перебраться в столицу, прихватив все честно нажитое добро, то будешь долго дивиться, отчего фургоны сопровождают аж полтора десятка воинов с копьями и боевыми топорами. Лица солдат угрюмые, из-под насупленных бровей посверкивают красные огоньки глаз, половина из них щеголяет густыми разбойничьими бородами, зато оружие у всех начищено до блеска. Тяжелые панцири и кольчуги хороши, но одеты в них только трое, остальные, похоже, сбросили свое добро в телегу.
