Евгений Беляков - Франгуляры
В воскресенье за завтраком Игинкату ничего в рот не лезло от нервного мандража. Нет, он вполне был уверен, что сумеет выдержать и это испытание, трижды ведь уже успешно через него проходил, причем в последний раз — с большим запасом. Но подсознание не спешило следовать доводам разума, и совсем не нужное сейчас возбуждение все никак не проходило. Чтобы отвлечься от собственных переживаний, мальчик подумал, а малышам-то сейчас каково? Тем, кто эти злосчастные пятнадцать розог впервые смог вынести без крика только на последней тренировке, а уже идет на экзамен. Представив, как сейчас, наверное, нервничает Ивле, юный Игироз вдруг почувствовал себя увереннее, хотя аппетита это ему и не прибавило. Ну ладно, на такой экзамен, может, и в самом деле лучше идти на пустой желудок, все равно потом на праздничном обеде наверстает.
Гентис вчера настоятельно советовал воспитанникам пригласить на заключительный экзамен родителей, дабы они могли воочию наблюдать мужество своих сыновей, но Игинкат, конечно, постеснялся. Ну, не увидят они момент его триумфа, так разве ж это для него триумф? Вот для малышей, вроде того же Ивле, это да! А у него скоро и побольше успехи будут. Вот когда придет время на вторую ступень сдавать, тогда он, наверное, их пригласит… во всяком случае, уже будет, чем гордиться.
Экзамен, как и вчера, должен был начаться в девять утра и завершиться к двум, на которые был намечен торжественный обед в школьной столовой. На более старших курсах, говорят, обеспеченные родители под это дело и рестораны снимали, но для такой малышни это пока еще слишком. Впрочем, до того обеда еще дожить надо, а пока экзаменующимся предстояли куда менее приятные процедуры. Все мальчики перед началом экзамена должны были пройти медосмотр в школьной медсанчасти, не такой, конечно, тщательный, как на диспансеризации, но все же, затем посетить туалет и душ. Оттуда, отмытые до хруста и одетые в одни трусы, они переходили в спортивный зал, отведенный для проведения экзамена.
Войдя в зал одним из последних, Игинкат огляделся. Члены экзаменационной комиссии, десять заслуженных франгуляров, занимали два ряда кресел у дальней стены. Прямо перед ними, буквально в двух метрах от первого ряда кресел, стояла скамья для порки, сильно напоминающая ту, на которой мальчика наказывали в экзекуционной комнате 17-й городской школы. Справа и слева от скамьи находились два стола, за одним из которых восседал секретарь, ведущий экзаменационный протокол, а за другим — директор школы Пранергед вместе с начальником курса Адалмедом. Стулья для экзаменующихся и их родителей стояли в несколько рядов справа и слева от прохода, причем мальчики занимали первый ряд. Игинкат скромно пристроился с края.
Наконец, генерал объявил о начале экзамена. Мальчиков вызывали по списку, в соответствии с ранее присвоенными им номерами. Вызванный должен был снять трусики, положить их на свой стул, подойти к скамье, встать по стойке смирно перед комиссией, отрапортовать: «Воспитанник такой-то к прохождению экзамена готов!», и, получив разрешение, улечься на скамью головой к начальнику школы, вытянуться, ухватиться руками за ее боковые планки и по возможности не менять позы до окончания порки. Если заорешь, выпустишь планки или спустишь ноги со скамьи, значит, испытания не выдержал. Мелкие виляния телом, слезы и всхлипы сквозь зубы регламентом дозволялись, в пограничных случаях все решала комиссия. Порку проводил здоровенный сержант, считавшийся лучшим секутором школы, причем комиссия внимательно следила, чтобы он не халтурил. Ведро с розгами, заранее обследованными комиссией на предмет качества, стояло рядом со столом секретаря.
Экзаменуемые пацанята терпели изо всех сил. Конечно, слезы выступали почти у каждого — ну, мелкие же еще! Бывало, мычали, не раскрывая рта, вскидывали страдальчески головы, дергались после каждого удара, извивались под розгой, кто-то и голени отрывал от лавки, правда, тут же вытягивался снова, планки сжимали до побелевших костяшек на кулачках, но с лавки не удрал ни один. С криками было сложнее. Порой, после особо громкого стона, комиссия совещалась, не признать ли это нарушением правил, но обычно выносила решение в пользу испытуемого. Двое мальчуганов все же не выдержали и издали явственные выкрики: один после двенадцатого, другой после тринадцатого удара. Их, понятно, тут же сняли. Еще один после особо болезненного удара оторвал ладошку от планки и рефлекторно попытался прикрыть пострадавшие ягодицы, тут же, впрочем, опомнился, схватился за планку вновь, но дело уже было сделано. Вся троица, провалившая экзамен, никого не стесняясь, горько рыдала, не помогали даже родительские утешения.
Игинкат, конечно, больше всего переживал за Ивле, но тот хорошо справился с испытанием: почти не дергался и даже постанывал тише остальных. Возвращаясь к родителям, счастливый, хотя и малость прихрамывающий пацаненок завернул к Игинкату поделиться своей радостью. Устраивать обнимашки на глазах всего зала было как-то не по-мужски, обошлись тем, что дружески хлопнули ладонью о ладонь. Старшему мальчику внезапно очень захотелось взглянуть на следы на теле своего юного приятеля. Ивле кобениться не стал и охотно повернулся к нему попкой. Пятнадцать вспухших красных полос почти не оставили белого цвета на маленьких ягодичках. Было искушение их пощупать, но Игинкат с ним справился, малышу и так больно. Оставалось только удивленно присвистнуть и восторженно протянуть: «Ну, ты силе-он!». Ивле, гордый своей победой и тем, что ее по достоинству оценили, улыбаясь во весь рот, потопал к родителям и, едва успев надеть трусы, оказался в материнских объятиях. Тут уж можно было и поласкаться, с героя не убудет. Так же радовалась и семья, занимавшая соседние стулья, чей сын тоже успешно выдержал испытание. По-хорошему, чтобы не мешать продолжению экзамена, празднующим семьям следовало бы покинуть зал, но по регламенту всем воспитанникам следовало оставаться здесь, пока не будут оглашены итоги. Расцелованные во все места пацанята даже нашли в себе силы усесться на стулья, хорошо, что сиденья у тех были мягкие.
Очередь Игинката подошла последней. Самым трудным оказалось стянуть с себя трусы на глазах у всего зала. Да, во время предшествующих тренировок он уже привык к публичной наготе, но там ведь присутствовали только мальчики и мужчины, а здесь и взрослых женщин полно. Конечно, все ведь было рассчитано на мелких пацанят, которым и скрывать-то особенно еще нечего, а материнская поддержка в такой трудный момент ой как нужна, но он-то уже большой… Но делать было нечего, оставалось засунуть стыд куда поглубже и исполнять свой долг. Ну что ж, если на него сейчас станет взирать столько глаз, значит, он должен быть безупречен! Решительно стащив с себя последнюю тряпицу и не глядя бросив ее на сиденье стула, Игинкат расправил плечи, строевым шагом, как на параде, промаршировал к лавке, отрапортовал комиссии о своей готовности и бестрепетно опустился животом на лавку. Так, теперь надо принять максимально эстетичную позу: вытянуться в струнку, свести ноги вместе, оттянуть носочки (плевать, что правую ступню со вчерашнего дня украшает безобразный синяк!), крепко взяться за планки и дальше постараться делать вид, что это не его секут.
Пока Игинкат устраивался на лавке, в голову ему вдруг стали приходить не очень уместные мысли. Мог ли он каких-то три месяца назад даже представить себе, что будет вот так добровольно и с достоинством укладываться под розги?! Да скажи ему тогда кто такое, он бы только пальцем у виска повертел! А если бы его приятели из той прежней школы вдруг оказались в таком положении? Да они наверняка сочли бы своим долгом сопротивляться до последнего! Ага, и тут же стали бы объектами насмешек вот этой местной малышни, которая бы их и трусами обозвала, и слизняками, и девчонками! Что же с ним случилось такое, что он теперь думает, как франгульские ребята, а не как кенлатцы? И почему он даже не заметил, когда стал мыслить по-другому? Или это на самом деле всегда в нем было, что он так легко принял местную мораль?
От философских размышлений его оторвал первый удар розги. Удивительно даже, как удалось не вскрикнуть. Дальше мальчик сосредоточился и последующие удары встречал стоически, даже дернуться себе не позволял, даже тихонько простонать сквозь зубы. Кому-то из членов комиссии показалось даже, что мальчишке слишком слабо перепадает, и он стал покрикивать на сержанта-секутора: «Шибче лупи! Шибче!». Сержант удвоил усилия, но Игинкат выдержал и это, хотя мальчику казалось, что его зад просто шинкуют на части. Напрягшись всем телом, что даже мышцы заболели, паренек сжал зубы и крепко зажмурил глаза, чтобы оттуда не выкатилось ни слезинки. Слово «пятнадцать» из уст генерала, самолично отсчитывающего удары, прозвучало для него слаще райской музыки.
Теперь надо было подниматься с лавки и возвращаться к своему стулу. Пятиться спиной выглядело бы смешно, никто из пацанов так не делал. Но это значит повернуться передом к залу, а там женщины… Щепотью попытаться прикрыться? Все равно тогда его вид будет смешной и совершенно недостойный победителя. Малыши, вон, не стеснялись абсолютно! Ну да, им было чем гордиться, в том числе в глазах собравшейся публики, а ему, что, нечем?! Да, он куда старше их, но он тоже победил и прошел это испытание, наверное, лучше всех! Отринув сомнения, Игинкат пошел назад гордой походкой, несмотря на боль в ягодицах. Никаких смешков в свой адрес он не услышал, только почтительное перешептывание.
