Александр Кулькин - Ушедшее лето. Камешек для блицкрига
— Да если по-честному, то новые машины нужны. — вздохнул Зубрицкий, но спорить не стал.
Подходя к мосту, старался глядеть куда угодно, лишь бы не видеть взгляды людей. Бесконечное терпение и скорбь были в этих глазах. Сколько войн прокатилось по Полесью, сколько здесь видели гордых завоевателей да и просто бандитов. Совсем недавно, по историческим меркам, здесь были немцы, потом угар Гражданской, потом поляки, за ними бандит Булак-Булахович. И вот вновь идут немцы, но полещуки уже понимали, что идут не простые завоеватели, а саранча из священной книги. Слухами земля полнится, поэтому люди уходили, те кто мог, и даже те кто не мог.
У моста меня встретили переполох, и командирские приказы медсестры. Немного опешив, проводил взглядом младшего лейтенанта, бегущего с котелком, и попытался выяснить, что же случилось? От распаренных бойцов, выталкивающих доверху нагруженную повозку на настил моста толку не было, но рядом оказался нервно курящий молодой мужик, который и внес ясность:
— Да вот, моей бабе рожать приспичило. Дай-то бог здоровья этой дивчине, як добра, што яна тут апынулася [2].
Тут, во внезапно упавшей тишине, взвился к небу первый крик новорожденного, и мужик, нет, уже отец, уронил папиросу:
— Божа, абы сын быў! [3] — взмолился он, и перехватив мой взгляд, пожаловался, — так у меня уже две дочки! Колькі можна. [4]
От костра зазвенел голосок санинструктора:
— А где отец? Позовите его.
Мужик нервно застегнул пуговицу на рубашке, и умоляюще посмотрел на меня.
— Ой, товарищ старший лейтенант! — испугалась девчонка, но я лишь махнул рукой. Она повернулась к мужчине, и радостно сообщила:
— У вас сын. Роды прошли хорошо, мать тоже чувствует себя хорошо.
По небритой щеке мужика потекла слеза:
— Сынку, сынку мой. — он бережно взял запелёнатый сверток на руки, и посмотрел в сморщенное личико, — Кровиночка моя.
Решительно повернувшись, он сунул сверток мне, и взмолился, снова на белорусском:
— Блаславіце, пан начальнік! [5]
— Что? — растерялся я, нет, слова-то понял, но что делать не знал.
— Да дайте ему имячко, — подсказал спустившийся к нам Зубрицкий, и шуганул обалдевшего отца:
— Ты, дерёвня, говори, да не заговаривайся, нема у нас панов. И командир нашей Красной Армии, для всех — товарищ.
— Да я, ничо. Но, товарищ командир назовите сынку. Хай ему счастье будет, глядишь вырастет, тожа командиром будет. Да и вашим бойцам поклон земной, — мужчина тут же поклонился всем, потом повернулся и до самой земли поклонился зардевшейся санинструктору, — И тебе счастья, дочка. Долгой жизни, мужа крепкого, и робят поболе.
Я заглянул в личико нового человека, и он открыл глаза. Нет, он не стал возмущаться, что неумело его держу, и что нет мамы рядом. Он просто посмотрел, и мне открылось его имя:
— Дмитрий. Его зовут Дмитрий.
С этими словами отдал младенца счастливому отцу, и подозвал командира роты. Чудо кончилось, началась служба.
Глава 9
На построении вечером, сержанту Свириной была объявлена благодарность. А через неделю — выговор. Обычная история, оба комроты начали за ней ухаживать, а она никак не могла определиться. Товарищи младшие лейтенанты начали косо посматривать друг на друга и общаться через сержантов. От меня досталось всем. Вся троица была посажена под домашний арест, а медичка, кроме того назначалась вечным дежурным по батальонному медпункту. За исполнением приказа попросил проследить политрука, а тот сплавил сию обязанность на Ященко. И через неделю мне пришлось разбираться с жалобой уже на то, что товарищ младший политрук мешает работать медсанчасти. Я всерьез начал думать об демобилизации всего медпункта, тем более, что старший сержант Коробочко явно собралась довести меня до инфаркта, чтобы потом успешно и окончательно залечить. Каждое утро начиналось с её жалоб на товарища Абрамзона, и требованиями обеспечить медпункт все новыми и новыми инструментами. Я привычно отсылал её к каптенармусу и тут же получал новую порцию жалоб. Об утренней сводке Совинформбюро я уже мечтал, потому что только голос Левитана напоминал нам, что идет война, и прекращал все мелкие разборки. Только у нас всё было тихо, и складывалось впечатление, что о городе война забыла. Этим затишьем мы старались воспользоваться. Буквально отрывая от сердца, я приказал выдать по пять патронов для обучения стрельбе, и сейчас на стрельбище иногда щелкали выстрелы. Тех, кто хорошо стрелял, награждал внеочередными увольнительными в город, в конце-то концов у многих были семьи, и еще не все эвакуировались.
«Максимы» заняли своё место на охране автомоста, железнодорожный мост охранялся зенитчиками, которых перевели из города. С установкой пулеметов пришлось повозиться, но Зубрицкий оказался на высоте положения. Когда получили два «ЗиСа» и почти новую «Эмку», я оказался в роли буриданова осла. Мне удалось призвать Павла Васильевича почти из отставки на службу и вырвать для него звание старшины. В конце-то концов не призывать же человека со званием «комот» которое было у него в документах. Даже Шнитко восхитился, наблюдая, как Зубрицкий разобрал и собрал пулемет с завязанными глазами, и легко утвердил новое звание. Но батальону был нужен командир в автовзвод, и пулеметчиков оставлять было нельзя. Это отделение было сформировано из тех, кто хотя бы попал в мишень. Поручив Зубрицкому найти им командира, привычно утонул в бумагах. Первым делом Васильевич подобрал водителя на старенький «газончик», а только потом стал выяснять кто же лучший пулеметчик. Когда старший сержант медицинской службы Коробочко упрекнула меня в том, что Абрамзон до сих пор не достал рентгеновский аппарат, я разозлился. Но многолетняя привычка держать эмоции при себе, пригодилась и на этот раз:
— Эстер Шлемовна, поздравляю вас. У медицинской службы теперь есть машина. И теперь вы сами можете ездить в облздрав за всем необходимым, чтобы не надеяться на этого неумеху.
Наблюдать за моими слушателями было одно удовольствие. Полезшие было в гору брови Абрамзона вскоре заняли привычное место, зато девочка расцвела на глазах. Всю её радость не остудили даже мои заключительные слова:
— Оформляйте заявку, мы с военкомом подпишем. И потом езжайте сама и берите все, что вам надо.
Проводив взглядом убежавшую медичку, «начтыла» грустно вздохнул и спросил:
— А может быть она полячка?
— Моисей Авраамович! Ну какая полячка будет жить с таким именем и, главное, с таким отчеством!?
— Таки ваша правда, командир. — Согласился сержант — Имя, куда не шло, но батька явно из наших. На сколько, интересно, её гонора хватит?
Я сделал вид, что задумался:
— Дня на два.
— Нет, — убежденно ответил Абрамзон, — три дня, и не меньше. Впрочем, это не главное. Товарищ старший лейтенант, пожарные не отдают мотопомпу, а Заяц, который совсем не наш Заяц, а который милицией командует, вообще обещал меня посадить, если я еще раз в пождепо покажусь.
На мостах тем временем продолжалась обычная жизнь. Гудели паровозы, торопясь протащить длинные эшелоны в тыл, с тревогой всматривались зенитчики в июльское небо. Но пока было все спокойно, слишком многое поставили немцы на Смоленск, не было у них лишних самолетов, чтобы бомбить мосты на второстепенном участке. Но я со страхом посматривал на календарь, близился август, и следовательно уже вызревал нарыв тридцать пятого фашистского корпуса в районе Турова. Скоро, уже скоро начнется его наступление вдоль Припяти, а мы еще не готовы. Впрочем, мы никогда не были готовы. Товарищ старший сержант это подтвердила, рентгеновский аппарат ей, конечно, не дали. Оказывается, его уже вывезли. Но также не дали перевязочного материала, гипса, и вообще ничего не дали. Так что, к нашему изумлению, ей хватило одного раза, чтобы понять, что лучше старого еврея не справится никто. Командование Полесского укрепленного района нас не дергало, и все силы я бросил на обучение бойцов.
День начинался как обычно. После бурного обсуждения проблемы бинтов и мотопомпы, Абрамзон, ворча что-то на незнакомом мне языке, ушел в автовзвод, комроты повели своих бойцов на занятия, отправив караулы на смену. Младший политрук уехал с караулами, проверять своё хозяйство. Парень явно взялся за ум, да и руководство, конечно же, помогло. По крайней мере, в разговорах красноармейцев все чаще проскакивало: «Политрук сказал. Спроси у комиссаров». Я был этим очень доволен, тем более, что после мужского разговора Николай Яковлевич понял, что командир за любовь, но кобелячество ненавидит. Под потолком клубился папиросный дым, из открытого окна доносилась песня пулеметчиков:
Знай, замок — не дрянь какая, —
Штука важная, стальная.
При таком-то положеньи
Будь с ним вежлив в обращеньи.
Обхватив его, как друга.
Поверни на четверть круга;
Повернувши, не мудри —
Вверх потянешь и сними.
Эх, как мне повезло с Зубрицким! Такую поэму в подарок принес! А порядок в автовзводе! И лях с ним, с возрастом, такому человеку не то что «кубики», «шпалу» не жалко. Но увы, бодливой козе бог рогов не дал. Вот так и мне, человек десять заслуживают офицерского звания, но даже Ливицкий разводит руками. Зазвонил телефон, и я ткнул папиросу в пепельницу:
