Белла чао (1943) (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"

Вот когда Антонио привез нас посмотреть обсерваторию Кампо-Императоре, я решил проверить дорогу и потянулся к мультимедийной панели. И в этот же момент из одноименного отеля по машине ударил пулемет.

Тело на полном автомате сложилось под сиденье, но дно машины исчезло и я со всей дури грянулся на доски пола.

— Какая… сволочь стреляет на рассвете? — прохрипел из-под шинели Бранко.

Уже одетый Глиша затянул ремень, прихватил пулемет и двинулся к двери:

— Сейчас узнаю.

А я с силой провел ладонью по лицу, стряхивая наваждение сна.

Так, значит подсознание или кто там зачло мне спасенных от расстрелов итальянцев и все работает, как прежде — детальный, в мельчайших подробностях сон о XXI веке, с запахами, фактурой и даже вкусом итальянского сыра на языке. И снова из сна выбрасывает при попытке подключиться к любому источнику информации, хотя в прошлом сне мы с Альбиной смотрели фильм по телевизору.

Ладно, это лирика, в целом понятно, теперь надо подумать, можно ли извлечь из сна что-нибудь полезное? Я мысленно перебрал «кадр за кадром», только чтобы убедиться, что все в точности совпадает с нашей реальной поездкой в самом начале 2010-х годов. И что Антонио притащил нас вовсе не на обсерваторию любоваться, а на отель.

Тот самый «Кампо-Императоре», где сидел под арестом Муссолини и откуда его с грехом пополам выкрал Скорцени.

И что это мне дает? Ничегошеньки. Конечно, прилететь, устроить засаду и положить «мальчиков Штудента», а Скорцени макнуть рваной мордой в дерьмо весьма завлекательно, но тут нужен минимум батальон десантников и транспортные самолеты. Навести союзников, сообщить через Хадсона? Ага, так они мне и поверят. Нет, что в высших кругах Италии зреет недовольство или даже заговор против дуче англичане наверняка знают, но вот убедить их, что арестованного Бенито привезут именно в «Кампо-Императоре» и что туда свалятся с планеров немецкие парашютисты, нереально. Никто в мире не может знать деталей несуществующей пока операции, вызванной неслучившимся пока переворотом. Не говоря уж о том, что события могут измениться и Муссолини запрячут в другое место.

Так что в сторону эти пустые умствования, у нас тут задачка похлеще — принудить гарнизон Коница к сдаче. Для чего в первую очередь нужно вычистить и выгладить одежду — парламентер не должен выглядеть, как дикообраз, дабы не позорить пославшую его сторону. Ради такого дела меня с утра подстригли, побрили и даже малость сбрызнули остродефицитным одеколоном. Осталось быстренько приладить чертов пистоль в рукав — вчера, после демарша Джиласа, я сподобился сделать крепление из старых подтяжек, как завещали русские террористы и рожденный революцией комиссар Кондратьев.

Милован оглядел делегацию — командир дивизии Петар Четкович, знакомый еще по штурму Плевли; двое ребят-словенцев из Риеки, знающих итальянский как родной; пленный капитан, отобранный по наиболее приличному внешнему виду и Владо Мараш, инструктор Верховного штаба. С нами порывался комиссар дивизии, но решили зря не дразнить, а то бог весть, как среагируют приставленные к офицерам чернорубашечники при виде настоящего коммуниста. А Перо — в прошлом кадровый военный, да и словенцы тоже в армии послужили, выправка имеется.

Довезли на вымытом грузовике под белым флагом и высадили у самой окраины Коница, дальше мы ножками потопали.

А топать страшно, Перо, небось, думает, кто дивизию примет, если его угробят, словенцы помалкивают, я мандражирую и капитан тоже не сильно румяный и веселый. Все понимают — даже медленной «бредой» можно по нашей группе полоснуть и положить всех разом.

— Не торопимся, идем спокойно, — Перо держал свое и без того квадратное лицо кирпичом, согнав с него любые намеки на эмоции, разве что немного выставив вперед челюсть.

Капитан прерывисто вздохнул.

А я вдруг осознал, что с нездешней силой сжимаю древко белого флага, который сунули мне в руки при покидании грузовика.

Когда мы сделали шагов тридцать, от первых домов города нам навстречу двинулись офицер и солдат. Встретили на подходе, солдат оказался третьим по счету переводчиком в нашей тесной компании из шести человек.

Перекинувшись парой слов с Перо и оглядев вполне целые фигуру и физиономию пленного сослуживца, лейтенант оставил нас ожидать посреди дороги, а сам умотал на доклад к начальству. Все немедленно закурили, а некурящий я, чтобы не трястись на виду всего города, занял себя раздумьями о странностях итальянских знаков различия. Вот, к примеру, лейтенант — на погоне две звезды, на рукаве две нашивки, аналогично у капитана — три и три. Но между ними есть еще звание первого лейтенанта, так у него на погоне две звезды и одна нашивка, а на рукаве — одна звезда и две нашивки! И еще эти их берсальеры с петушиными перьями даже на касках…

Возможно, из-за глубокой музыкальной традиции итальянцы отмечены печатью неистребимой опереточности — все у них немного понарошку. Вон взять их фашистский гимн Giovinezza — тра-ля-ля, тра-ля-ля, мы танцуем и поем, никакой серьезности.

Рыкнул мотор, к нам под белым флагом прикатил, пованивая дизелем, грузовичок «Изотта-Фраскини» и увез нас в здание општины. Когда проезжали распадок, сопровождавший лейтенант изо всех сил старался привлечь наше внимание к красотам города, но уголком глаза я отметил копошение между двумя гребнями примерно роты солдат. И, судя по частым ямкам, не чай они там пьют, а ставят минное поле.

Нашу четверку встречали тоже четверо: командир полка, переводчик, лейтенант и, внезапно, четницкий поручник. Лейтенант, старше меня года на четыре, взирал на происходящее со скучающим выражением лица, а полковник обращался к нему «принчипе». Переговоры вели в основном Перо и полковник, остальные присутствовали для солидности. Я подучил словенцев неотрывно таращится на четника, то есть на «командира добровольческой антикоммунистической милиции», отчего он нервничал и ерзал.

Ну в самом деле — совсем незнакомые люди уставились и смотрят, не отрываясь, очень давит на психику. Если такие фокусы делают в строю человек двадцать, то жертва легко может в обморок грохнутся, а четник только дергался, елозил руками и судорожно почесывался.

Лейтенант поглядывал на него с поджатыми губами, а после перекура отсел подальше — наверное, заподозрил в завшивленности и не захотел кормить чужих насекомых. Но я буквально вздрогнул, когда «принчипе» выругался в его адрес на английском, чего, естественно, никто больше не понял.

Полковник все больше упирал на непобедимость итальянской армии (ха-ха), на непреодолимую оборону (два раза ха-ха) и тому подобное, на что Перо, пошевелив своей квадратной челюстью, выдал:

— Вот Владо и я успешно штурмовали Плевлю год назад. Сейчас к Коницу подходят четыре дивизии, те самые, что брали Купрес, Горни-Вакуф и Бихач.

— Кониц это не Плевля и не Купрес! — несколько запальчиво возразил офицер.

— У меня нет ни малейших сомнений, — крокодильски улыбнулся Четкович, — что Кониц мы возьмем, тем более, что наша дивизия уже один раз делала это.

Полковник высокомерно задрал подбородок и запросил перерыв «для координации с командованием». Перо и словенцев увезли обратно на окраину, а меня оставили в качестве «офицера связи» и поручили заботам лейтенанта. Он задумчиво задал вопрос окружающему пространству, из которого я уловил только слово parlarti — похоже, принчипе в сомнениях, как мы будем коммуницировать, но у меня имелся ответ:

— We can speak English.

— О, вы знаете английский? — в его глазах появился некоторый интерес.

— А также французский, немецкий и русский, выбирайте любой.

— Пожалуй, остановимся на английском. Но почему русский?

— Я русский. Вальдемар Рауш фон Таубенберг.

— Русский? Фон? — сочетание имени и национальности интерес только подстегнуло.

А я пустился во все тяжкие:

— Баронский род Российской империи, происхождением из Германии.

— Неожиданно! О, прошу прощения, я не представился — Костантино Русполи, князь ди Поджи-Суаза.